Сквозь тревожный собственный сон и богатырский храп Дубыни, который, хоть и почивал на первом этаже, упав прямо у двери на старом коврике и сотрясая весь дом выводимыми руладами, Игги слышал что-то… кого-то… нечто беспокоящее и отвлекающее… неприятное…

То в дверь ломился Кудр, прибывший, как и было приказано, к пяти часам, когда городские петухи еще только распушали перья после короткой ночи и проверяли связки, кудахча, словно курицы, а первые будильники*, позевывая, лишь начинали свой обычный обход.

*Этим словом обозначались члены городской гильдии, состоящей из крайне неприятных людей, будивших по утрам честной народ стуком в окна. Их били камнями, топили в реке, обливали нечистотами… но потом извинялись, платили звонкой монетой и просили не забыть разбудить их и следующим утром. Глава гильдии извинения принимал и повышал оплату.

Легко проигнорировав стук в дверь — а Кудр старался, задействовав руки, ноги и даже голову, — Игги проспал еще несколько часов и открыл глаза лишь, когда почувствовал носом божественный аромат свежего пива.

— Дай! — потребовал он и тут же получил в руки литровую глиняную кружку. Сделав несколько глотков, он слегка ожил и соизволил перевести взор на того, кто обеспечил его организм живительным напитком.

Дубыня был до неприличия свеж и бодр, хотя вчера пил не меньше самого Сигизмунда, вливая в себя кувшины и даже малые бочонки.

— Там этот ваш, боярышник, уснул у дверей! — тоном опытного секретаря-референта сообщил он важную новость. — Мы проспали отъезд, хозяин!

«Ох, ты же, батюшки-матушки-акробатушки! И, правда, ведь, проспали! Жаль!..» — подумал Игги и, прикрыв глаза, почти провалился во второй сон, но Дубыня — простая душа начал трясти его за плечо, а тут волей-неволей не заснешь. Ощущение было, словно его валял по земле медведь.

— Встаю-встаю! Честное благородное! — пытался отделаться от надоедливого помощника Джуба, но не тут-то было.

Крестьянский сын честно исполнял свои обязанности, как он их понимал, и все же заставил Игги вылезти из постели.

Ну а дальше было проще. Оросив ледяной водой покрытое свежей щетиной лицо, Джуба окончательно проснулся. Легкий завтрак, который уже соорудил Дубыня, придал дополнительный заряд бодрости. И через четверть часа они уже выводили лошадей из стойла и запрягали их в повозку.

Кудр обнаружился на пороге дома. Он свернулся в уютный клубочек и сладко дремал, утомившись в борьбе с дверью.

Игги несильно пнул боярское тело, дабы привлечь внимание, а когда Кудр распахнул свои маленькие свинячьи глазки, заорал на него, что было мочи:

— Когда было велено явиться? К пяти часам! Почему опоздал? Ты мертв? Нет, ты жив! Значит, все твои оправдания гроша ломаного не стоят!

— Но я… — растерялся Кудр, — стучал-стучал!..

— Так ты стукачок, мил человек? Не люблю таких! Мерзкая порода! Ладно, на первый раз прощен. Выезжаем!

Тщательно заперев дверь на ключ, а ключ спрятав в чучело седого зайца, а зайца сунув в мешок, а мешок закопав на заднем дворе в самом дальнем углу*, Игги взгромоздился на повозку и дернул поводья.

*Проверенный метод тройной защиты от воров. Редкий вор нашел бы в себе терпение расследовать эту практически непредсказуемую систему сокрытия ключа. Куда проще и быстрее было выбить окно или дверь. Но Игги так было спокойнее на душе.

— Иго-го, залетные! Помчали!

Лошади недовольно заржали и неторопливо тронулись с места. Дубыня сидел в повозке, свесив ноги через борт, и глазел по сторонам. Кудр следовал за ними на своем коне. Копье и щит он оставил дома, оценив их бесполезность, и взял с собой лишь короткий меч, который, собственно, вряд ли помог бы ему в случае реальных неприятностей.

Вскоре городские ворота Велиграда остались позади, и герои выехали на широкий тракт, ведущий на юг, в сторону Дремучего леса и знаменитых Прибиздошных болот.

* * *

Маркиз Жак де Гак терпеть не мог Тридевятоземелье. Здесь его раздражало все!

Еда — эти пельмени с медвежатиной и лосятиной, которые словно сами прыгали в рот, этот жуткий красный суп, именуемый трудно выговариваемым словом «борсшч!*», эти таящие на языке сочнейшие кусочки бараньего мяса, едва снятые с углей… а напитки — ледяной, с погреба, чуть кисловатый квас, так хорошо утоляющий жажду, клюквенный морс, тягучий кисель… а пиво, сколько в Велиграде было сортов пива, не счесть!

*Маркиз пытался записать это название для потомков. Записал, но второй раз прочитать не сумел. Однако листок сохранился, и любой имеет шанс попробовать выговорить слово «borschtsch», но с предупреждением, что заодно случайно могут появиться демоны и спросить, зачем их вызвали.

Куда привычней и понятней маркизу были лягушачьи лапки под соусом «Буль-бульон», да садовые улитки, еще с утра ползавшие по грядкам и даже не подозревавшие о своей печальной участи, а так же простая постная рыба, мелкая и костистая, но такая привычная и любимая…

Эх, нет в других странах той эстетики и культуры питания, каковая присутствует в благословенной Франкии! Одно слово, дикари! А те, кто говорит, что франкийская кухня произошла от бедности, просто ничего не понимают в картофельных обрезках — даже их можно приготовить с отменным вкусом!

Но еда и напитки — сущие мелочи по сравнению с местными людьми и дорогами. Человечишки — все сплошь бородатые, да хитрые. Того и гляди норовят или обсчитать, или кистенем по голове тюкнуть, и поминай, как звали. А дороги… о покойниках или хорошо, или ничего, кроме правды.

Но все минусы перевешивал один огромный плюс — полцарства! Где-нибудь в Бургундии, Нормандии, Шампани или Провансе полцарства — это отсюда и до забора. А здесь, в Тридевятоземелье, полцарства — словно десяток-другой Франкий, со всеми провинциями вместе взятыми. Таким добром не разбрасываются! И маркиз намеревался заполучить ценный приз, чего бы это ему ни стоило.

Поэтому выехал он сразу после объявления задания. Карету, разумеется, пришлось вернуть. Жак арендовал ее лишь на пару часов — пустить пыль в глаза. Денег на содержание экипажа у него не было, как и на слуг. Последний старый садовник, работавший в его именье больше полувека, укатил в неизвестном направлении пару месяцев назад*, и с тех пор более никто его не видел.

Ходить садовник не мог, потеряв много лет назад ноги в «Туфельной войне». Тогда король Франкии поспорил с королем Шпании, что туфли можно носить наоборот. Левую туфлю на правой ноге, а правую — на левой. По итогам войны погибло множества подданных с обеих сторон — пересчитать их не стали, счетовод тоже погиб, а короли помирились после того, как оба на практике попробовали предложенный способ ношения туфель и нашли его неудобным. Садовник же изобрел для себя деревянную коробку с колесиками, на которую он садился сверху, крутил ручки и колеса вращались. На ней и укатил в неизвестность. Ходили слухи, что он продал патент на коробку и вскоре разбогател.

Остальные слуги разбежались еще раньше — ну а как тут не бежать, когда жалование не плачено по полгода, и даже харчеваться нечем — в погребах пусто*.

*Даже одинокая белая мышь, проживавшая в сарае, не смогла потерять невинность по причине отсутствия партнера противоположного пола — другие мыши не желали селиться в обедневшем именье. Мышь думала было повеситься, но в итоге дезертировала вслед за садовником в поисках лучшей жизни.

Переночевав в случайном шалаше в кустах у дороги, де Гак уже с раннего утра вновь был в седле.

— Ничего, господа, вы все еще у меня попляшете! — приговаривал маркиз, пришпоривая старого рыже-зеленого коня, доставшегося ему в наследство от отца.

Конь страшно хрипел от непривычных для его возраста нагрузок и готов был скончаться в любую минуту.