– Отношения? Хорошие… в основном. Конечно, были какие-то незначительные негативные моменты. Считаю себя папиной дочкой, но, к сожалению, папа остался там, а я выбрала город и приехала сюда с мамой. И хотя мы поддерживаем хорошие отношения, я с горечью признаю, что у меня нет должного взаимопонимания с ними. То есть, если у меня возникнут какие-то серьезные проблемы, я просто не смогу к ним обратиться за поддержкой.

– Когда они развелись, сколько лет тебе было? Как ты переживала их разрыв?

– Четырнадцать. Сначала я не представляла другой жизни, не понимала, что значит – «развестись», умоляла маму этого не делать. И к моему счастью, после их развода ничего не произошло, родители остались вместе, жили так же, как и раньше. Потом, конечно, всё поменялось и перекрутилось, но я в силу своего возраста не стала делать из этого катастрофу.

Время на часах непрерывно ползло к половине одиннадцатого, психолог нервно поглядывала в телефон, чтобы не пропустить момент, и, прервав меня на какой-то интересной и незначительной истории из прошлого, предложила продолжить сеанс на следующей неделе в то же время. Я любезно попрощалась и с неприятным осадком в душе, трясущимися от волнения коленками, ноющей от долгого сидения поясницей, а также с пульсирующей болью в правом виске угрюмо поплелась на автобус.

Стояло прекрасное августовское утро, быстро наполняющееся солнечным теплом. Но продолжавшийся больничный, полная свобода и жаркое лето – всё меркло в бездонной пучине собственных сожалений, разочарований, страхов и недостатков.

Депрессия (возможность хорошо отдохнуть и поразмыслить о наболевшем) длилась недолго. Но в это беспокойное время, когда я путала сны с реальностью, жалела и одновременно осуждала себя за детские постыдные поступки и мысли, забывала позвонить родственникам, друзьям и коллегам, меня одолевала тоска по прошлому и страх за будущее.

В школе, честно говоря, я никогда всерьёз не думала над будущей профессией и плыла по течению мелководной речки, которая, к сожалению, закончилась беспощадным голодным и коварным морем, волны которого унесли мою неподготовленную голову в тёмный широкий водоворот суровой реальности, а затем скинули на самое дно, где остались только безрадостные удары догорающего сердца.

Разговор с психологом абсолютно мне не помогал: я и так прекрасно себя понимала, а делиться чувствами и собственным мнением с посторонним человеком всегда считала чем-то недоступным и запредельным. Проблем у меня хватало, бесспорно, но я должна была решать их самостоятельно, действовать, не убегая от себя и принимая себя такой, какая я есть. Но кем я являлась на тот момент? И изменилась ли я?

Меня как личности-то не существовало, моё мнение – уже безвкусная жвачка из навязчивого мнения других людей, устоявшихся предпочтений и бунтарской вредности. И прежде чем я такую жвачку выплюну, тысячу раз поклацаю зубами. Именно поэтому даже очевидный выбор в жизни мне давался непросто: лево или право, красное или синее? Не говоря уже о сложнейшем: уйти или остаться; бежать или бороться; жить или умереть?

Я могла целый день плевать в натяжной потолок, размышляя, что я люблю и люблю ли я это на самом деле (или это снова чьё-то влияние). В результате месяц напрасно пролетел, как стриж за окном: фиу! – и нет его.

И в тот обыкновенный день, по-моему, четвёртого сентября, я собралась на прогулку. Так как парк около дома недавно закрыли на реконструкцию, я, прыгнув в шумный маленький трамвайчик, рванула в центр города. Стояла прекрасная жарища, которую не могли испортить ни грустные школьники, ни толпы наплывших студентов, ни старушки, которым надо уступать место, ни наступающие на пятки рабочие будни.

В этом городе за последние прожитые здесь четыре года я освоилась очень хорошо, чтобы одиноко и бесцельно бродить по улочкам. Максимально медленно прошла по солнечной набережной, выпила наскучивший латте с ванильным сиропом и уже собралась сесть на площади в душный автобус, который довёз бы меня до следующего прогулочного пункта, как в толпе на остановке углядела до боли знакомое лицо. Лицо юноши, который мне нравился со школьных времен и впоследствии ставший мне хорошим другом и неким объектом для сравнения с моим молодым человеком.

Не веря глазам и несясь на всех парах, я радостно махала высокому черноволосому парню с длинным щетинистым лицом и мягкими глазами цвета кофе с молоком. Однако, перебежав дорогу на мигающем светофоре и подойдя поближе, я вдруг замерла. Немыслимо! Я так разволновалась, что сразу не сообразила: сейчас человек, которого замыленные глаза узнали на остановке, должен находиться на другом конце страны и учиться на стоматолога. Понимаешь, он даже теоретически не мог попасть на остановку в этом городе! И ведь его лицо я узнаю из тысячи!

Пока я пыталась отыскать его в нахлынувшей из раздутого автобуса толпе, мои уши залил пронзительный звук. БУМ! С горы разрезал воздух громогласный звон колокола! Голова затрещала, виски сдавило, перед глазами помутнело, тело повалилось вперёд. Я грохнулась на колени, осколок зелёного стекла тут же впился в потную ладонь. В одну секунду в плывущем сознании перемешались и спутались в единый клубок абсолютно все люди, которых я когда-либо знала. Словно в самом прекрасном сне: родители, друзья, одноклассники, однокурсники, знакомые, коллеги, родные люди – все знали друг друга и оживлённо болтали в каком-то одном месте с расплывчатыми очертаниями. Поток этих видений не смыла даже адская боль от пореза.

Кто-то из прохожих предложил помощь, но я отмахнулась окровавленной кистью, попыталась встать и заткнуть пронизывающий гул в ушах. Но ничего не удалось. БУМ! Колокол ударил ещё раз, звук усилился и превратился в холодный протяжный свист тысячи людей; ноги снова подкосились, и я, падая, инстинктивно схватилась за попавшийся под руку чёрный плащ. Народ озадаченно расступился, а мужчина, на котором я бессовестно повисла, приподнял меня и отнёс к скамейке.

– Вам плохо? – пронёсся его вопрос будто издалека.

Пока он вызывал такси, перевязывал какой-то тканью кровавую грязную руку, аккуратно усаживал вялое тело на заднее сиденье, просил таксиста ехать быстрее, приоткрыть окно, объехать площади, объяснял, где и куда свернуть, я облегченно давилась слезами в предобморочном состоянии, полностью положившись на свой тревожный слух. А в момент, когда мы съехали с проспекта и начали подскакивать на кочках, я максимально отдалила от себя рёв двигателя, закрыла влажные глаза и беспечно задремала, словно меня укачали прохладные волны родного пролива.

Очнулась я в 18:31 на чистой больничной койке рядом с открытым настежь окном. Красное солнце безмятежно разливало игривые лучи тепла на пышные деревья и белоснежный, приятно пахнущий пододеяльник.

Я осмотрелась: внимание всецело поглотила висевшая на противоположной стене картина. Около дерева на берегу реки, тонущей в алом закате, обнаженная женщина с длинными волосами встретилась с ревущим бурым медведем. Её лицо не выражало страха, лишь недовольство, но руки были приподняты, будто она уже сдалась и приготовилась к худшему. Только вот и грозного медведя ожидал неприятный сюрприз: стоящий позади, еле заметный в тени скалы охотник не только нацелил на добычу своё ружьё, но и успел нажать на спусковой крючок.

Слева от картины, в верхнем углу палаты, как голодный паук в прекрасно сшитой паутине, тосковал выключенный небольшой телевизор, под ним – деревянный стул; справа вжимался в стену, как застенчивый пухлый ребёнок, белый безвкусный комод. На нём равнодушно тикали настольные часы.

Я резко встала – подол серовато-жёлтого балахона безмятежно лёг на пол, втиснулась в кем-то любезно приготовленные тонкие тапочки и подошла к двери. Потянулась к ручке, замерла и прислушалась, не идёт ли кто с другой стороны. Спустя пару минут в отчаянии отдёрнула дрожащую кисть и снова прыгнула на жёсткий матрас под спасительное шёлковое одеяло. Горячие слезы безостановочно потекли ручьями из глаз. Всё-таки немало времени пролетело, а страх всё ещё жил внутри, всё ещё пожирал моё сердце. Прежде мне пришлось чуть ли не все двери поликлиники открыть, а тут – ни одной, в голове только и шарил назойливый червяк, приговаривая: «не трогай, не открывай».