Терем был выполнен по технологии «без единого гвоздя» и являлся предметом гордости жителей Велиграда и лично царя Громослава, в нем проживающего, а так же внесен в перечень предметов «ИСКУСВА» — особый список того, что не надо ломать ни при каких обстоятельствах. Выражение «Я на тебя гвоздь забью!» считалось в Велиграде особо грязным ругательством и каралось отсечением языка по самую шею.

Людишки до хрипоты спорили между собой о том, какие испытания придумает Громослав для претендентов. Каждый считал себя главным знатоком в делах подобного рода!

Пока Игги и Дубыня, проталкиваясь сквозь толпу, добрались до помоста прямо под балкончиком царского терема, успели наслушаться всякого.

Один убеждал, что, мол, царь устроит турнир не на жизнь, а на убой, и только тот, кто побьет до смерти всех прочих, сможет быть достойным руки Веселины. Другой доказывал, что турнир — это полная ерунда, на самом деле царь заставит женихов добывать несметные богатства, и кто принесет больше, тот и победит. Третий презрительно плюнул в сторону первых двух и уверенно заявил, что и турнир и богатства — это чушь несусветная, а надо царю, не больше и не меньше, как власть над миром. Поэтому каждый жених получит армию и пойдет завоевывать соседние королевства.

Игги не понравилась ни одна из теорий. Лично он считал, что Громослав не будет требовать заведомо невыполнимое, иначе уже сам женихи взбунтуются. Все же каждый из них выложит по тысяче монет и захочет сохранить и приумножить свои инвестиции. С другой стороны, Джуба предполагал, что испытания будут сложными и не каждому под силу. А загадывать, что именно выдумал царь, известный своей непредсказуемостью*, он не хотел, оставив место сюрпризу.

*Однажды Громослав казнил главного городского мудреца лишь за то, что тот, не разглядев сослепу, налетел на царя и наступил ему на больную мозоль. Но это еще было понятно. Непредсказуемость же заключалась в том, что мудреца утопили в тазу.

Он приметил Крива, важно разговаривавшего в сторонке с другими богато одетыми боярами. Несколько рослых удальцов с дубинками в руках окружали их группу, грозно поглядывая на простой люд. Толпа обтекала их стороной, опасаясь приближаться, дабы не схлопотать по спине.

Крив тоже увидел Джубу, но равнодушно отвернулся, сделав вид, что они незнакомы. Понятное дело, интриги и политика.

— А можно мне баранку, хозяин? — робко попросил Дубыня, с вожделением поглядывая на целую связку свежей выпечки, висевшую на шее пышнотелой торговки.

— Сколько же в тебя влезает? — поразился Игги. С момента посещения корчмы миновало не более получаса.

— Так я же говорю, травушкой питался, чуть не околел. Оголодал!

Джуба сжалился над страдальцем и купил ему связку баранок целиком. Дубыня поклонился до самой земли, радостно скаля зубы, быстро забрал связку у торговки, накинул ее себе на шею и тут же с жадностью вгрызся в первую баранку.

Кто-то тронул Игги за плечо, он недоумевающее обернулся и увидел перед собой молодого человека весьма отталкивающей наружности. Впрочем, одет тот был дорого и богато: шелковый кафтан с высоким стоячим воротником-козырем, шитый золотой нитью, подпоясанный парчовым поясом, короткие сапожки из мягкой кожи, и маленькую круглую тафью на голове, украшенную самоцветами. На пальцах сверкали несколько перстней.

А вот прыщавая физиономия боярчика вызывала скорее смех, чем уважение.

«Это же как постараться надо было, — подумал Игги, — чтобы получилось то, что получилось!»

Вытянутое, некрасивое лицо, гниловатые зубы, уши, торчащие в стороны, как у зайца, в разные стороны, огромный шнобель, презрительно оттопыренная нижняя губа, вызывающий взгляд, рахитичное телосложение — гадать Джубе не пришлось, перед ним стоял тот, за чью победу он теперь отвечал — кандидат на руку царевны, отпрыск его работодателя, боярский сын Кудр.

За его плечами терлись два добрых молодца с недобрыми взглядами и пудовыми кулаками — охрана.

«Пресвятые небеса, — тяжело вздохнул про себя Игги, — и когда же я столько нагрешил?..»

— Это ты что-ли Жаба? — еще и голосок у боярчика оказался высокий и скрипучий, как калитка на ветру.

— Джуба, — поправил его Игги.

— Не важно, — слегка брезгливо отмахнулся Кудр от несущественных подробностей. — Отец тебя нанял, вот только не знаю, зачем. Я и сам прекрасно со всем управлюсь! Но, так и быть, можешь мне помочь, чем сумеешь, вот только учти, командую тут я! Это понятно?

Игги смерил его долгим взглядом, но решил, что сейчас не время выяснять отношения, и промолчал, лишь в очередной раз тяжело вздохнув. Кудр принял это за свою победу.

— Хорошо, что мы легко поняли друг друга, Жаба. Время близится к полудню. Сейчас начнут прибывать женишки. Жалкие личности, хочу тебе сказать. Ни одного толкового человечка. Тупые, недалекие животные. Мы легко их обойдем, будь уверен! Со мной не пропадешь!

Игги еще раз вздохнул и подумал, не слишком ли он поторопился, согласившись на сделку с Кривом? Теперь ему казалось, что двадцать сотен золотых монет — не такая уж и большая плата за то, чтобы этот болван, боярский сын, оказался победителем. Кажется, хитровывернутый старик Крив надул его, но ведь торговли без обмана не бывает, и кому, как не самому Джубе это не знать.

Где-то неподалеку бодро заиграл охотничий рожок, народ шустро расступился в стороны, и на площадь, одна за другой, выехали три богато украшенные кареты, сопровождаемые несколькими группами всадников.

— А вот и первые кандидаты пожаловали, — скривился Кудр. — Заморские принцы, подлецы и мерзавцы, будь они неладны!

Глава четвертая. ПРЕТЕНДЕНТЫ И ЦАРЕВА ВОЛЯ

Разглядеть принцев Джуба не успел. В этот самый момент заиграл городской оркестр, до того скромно сидевший на подиуме в сторонке, и тут же на центральный помост вылез глашатай в нарядных одеждах, а народ живо потянулся к сцене, ожидая начало представления.

Глашатай вышел вперед, слегка откашлялся и заорал, да так, что городские голуби, не боявшиеся ничего в этой жизни, всей стаей взлетели с крыши и унеслись в сторону далеких гор, решив поселиться там навсегда.

— Великий го-о-осударь, царь и князь Тридевятоземелья Гро-о-омо-о-осла-а-ав! А так же прекрасная и обворожительная царевна Ве-е-е-селина!

На балкончике второго этажа царского терема, выходившего как раз на сторону площади, появились царь и царевна. Громослав благосклонно кивнул толпе, Веселина чуть поморщилась от яркого солнца и помахала рукой.

Горожане встретили их появление троекратным могучим «ура». Шапки полетели в воздух, народ ликовал. Царя, надо признать, любили и ценили за его главные качества: он не повышал налоги, время от времени устраивал народные гуляния с дармовой едой и выпивкой и иногда прилюдно вешал на городской площади татей и душегубов*.

*То есть давал людям все то, что они хотели получить: хлеба и зрелищ.

Был царь еще не стар, слегка за полвека, невысокого роста, чуть полноват, с залысинами на голове и торчащей вперед клинообразной бородкой. Веселина отличалась пышными формами и толстой золотой косой ниже талии. Даже сейчас она грызла орешки и сплевывала скорлупу себе под ноги, с коровьим любопытством поглядывая сверху вниз на царящую вокруг суету. Несмотря на свое имя, улыбалась царевна редко и вообще характера была мрачного и нелюдимого.

Громослав и Веселина опустились в высокие, обитые красным бархатом кресла с резными спинками — походные троны.

Глашатай переждал, пока воцарится относительная тишина, развернул длинный свиток пергамента и начал громко зачитывать:

— Царь Громослав повелевает! Настало время дочери его, царевне Веселине отыскать своего суженого, опору жизни, отца ее будущих детей. Дело это трудное, а многие из женихов — люди достойные, но как найти самого лучшего? Выход есть! — Глашатай сделал паузу, а люди на площади передавали его слова тем, кто не услышал.