Кстати, да, думает Ник. Интернета же больше нет.

А может, и солончаков уже нет.

Неужели он сам никогда уже не сможет сфотографировать их?

– Надо бы оценить масштаб ущерба. Узнать, выжил ли кто-нибудь еще.

Он смотрит на расположение солнца на небе. Полдень, наверное, пару часов как миновал.

– Пошли, пока светло. Идти сможешь?

Рут по-прежнему слышит его плохо, но кое-что понимает по губам.

Она кивает, пережевывая очередную ложку фасоли.

Из сумочки с туалетными принадлежностями вынимает баночку с увлажняющим кремом и, морщась от боли, обильно смазывает им опаленную кожу. Протягивает крем наблюдающему за ней Нику, но он отказывается.

Рут убирает вещи в два рюкзака – один большой, другой поменьше. Во второй она кладет самое необходимое: фонарь, складной нож, флягу с водой, аптечку. Из кармана рюкзака достает пустую холщовую сумку и протягивает ее Нику. Изумленный, он берет у нее сумку.

– Можно положить это в твою машину?

Рут показывает сначала на свой походный рюкзак, потом на ободранный пикап. Огонь пожара давно погас, от двигателя остался один корпус. Не автомобиль, а шкаф на колесах.

Он согласно кивает и смотрит, как Рут поднимает рюкзак на плечо, морщась от боли, потом долго дергает дверцу фургона, пытаясь ее открыть. Наконец ей это удается. Рут оборачивается и поднимает вверх большой палец: кабина цела. Она швыряет туда рюкзак, захлопывает дверцу.

– Может, запереть машину? Как думаешь?

Ник недоуменно смотрит на нее. Она жестикулирует, как бы закрывая ключом дверцу, но он все равно не понимает. Рут возвращается к нему. Кричит:

– Ключ? – И для наглядности изображает, как поворачивает ключ в замке.

Ник улыбается. Дверцу-то зачем запирать?

– Ничего с ней не случится.

Теперь в лице Рут отражается недоумение: она его не поняла. Ладно, зачем что-то объяснять? Легче просто запереть машину. Ник кивает, вскакивает на ноги и трусцой бежит к пикапу. Запирает дверцу, а ключ от машины вместе с холщовой сумкой запихивает в карман влажных джинсов.

– Пойдем посмотрим, что и как.

Щурясь, Рут смотрит, как Ник шагает прочь. В ярком свете послеполуденного солнца пепельный покров слепит глаза.

Он оборачивается, зовет ее за собой. Силуэт, предлагающий ей уйти от кита, от моря, от берега и по пеплу отправиться к чему-то неизвестному.

Она вешает на плечо рюкзак с остатками припасов и следует за ним.

От мелкого январского дождика волосы Рут начинают пушиться и завиваться. Она приглаживает их. Перед ней в очереди всего три человека. По ее прикидкам, поскольку Фрэн всегда опаздывает, она успевает купить для них по стакану кофе и по пирожному и прийти к реке точно к условленному времени. Рут надеется, что это поможет начать их встречу на хорошей ноте. Она знает, что Фрэн все еще дуется на нее, и хочет вернуть расположение подруги.

Двое молодых американцев перед ней тихо спорят, решая, остаться им в кафе или взять еду с собой. Стоящая у прилавка женщина спрашивает про пирожные.

– Есть что-нибудь без глютена?

– Миндально-черничные.

– И глютена в них нет?

– Да. То есть нет. Они без глютена.

– А ягоды?

– Есть. Черника.

– Нет, мне с ягодами нельзя. Я возьму круассан.

– В нем глютен.

Молодой бариста ждет, когда женщина определится с выбором; щипцы в его руке зависли над подносом с выпечкой.

– Все равно давайте.

Рут смотрит время на экране телефона. Она успевает едва-едва.

Фрэн ждет, сложив руки на груди. Ладони она засунула под мышки, пятками нетерпеливо отбивает дробь. Она стоит спиной к серо-бурой реке. Рут знает, что со своего места подруга не заметит ее приближения, и видит в этом возможность растопить между ними лед. Незаметно подкравшись к Фрэн, она шепчет ей на ухо:

– Кофе?

Фрэн от неожиданности взмахивает руками, и стаканы с кофе на десять фунтов летят на тротуар. Они смотрят на разлившуюся между ними молочную лужу. Рут протягивает подруге промасленный бумажный пакет.

– Тогда только круассан?

Они идут вдоль реки. От измороси над извилистой лентой Темзы висит мгла. Кажется, что Ковент-Гарден гораздо дальше, чем им казалось, когда они планировали прогулку.

– Как дела на работе?

– Мне только в понедельник выходить.

– Лентяйка.

Рут не поддается на провокацию. Разговор легко может перетечь в перепалку – они не раз уже ссорились из-за пренебрежительного отношения Фрэн к ее работе, – и она не хочет раскачивать лодку. Да и на самом деле нельзя сказать, что она так уж страдает на работе.

Они минуют бетонные блоки здания Национального театра, построенного в стиле брутализма, и величавый стеклянный фасад Саутбэнк-центра, затем пересекают реку по пешеходному мосту. Время от времени их разговор прерывает скрежет металла, когда на вокзале Чаринг-Кросс останавливаются или начинают движение поезда.

Это один из тех сырых лондонских дней, когда постоянно чувствуешь себя мокрым. Правда, когда они доходят до середины моста, солнце прорывается сквозь пелену облаков и на секунду ослепляет их яркими лучами. Рут клянет себя за то, что не взяла темные очки. Фрэн, конечно же, в очках – она редко выходит без них на улицу.

Сзади парочка откуда-то с севера – из Лидса или Йорка – обсуждает мост.

– Майкл, по-моему, это не тот.

– Тот самый. Пешеходный мост Миллениум.

– Нет, тот качался. Его пришлось закрыть.

– Тогда как называется этот мост, черт возьми?

Фрэн, глядя поверх очков, перехватывает взгляд Рут. Раньше они тоже не раз спорили о мостах, но теперь они настоящие лондонцы и могли бы перечислить названия всех мостов и туннелей между Кью и Вулиджем.

Они идут мимо крыши ночного клуба «Хэвен», в котором побывали еще школьницами, во время одной из первых тайных поездок в Лондон. Рут смутно припоминает, как она танцевала под арками среди дружелюбных полуобнаженных мужчин, а Фрэн общалась с девчонками, с которыми она вела переписку посредством частных объявлений, что размещались на последних страницах журнала NME [2]. С восходом солнца они первым же автобусом вернулись в родной городок и в школу прибыли с небольшим опозданием.

Теперь они проходят через вокзал Чаринг-Кросс, где пахнет горячей выпечкой и дорогими духами с ароматом сандалового дерева, который, по мнению Рут, довольно приятный, а по словам Фрэн, «примитивный». Рут вообще нравится бывать на вокзалах в выходные: когда нет гудящих толп пассажиров, которые, локтями расталкивая друг друга, спешат кто в метро, кто на поезд, можно ехать куда захочешь. У нее мелькает мысль предложить Фрэн вскочить в ближайший поезд до Гастингса. Она давно не была на море. С удовольствием посидела бы на берегу. Смотрела бы на горизонт, наблюдала бы за птицами, парящими над белыми гребнями волн, а потом вернулась бы домой с пропахшими озоном волосами.

На Трафальгарской площади демонстрация. В последнее время по субботам там всегда проходит какое-нибудь политическое мероприятие.

– Наверно, нам следовало бы быть там.

Пикетчики, теснящиеся на ступеньках Национальной галереи, держат плакаты и горящие свечи.

– Может, и следовало бы, да что толку протестовать? Если мы в заднице, так в заднице. И вообще, я жрать хочу. Пойдем лучше кафешку поищем.

Они идут по Чаринг-Кросс-роуд и затем через Сохо направляются на Оксфорд-стрит.