— Бегаю с этюдником по окрестностям как угорелый, по выражению крестьян, — оживленно рассказывал Кирсанов. — Ищу и, надо сказать, нахожу много чудесных мест. Пишу с упоением! А каковы ваши дела, Абрам Ефимович?

— Занялся портретами крестьянок. Чудесный они народ!

…Абрам Ефимович продолжал писать портрет Марфуши.

В дом к нему пришла девушка лет двадцати, с длинной косой, застенчивая, робкая, с узелком в руках.

— Наряды я всякие женские принесла. Не купите ли?

Архипов, с кистью в руке, внимательно взглянул на вошедшую:

— Ну-ка, ну-ка, что за наряды?

Девушка развязала узел.

— А как зовут-то тебя?

— Лена Ермолова.

Абрам Ефимович осмотрел кофты, юбки, платки.

— Куплю. А теперь вот что: не отпустят ли тебя ко мне родители на неделю или на две? Портрет твой напишу.

— Сирота я. У тетки живу… Если позволит, то буду ходить.

И вскоре у Архипова появилась вторая натурщица.

Портрет Марфуши был окончен.

— Красивая она вышла, — проговорила, увидев портрет, Лена. — Ну прямо как из сказки.

— Хорошо сказала: «Как из сказки!» — Глаза художника блеснули за стеклами очков. — Ну, Леночка, не будем терять времени. Вот и тебе наряд сказочный: платье алое с цветочками, корсет плисовый, фартучек. Возьмешь в руки чайник и узелок да и будешь сидеть.

Лена переоделась. Абрам Ефимович усадил ее, отошел к мольберту, сказал:

— Какая ты светлая, симпатичная. А хочешь, чтобы твой портрет на выставку или в музей попал?

— Если хорошо получится, пусть висит.

— Надо постараться, — серьезно ответил художник и то смотрел на нее в упор, то отходил от мольберта и прищуривался. — Подними-ка, Лена, голову… вот так. Узелок под мышку возьми. И думай о чем-нибудь хорошем, мечтай.

Меньше чем за неделю портрет был готов.

С Лены написал Архипов и второй портрет, в рост. Одета она была в красное платье, в полусапожках и стояла спиной к художнику.

Архипов и Вера Матвеевна привыкли к Лене, привязались к ней. Она помогала Вере Матвеевне в работах по дому, а главное, искала для Архипова натурщиц. Поиски эти были нелегкими и нередко осложнялись непредвиденными обстоятельствами.

Мария Тимофеевна Белова на предложение Лены замахала руками и попятилась, говоря:

— И-и, милая, что ты! Не гожусь для этого дела, нет. Сохлая стала, одни мослы остались… Патрет! Краски зря тратить.

— Он деньги заплатит.

— Деньги, это, конешно, для хозяйства… А сколько ходить-то?..

— Меня он с неделю рисовал.

— Эва, а муж? А дети? — Но, поговорив еще, согласилась.

Когда Архипов попросил ее переодеться и она надела кофту с красными петушками, паневу черную в клетку, платок шелковый светло-красный, то стала неузнаваемой. Встала Марья перед зеркалом, и, видно было, отходить не хотелось: так себе самой понравилась.

А однажды в квартиру художника ворвался муж Марьи в распахнутой рубахе, в поту. Пробежал переднюю, с силой дернул за ручку двери и — застыл на пороге: его Марья сидела в праздничном платье, в цветах, как невеста, а пожилой человек в очках спокойно повернул к нему седеющую голову:

— По какому делу?

— Так, — замялся, вконец сконфузившись, незадачливый супруг и опустил руки, — мне сказывали, она тут голая сидит.

Архипов улыбнулся, а Марья покачала головой:

— Вот, Абрам Ефимович, какой он у меня пенек. Дай ему какую ни-то работу…

— Дело твоя жена говорит: не переколешь ли мне дров? Заплачу, не обижу…

Муж Марьи повеселел:

— Ну-к что ж, это можно, — и вскоре будто играл топором во дворе, с треском раскалывая чурки.

Архипов показывал свои работы только Кирсанову и до выставок других зрителей не допускал.

Михаил Герасимович, загорелый, подвижный, разводил руками:

— Поразительно, как много вы сделали за короткий срок! И портреты какие: краски праздничные, лица крестьянок чудесные! Не угнаться за вами, нет.

Архипов хмурил клочковатые брови (он не любил похвал):

— На выставку отвезу, что там скажут — неизвестно.

— Это же и скажут: в ваших произведениях — ликующая радость жизни. Не к старости вы идете, а к молодости. Но я пришел, чтобы заманить вас на прогулку в луга. Я и сынишку взял с собой.

— Да, пожалуй, пора отдохнуть, — согласился Архипов и стал собираться на прогулку.

Художники, а с ними и мальчик вышли из дома.

Они сошли вниз к речке Солотче, перешли ее по зыбкому мостику и оказались в лугах.

— Вот оно, мое любимое место, — повернулся в сторону крутого берега Кирсанов. — Целая панорама чудес природы.

— Одобряю. Как только отведу душу на крестьянских портретах — пойду с вами этюды писать.

Они шли по высокой траве, усыпанной цветами. За Окой синела колокольня Богословского монастыря.

— Там, за Новоселками, Константиново — родина Есенина, — сказал Кирсанов. — Люблю его стихи. — И он процитировал нараспев:

Архипов внимательно слушал, одобрительно покряхтывал…

Только под вечер спутники вернулись в Солотчу.

У Лены был огорченный вид:

— А я, Абрам Ефимович, не нашла его.

— Кого, Лена?

— Да старика бородастого, что вам нужен, чтоб портрет писать.

Опечалился и Архипов:

— А жаль, Лена. Я даже во сне с него портрет писал. — И вдруг засмеялся: — «Бородастого»! Это ж надо так хорошо сказать!

Лена смущенно улыбалась.

А через несколько дней она вбежала в дом и, запыхавшись, проговорила:

— Идет старик бородастый. Какой надо. Шла я из лавки Софрошкина и увидела… Пантюхин. Яков. Я ведь и знала его, а как-то раньше про него не вспоминала.

Архипов увидел старика и оторопел: перед ним стоял высокий, широкогрудый, могучий человек в картузе и голубой рубахе, с корзиной в руке. Он самый. Какой виделся во сне!

Яков Пантюхин тяжелой, уверенной походкой вошел в переднюю. Он снял картуз, сел на предложенный ему стул и пригладил большой рукой подстриженные в кружок светло-русые волосы, потом ладонь его прошлась по рыжеватой бороде.

Архипов с интересом рассматривал гостя. Он стал просить крестьянина позировать ему — и не день, не два, а с полмесяца. Обещая хорошо заплатить, художник не скрыл, что дело это нелегкое, утомительное.

— Мы люди простые, — ответил старик, — выдюжим.

— Но вам будет тяжелей, чем другим: хочу написать вас в зимней одежде. Тулуп и шапка, надеюсь, есть у вас?

— Тулуп и шапка?! Как не быть. Принесу.

…Начались дни напряженной работы.

Как всегда во время сеанса Архипов расспрашивал о крестьянском житье-бытье. Делал он это неспроста. Когда человек говорил о своем, близком, он становился самим собой, и художнику было легче схватить характерные черты натурщика.

Старик выдюжил: стоял крепко и твердо, заложив руки в карманы тулупа. Таким и изобразил его Архипов.

Портретом остались довольны оба — художник и натурщик.

…Наступило время отъезда в Москву. Лена проводила Абрама Ефимовича и Веру Матвеевну на станцию, где их уже ожидал Кирсанов. Он тоже решил ехать в столицу, чтобы участвовать в художественной выставке.

Архипов, писавший портреты крестьян, и Кирсанов, запечатлевший в этюдах природу родного края, уезжали из Солотчи с радостным чувством славно потрудившихся людей.

 

осле 1925 года Архипов почти каждое лето выезжал в Солотчу. Ему позировали крестьянские девушки: Егорова Прасковья, Семиткина Таня, Плаксина Прасковья и другие. С последней из названных — Плаксиной Прасковьи Степановны Архипов написал один из лучших портретов — «Девушка с кувшином». С полотна смотрит цветущая деревенская девушка — олицетворение силы, здоровья и светлого будущего народа.

Архиповские портреты крестьян пользовались на выставках неизменным успехом. В организации выставок Архипову помогал земляк Павел Александрович Радимов, возглавлявший тогда АХРР (Ассоциацию художников революционной России). Они часто встречались на квартире Архипова в Москве, в доме на улице Мясницкой (теперь улица Кирова), и нередко вспоминали родные места.