Я осматриваю затемненные дома и мощеные улицы в поисках обожженного лица с молочными глазами. Пожалуйста, Бронвен, поддержи. Пожалуйста, помоги.
Но здесь лишь Катон, который начал торговаться с дворянином о цене ремонта и снизил сумму до одного золотого. Ни один слепой прорицатель не вмешивается, чтобы спасти меня.
После того как сумма оговорена, Катон направляет свою лодку ко мне и жестом приглашает меня сесть.
– Я могу дойти…
– Залезай сейчас же, Фэллон. – Его лицо и тон голоса подобны камню.
Тимей наблюдает за мной, скрестив руки поверх своей дорогой одежды. Вырез на ней такой глубокий, что он сам выглядит как шлюха. Я удивлена, что он не потирает ладони.
В тот день, когда я стану твоей королевой…
Бросив на него взгляд, в котором, надеюсь, отражается все мое презрение до последней капли, я принимаю протянутую Катоном руку и запрыгиваю в лодку.
– Куда мы? Во дворец или ко мне домой? Знаешь что? Давай во дворец. – Я бы предпочла встретиться лицом к лицу с королем, чем с бабушкой.
Уголок рта Катона приподнимается.
– Убери улыбку. Я знаю, что она и тебя пугает, – бормочу я.
Катон фыркает.
Пугает и завораживает его.
На мгновение я задумываюсь, какой была бы жизнь с мужчиной в доме. Не просто с мужчиной… с Катоном.
Неплохой, решаю я.
Если бы только у Катона хватило смелости пригласить ее на свидание… Но, при его молодости и положении, сомневаюсь, что Нонна приняла бы его ухаживания.
Я прикусываю щеку изнутри и надеюсь, что она скормила мое подаренное платье океану, чтобы мне было чем бить, когда она разъярится. А она разъярится. Надеюсь, ее гнев не заставит лозы глицинии разрушить стены нашего дома, потому что, как бы сильно я ни любила смотреть на небо, мне нравится иметь крышу над головой.
Размышления о разваливающихся домах приводят меня к мыслям о Тимее, а от него – к мысли о Катрионе и растущей стоимости за девственность.
– Маркиз уточнил, сколько времени у меня есть для выплаты долга?
– Я взял на себя смелость договориться о ежемесячных платежах.
– Из…
– Из десяти серебряных монет.
Мои глаза распахиваются.
– Десять серебряных монет в месяц? Я получаю две в таверне. – И на одну покупаю еду, а другую откладываю на случай чрезвычайных ситуаций вроде ремонта дома или починки одежды и обуви.
Кстати, об обуви… Я смотрю на свои босые ноги, понимая, что башмаки, которые я потеряла сегодня вечером, были моей единственной парой.
Слова Катрионы проносятся у меня в голове, одновременно заманчивые и отвратительные. В конце концов отвращение к возможности потерять невинность с каким-то незнакомцем побеждает возможный соблазн. Я отказала Энтони не для того, чтобы в итоге раздвинуть ноги для кого-то кроме Данте.
Но что, если Данте предложит самую высокую цену?
Вслед за этой мыслью приходит отрезвляющая: что, если самую высокую цену предложит командор? О, с какой радостью этот мужчина причинил бы мне боль и унизил меня.
Я не могу так рисковать. Не говоря уже о том, что сама мысль, что Данте заплатит мне за секс, – невыносима. Как я могу стать кем-то, достойным быть королевой, его королевой, если веду себя как изгой?
Я никогда не думала о воровстве, но не представляю, как смогу заработать десять серебряных монет в месяц. Полагаю, я могла бы найти вторую работу.
– Сколько зарабатывают солдаты? – я размышляю вслух.
– Женщины не могут быть солдатами.
– Верно. Потому что мы идем на поводу у наших прихотей.
Катон косится на мое промокшее платье.
Отлично.
– Признаю, что сегодня вечером я действовала немного импульсивно, но по крайней мере я действовала. Можешь ли ты представить, как я использую эти стремительность и мужество в бою?
Катон с трудом сдерживает улыбку:
– Мне было бы жаль армию противника.
Я ухмыляюсь:
– И твоих товарищей по батальону.
Улыбка становится шире, но затем тает, потому что мой голубой дом находится в пределах видимости и здесь не так темно, как должно быть этим поздним вечером.
Глава 18
Когда гондольер причаливает судно, Нонна – все еще в своем дневном платье под шалью – выглядывает из окна гостиной.
Боги, она ждала меня.
Нонна беззвучно шевелит губами, замечая меня, а затем у нее словно перехватывает дыхание при виде беловолосого фейри, помогающего мне выбраться из лодки. Она закрывает окно и отворачивается, пристыженная, разочарованная.
Она спрятала ленту и платье, – говорю я себе.
Может, я и навлекла на нее позор, но она первая навлекла его на меня.
Я расправляю плечи, обходя дом, чтобы добраться до входной двери. Шаги эхом отдаются позади меня. Я останавливаюсь и пристально смотрю на Катона:
– Ты следишь за мной, потому что не уверен, переступлю ли я собственный порог, или боишься, что Нонна задушит меня своими лозами?
– Ни то, ни другое.
– Тогда…
– Давай продолжим разговор внутри.
Я вздыхаю:
– Ты намерен участвовать в разговоре…
Он кивает, и мы молча тащимся дальше.
Я с удивлением обнаруживаю, что входная дверь распахнута, а бабушка ждет там.
Ее руки все еще скрещены на груди, губы все еще поджаты, но глаза блестят, и мой гнев утихает. Нонна никогда не плачет, так что это не могут быть слезы, и все же… И все же ее ресницы слиплись, а кожа такая же белая, как волосы Катона.
– Я приготовлю чай. – Она идет на кухню. Ее спина, что всегда оставалась прямой, как мачта корабля, сгорблена, плечи ссутулились. Не оборачиваясь, она бросает: – Пожалуйста, скажи, что ты споткнулась и упала в канаву.
Я морщу нос:
– Неужели от меня так ужасно пахнет?
Она ставит чайник на слабый огонь, но так и не поворачивается к нам.
– В какие неприятности попала моя внучка, Катон?
Его вздох достаточно выразителен, чтобы заставить Нонну обернуться.
– Кое-что случилось, но, надеюсь, это можно будет разрешить с помощью денег.
– Надеюсь? – Ее голос нехарактерно бесцветен.
– Фэллон прыгнула в канал, потому что компания фейри напала на змея.
Нонна закрывает глаза. Я чувствую, как ее губы произносят мое имя, хотя она и не говорит его вслух.
– Они также назвали меня шлюхой, Нонна. Вот почему Мин, то есть змей, напал на них.
– Мин?
Я прикидываюсь дурочкой и накручиваю мокрый локон на палец.
– Хм?
– Это тот самый змей, которого ты кормишь и с которым играешь, когда возвращаешься домой ночью?
Мои пальцы замирают на полпути, и я, разинув рот, смотрю на Нонну.
– Катон осведомлен о вашей… дружбе.
Я пялюсь на него, затем снова на Нонну:
– Я не знала, что тебе известно об этом.
– Гокколина, – вздыхает она, – я изображаю недалекость, только чтобы не ссориться с тобой.
– Только этот змей? – спрашивает Катон. – Или у тебя есть еще друзья-змеи?
– Только Минимус. – Я прижимаю ладонь к губам. Это всего лишь имя, но мне кажется, я только что дала Нонне и Катону власть над моим зверем. Что, если они используют ее, чтобы позвать его? Что, если они… – Пожалуйста, не причиняйте ему вреда.
Чайник свистит, будто прорезая напряженную атмосферу.
Нонна заливает водой смесь из сухих веточек и желтых лепестков, затем несет заварник к столу и ставит две кружки. Намек, что Катону пора уходить? Она наливает чай в обе и подталкивает одну сержанту.
По-видимому, нет.
Другую кружку она оставляет себе.
Наверное, я сегодня не заслуживаю чая. Я слишком гордая, чтобы просить, и поэтому иду к лестнице.
– Сядь, Фэллон. – Голос бабушки заставляет меня напрячься.
Я жестом указываю на стол:
– Я предположила, что меня не пригласили на чаепитие.
– Это не так. А теперь сядь.
Хоя это последнее, что я хочу делать, я выдвигаю стул и грациозно плюхаюсь на него.