Гусь упал вниз, выскользнув из подмышки Дубыни, и глухо ударился о деревянный пол. Дубыня вздрогнул.

Но Джуба, не заметивший проступка, подхватил бокал вина, наполненный до краев, и выпил его в три глотка. Ему требовался легкий перерыв.

Стол был заставлен яствами и питьем, на которые Дубыня некоторое время сладострастно облизывался, но Игги уже отдышался и продолжил — его интересовали исключительно практические вопросы:

— Итак, блиц! Что мы знаем о жар-птицах? Первое, они водятся на болотах. Второе, они вымирают. Собственно, уже почти вымерли. Осталась последняя известная птица, которая прячется от назойливого внимания в самой топи Прибиздошных болот.

— А где это? — спросил Кудр, пытаясь приподнять левую руку в чуть подзаржевевшем от неиспользования за долгие годы доспехе.

— Тут неподалеку, я тебе покажу. И если тебя там не прибиздошат, то шанс есть…

Кудр совсем поник головой:

— На болотах мне конец, Жаба, я тут-то в луже тону… Что делать?

— Слушать меня! — отрезал Джуба. — От и до! Сказал — падаль… в смысле, падай. Вот и падай мордой в грязь! Вопросы, новобранец? Я сделаю из тебя генерала!

— Не хочу быть генералом! — Кудр был сам не рад свалившейся на него миссии, и уже чуть не плакал. Его спесь и гонор куда-то испарились, и остался лишь растерянный, чуть обнаглевший от избытков сладкой жизни, некрасивый паренек. — А можно перо добыть…без подвигов… просто выдрать из жопы этой курицы… птицы… ей же не убудет⁈..

— Курицу сначала надо подманить, — пояснил Игги, помогая несчастному уродливому, с точки зрения Джубы, да и всемирного здравого смысла, юноше избавиться от тяжелых доспехов: — схватить и потом уже обесперить!*

*Сигизмунд Джуба в свободное время любил заниматься словообразованием, считая это занятие тонкой и весьма пронзительной наукой, где нет места людям без музыкального слуха.

— Что, как, когда? — не понял Кудр, окончательно и бесповоротно признавший в эту минуту лидерские позиции Джубы.

— Лишить перьев, бездарный ты отпрыск капитала! И лучше взять не одно перо, а три или пять! Или все, что у нее имеются! Обесперить! Курица отрастит себе еще! А то, мало ли, потеряешь на обратной дороге!.. Царь гневаться изволит!..

— Сам ты, отпрыск, — огрызнулся Кудр на последнем пике оппозиции, — папаша тебе деньги платит, не забывай, Жаба!

— Дубынюшка, дружок, напомни нашему гостю, кто в доме хозяин!..

Младший партнер, ни секунды не раздумывая, отодвинул меч и баранку в сторону, положил правую руку на плечо Кудра, отчего ноги боярыча подкосились, и он чуть было не рухнул, но заботливые левая длань Дубыни поддержала его, уберегая от падения.

— Еще раз назовешь меня Жаб-б-бой, — квакающим голосом начал было Игги, но потом откашлялся и продолжил спокойно: — ноги вырву!

Дубыня в подтверждении этих слов присел, схватил боярского сына за лодыжки и поднял его в воздух вниз головой. Из карманов Кудра посыпались мелкие монеты, семечки, орешки и, звякнув, выскользнул образок в позолоченной рамке.

Джуба поднял его и увидел легко узнаваемый овал или даже блин, но тут дело вкуса, лица царевны Веселины с ее вечно нахмуренными бровями, сжатыми в ниточку губками и мрачным повседневным выражением лица.

— Отдай, Жаба! — Кудр дернулся всем телом, пытаясь раскачаться и ухватить рукой образок, но Дубыня чуть изменил траекторию его движения, и боярыч проехался затылком по нетесаным доскам пола.

— Так, понятно, — задумчиво сказал Игги. — Значит, в этом деле у тебя личный интерес! Забавно…

Как легко было догадаться, Кудр был влюблен в царевну. Она же, как и все женщины, коварно предпочла высокого, красивого и сильного богатыря Святополка. Нет все же в прекрасном поле нужной деловой хватки и пронизывающего насквозь взора, чтобы сразу понять: Святополк — червь навозный, а вот Кудр, несмотря на его прыщи и гигантский шнобель, идеальный вариант!

Кажется, Джуба все это высказал вслух, потому что боярыч громко разрыдался, вытирая слезы тыльной стороной рукава, и даже Дубыня пожалел его и опустил на пол.

— Ну-ну, что же ты… тут рыдай — не рыдай, а страшную морду уже не исправишь. Угораздило таким родиться, терпи!

Игги все же плохо умел утешать, Кудр начал реветь еще громче.

— И вовсе я не стра-а-ашный! — невнятно доносилось сквозь слезы и сопли. — Ма-а-а-ама!

Прочие посетители корчмы с явным удовольствием наблюдали за этой сценой. Им нравилось смотреть на унижения других людей. Им было приятно.

Джубе же все быстро надоело.

— Ну-ка потерялись все! — рыкнул он на весь зал, и тут же человеческая масса пришла в беспорядочное, слегка хаотичное движение. Кому-то срочно потребовалось на улицу, другому на лестницу, третьему — под стол. Люди сталкивались друг с другом, некоторые падали, но главное, через минуту в помещении стало тихо и спокойно. Оставшиеся внутри уткнулись в свои тарелки и дружно жевали, стараясь не смотреть в сторону Игги. А все потому, что у него была репутация, которую так просто в Велиграде не заработать…

Джуба создавал репутацию тщательно, как художник рисует свой главный шедевр, нанося мазок за мазком на протяжении долгих лет. Никто уже не помнит, откуда пошли слухи, но знающие люди рассказывали, словно сами были тому свидетелями, как Игги заставил одного из банды Кинжальщиков жрать раскаленные угли, или как он отрезал язык болтуну и поджарил его с яичницей-болтушкой. Много всяких достойных историй ходило по городу. И проверять на себе, имеют ли они под собой документальную основу или же являются частью городской мифологии, желающих не нашлось.

— Итак, смотр окончен! — на этот раз Игги обратился к Кудру, и тот внял, поднялся сначала на колени, потом на ноги, и, быстро оклемавшись, уже через минуту вновь презрительно оглядывался на окружение, брезгливо шевеля верхней губой. — Завтра в пять утра у моего дома! Не опаздывать! Свободен!

Кудр пытался было сказать, что другие претенденты выехали сразу после оглашения испытания, и что они сильно опережают их группу, и что надо поторопиться… но услышан не был, и вскоре ретировался.

После его ухода настроение у Игги улучшилось. Кудр нервировал его тем, что напоминал: деньги придется отработать. Сейчас же, когда носатая физиономия скрылась за дверьми харчевни, в душе сразу заиграла веселая музыка, где-то над головой запели песни птицы, красивые полуодетые женщины кружили в танце, а вино лилось бесконечной рекой.

Джуба настолько отчетливо представил себе эту картинку, что немедленно захотел воплотить ее в жизнь.

Осьма мысленно схватился обеими руками за голову. Он прекрасно знал, что бывает, когда Игги начинает кутить. И ему совершенно не улыбалось с утра вставлять стекла в окнах, чинить мебель и оттирать кровь с досок пола.

— Может, не надо? — пытался он урезонить героя по найму. — Тебе завтра в дорогу, пусть голова будет чистой и светлой.

— Надо, Ося, надо! А голова… поболит и перестанет, — решительно заявил Джуба, а потом, повернувшись к еще ничего не подозревавшему Дубине, добавил: — Ну что, дружочек-пирожочек, а пробовал ли ты когда-то доброе велиградское пиво!..

Глава шестая. НАЧАЛО ПУТИ

В пять утра они в путь не тронулись, и в шесть тоже.

Было бы странно встать в такую рань, если спать удалось лечь лишь под самое утро. Да и то, Игги требовал продолжения банкета и грозился пойти свататься к самой царевне, мол, все царские задания — ерунда, раз плюнуть, а полцарства в хозяйстве пригодятся, да и девка молодая, гарная, такую еще можно человеком сделать!

Что было после, он уже не помнил. Вроде взлетали в воздух кулаки, кружки и зубы, а Дубыня махал лавкой на десятерых, как хранцузской шпажкой, легко и непринужденно…

Потом была темнота, затем пришел сон.

Вроде он был дома, но кто бы рассказал, как туда попал…

На самом деле, хозяин корчмы Осьма, страдающей тайной страстью к складыванию букв в слова, уже много лет вел секретные записи, в которых главным действующим лицом был Сигизмунд Джуба. Так что, если бы кто-то в тот же день покопался в его записях, разобрал кособокие буковки, да учел пометки, сделанные молоком на полях, то смог бы с большой вероятностью проследить путь Игги через Велиград и узнать обо всех его приключениях… но, к сожалению, такого человека не нашлось, а записки Осьмы уже вечером уничтожил кот, унюхавший легкий, почти неуловимый запах молока на страницах рукописи. Ожидая лакомство, кот страшно разочаровался в жестоком обмане и разодрал страницы в клочья, а затем демонстративно нагадил на них. Осьма, осерчав, пинком отправил кота в долгий, но непродолжительный полет, а порченую рукопись выкинул, и более к бумагомарательству не возвращался. Так пропал, может быть, величайший писательский талант, рожденный в Тредивятоземелье…