Николас Бром был хорошим диагностом, и в ремонтных цехах его приход обычно означал, что проблема есть, но вскоре будет решена. Ему, нелюдимому и немногословному, механизмы открывали свои сердца с гораздо большей готовностью, чем кому бы то ни было из коллег. Да и сам он, несмотря на молодой возраст, предпочитал общество железных бессловесных собеседников людям. Так что не было ничего удивительного в том, что директор отправил именно Николаса ремонтировать оборудование, которое было поставлено заводом для водолечебницы в курортном местечке недалеко от города.

– Ты бывал в тех краях? Нет? – Поинтересовался директор. – Ты вообще хоть когда-нибудь из города выезжал? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Хорошее место, эта «Тихая заводь». Места красивые, леса пока нетронутые, река. А уж как они у себя целебные источники открыли, совсем заважничали. Так просто туда не попадешь, хотя всегда остается возможность отдохнуть за деньги. Немалые, – уточнил директор. – Так что публика там своеобразная, либо больные, либо проветривающиеся.

– Понятно. – Только и ответил Николас. Его все сказанное совсем не заинтересовало, он терпеливо ждал, когда речь пойдет о работе.

– Мне звонил главный врач, поэтому я прошу именно тебя поехать и разобраться, почему новые насосы, которые они приобрели у нас для водолечебницы, при включении слышно даже в его кабинете, да и мощность их оставляет желать лучшего.

– Кто устанавливал? – Спросил Николас. – Опять сами?

– А как же. Техника дорогая, почему бы не сэкономить на установке, – поморщился директор.

– Только диагноз? Или ремонт тоже?

– Сам решай. – Директор махнул рукой. – Вот, тут все документы, – и он протянул Николасу папку с бумагами. – Вечером сообщишь, что и как. Поезжай. И вот еще что… там бывают господа из Роя. Сами по себе. Не удивляйся, если что.

Николас кивнул, взял бумаги и пошел в свою мастерскую, забрать инструменты (он их подбирал не один год, некоторые сделал сам, и никому не разрешал прикасаться к ним) и коробку с обедом. Застегивая куртку, он вспомнил, что так и не починил печку в своей машине, а значит, придется ехать в куртке. «Да пес с ним, – подумал он, – не зима, доеду».

Машин на дороге было немного, по обе стороны темнел хвойный лес, изредка показывались фермерские постройки. Судя по карте, вечно валявшейся на соседнем сиденье, до «Тихой заводи» езды было часа два, не меньше. Через полтора часа Николас, вопреки своему обыкновению, все-таки решил притормозить, остановиться и прогуляться.

Лес встретил его сонным беспокойством ранней весны; жмурясь от яркого солнца, Николас незаметно для себя забрел дальше, чем хотел; вспомнив, зачем он здесь, зашел за дерево, расстегнул штаны и принялся созерцать ближайший сугроб. Закончив, застегнулся, сковырнул со ствола катышек смолы и пошел к дороге, разминая его в пальцах и поднося к носу.

Оставшийся час он напевал себе под нос, вспоминал, как в детстве родители отвозили его на лето в деревню со строжайшим наказом не заходить дальше опушки… и как в первый же день они с дедом шли за лесной малиной, или за грибами, или просто купаться на озеро. Иногда за ними увязывалась бабушкина креатура, привычная и оттого нестрашная Николасу.

За этими воспоминаниями Николас чуть не пропустил поворот. Через полкилометра от трассы боковую дорогу перекрывал шлагбаум; помахав сидящему в будке охраннику, Николас остановил машину, вышел и протянул подошедшему стражу документы.

– А… механик, – уважительно заметил тот. – Проезжайте, сперва все прямо, а потом направо, увидите дом под красной черепицей, в сторонке от прочих, там как раз начальство сидит.

Солнечным мартовским днем «Тихая заводь» выглядела скоплением пряничных домиков, которые водили хороводы среди вековых сосен. Более солидно выглядели лечебные корпуса, каменные, с высокими окнами. Людей было немного, видимо, занимались водными процедурами и прочими важными делами. Николас вырулил к указанному зданию, заглушил мотор и, увидев на двери табличку «Администрация», решительно зашел внутрь. В приемной он отдал документы секретарю и, поскольку эта нелюбезная особа не предложила ему ни раздеться, ни присесть, встал у окна, как был в куртке.

Секретарь, сообщив начальнику о его приезде, видимо, получила соответствующие указания, потому что, положив телефонную трубку, пропела уже более любезно:

– Господин Прайс скоро подойдет, присаживайтесь пока… – тут ее голос прервался полным ужаса визгом.

Николас обернулся, успев подумать – «Мышь, что ли, увидела?» И тут его шею с левой стороны обожгло, словно по ней полоснули бензопилой. Боль оглушила его, обездвижила, и Николас почувствовал, что вместе с выдыхаемым воздухом из него уходит сама жизнь. Все вокруг закачалось, куда-то поплыло и он упал, теряя сознание.

Вопреки ожиданию, после головокружительного полета фея пришла в себя в месте теплом и мягком, это было нечто вроде кармана, выстланного мехом. Рядом дышал кто-то большой и тоже теплый. Поначалу фея просто отогревалась, постепенно расправляя скрюченные конечности. Когда она высохла, продышалась и успокоилась, то тут же и уснула, утомленная неудачным вылетом. А проснувшись, хотела только одного – есть. Голод вцепился в ее внутренности не хуже давешнего холода, она почти не соображала и не владела собой. А совсем рядом в человеческих жилах текла, пульсировала, пела горячая, вкусная кровь – единственное, чем питаются феи.

Надо сказать, что спелые феи излучают только им присущий флюид, благодаря которому всякому человеку они видятся в самом привлекательном виде: трогательными, прелестными созданиями размером с ладонь, с нежным личиком, окруженным ореолом золотистых кудрей, озаренным светом огромных изумрудных глаз, с фарфоровыми ручками и ножками. Одеты они в легкие платьица, а в качестве дополнительного украшения за спиной у них трепещет пара стрекозиных крылышек. Как не разрешить такому созданию присесть к тебе на плечо, опять же крови феи выпивают немного, не в пример упырям белоглазам. К тому же ни одна фея не даст человеку понять, что она пьет его кровь; бедняге будет казаться, что она поет ему волшебные песенки.

Однако фея, которой повезло оказаться в капюшоне Николаса, из кокона выбралась намного раньше положенного срока, и ни о какой спелости и мечтать не могла. Поэтому когда она высунулась, то разговаривавшая с механиком секретарь увидела ее такой, какой она и была, а красотой феи не отличались.

Были они тощие, серокожие, голенастые; на тонкой шее тыковкой торчала лысая голова, на лице выделялся огромный рот, где прятались ряды острых зубов и длинный лиловый язык, а глаза у фей и впрямь были большими, вот только цветом они были точь-в-точь волчьи ягоды, матовые, черные, провальные. Нескладное тельце укутано в драную серо-зеленую одежонку, на пальцах длинные острые когти. Одним словом, ничего общего с дивной сказкой.

Проснувшаяся фея, не раздумывая и не сомневаясь, впилась в шею невольного спасителя всеми новенькими, острыми как бритвы зубами; в рот ей хлынула восхитительная мужская кровь, горячая и сытная. Она глотала ее, снова кусала – скорее от восторга, чем по необходимости, захлебывалась, постанывая от счастья, чувствуя, что выживет и покажет им всем… кому именно, она не знала, но это было неважно. Она даже не заметила, что источник ее питания обмяк и рухнул наземь, слишком крепко впилась она в его шею, сотрясение ей ничуть не помешало. Напившись до предела, когда ее серый живот раздулся и стал просвечивать розовым, она отодвинулась от раны с порванными в лохмотья краями, икнула, небрежно щелкнула пальцами, приказывая крови свернуться. Потом улеглась поудобнее на плече лежащего без чувств мужчины и стала отдыхать.

В приемной все замерло; давно стихли вопли секретаря, вылетевшей пулей в коридор, только часы на стене мерно отстукивали секундной стрелкой по циферблату. Однако фея, уютно дремавшая на плече механика, почувствовала, что очень скоро здесь окажется кто-то из ее сородичей. Прошло совсем немного времени, и в коридоре раздались шаги: некто шел быстро, с силой впечатывая каблуки в пол, за ним следовал другой, размеренно и тяжело. Дверь отворилась.