Захар пренебрежительно заметил:

– Сейчас быть верующим совершенно не модно и не современно! В наше-то время, когда наука так далеко продвинулась, быть верующим – это просто мракобесие.

– Но он же из деревни, – возразила Лиза.

– Ну так что, что из деревни? – обиделся Ваня. – В деревне тоже есть просвещение. Я и про теорию этого… Дарвина, слышал.

Слова его потонули во взрыве хохота охмелевших гостей.

– Глядите-ка! Прогресс уже и до деревни докатился.

– Господа! – вмешался в общую беседу до сих пор хмуро молчавший семинарист Игнат, выглядевший самым трезвым и задумчивым в этой компании. – Коли речь зашла о религии, то уместно будет мне вставить своё скромное слово.

– Говори, Игнат, режь правду-матку!

– Когда вы говорили об искусстве, я молчал, я не знаток, а коль речь зашла о религии, то позволю себе высказаться. Итак, господа, со всей ответственностью заявляю – Бога нет!

– Браво, Игнат! – раздались аплодисменты.

– Как – нет? – опешил Ваня, шокированный богохульством человека, готовящегося принять священнический сан.

– А вот так – нету, и всё тут! – развёл руками Игнат.

– Вы учитесь в семинарии… – начал было Ваня.

– И что? В семинарии я овладеваю ремеслом, таким же, как ремесло сапожника, или кузнеца, или портного… Это ремесло поможет мне заработать на хлеб насущный.

– Но как же: быть священником – и не веровать?!

– Милый мой, скажу вам страшную вещь: у нас в семинарии никто не верует, и не только молодёжь, но и преподаватели. И мы, семинаристы, тоже проникнуты прогрессивным духом времени. Например, мы у себя в семинарии тоже устраиваем забастовки.

– Забастовки? – машинально повторил Ваня.

– Да-с! Забастовки! Например, последняя забастовка была нами устроена во время поста, мы протестовали против того, что нас закормили киселём.

– Киселём?

– Представьте! Нет, я ничего не имею против киселя, но когда кисель на завтрак, кисель на обед, и так каждый день… Позвольте, это уже нарушение наших человеческих прав и свобод! Я вообще не понимаю, к чему эти посты? Разве что дань традиции… Католики, кстати, не постятся.

– Так что же, можно не поститься?

– Абсолютно! Это я вам как будущий служитель культа говорю. Судите сами, эти посты придумали особо фанатичные люди. Я не фанатик, и даже не верующий, так чего ради я должен отказывать себе в полноценном питании?

– Вот-вот, давайте есть и пить, потому что всё равно все умрём, – подхватил Захар.

– Вообще-то это слова апостола Павла, – снисходительно заметил Игнат. – И хотя высказаны они были с иронией, тем не менее я могу повторить их уже безо всякой иронии. И я говорю: господа, давайте есть и пить, потому что все мы умрём!

– Все мы умрём! Ах, какая прелесть! За это надо выпить! – подытожила Лиза. А Глафира с готовностью разлила по бокалам вино.

– Но послушайте, – не унимался взволнованный Ваня. – А как же причастие?

– В церковных циркулярах сказано, что достаточно причащаться один раз в год для того, чтобы считаться благонадёжным гражданином.

– В чём же благонадёжность?

– В том, милейший князь, что у нас православие – это государственная идеология, у нас религия связана с государственным устройством. А потому тот, кто причащается реже одного раза в год, считается вольнодумцем. Скажу больше: в каждом приходе священникам предписано отслеживать такие подозрительные элементы и выяснять, что у них на уме. А где можно выяснить? На исповеди.

– А как же тайна исповеди?

– От выше стоящих инстанций не должно быть тайн.

– И что – пишут?

– Пишут. Читают ли то, что они пишут? Это другое дело. Скорее всего, подшивают и кладут на полку пылиться. Бюрократия-с… Господа, сейчас везде одно сплошное вольнодумство. И оно не просто не пресекается, оно распространяется повсюду, как эпидемия, уже все охвачены им, и низы, и верхи, особенно верхи, даже власть предержащие.

– Зато жить теперь интересно – свобода! – подхватил Захар.

– То есть, это что получается, я могу посты не соблюдать, в церковь не ходить, и мне ничего за это не будет? – соображал Ваня.

– Ничего-с! Ровным счётом ничего-с! Доказательство – все эти милейшие люди… Господа, когда вы в последний раз были в церкви?

– Я уж и не помню. В детстве, – сказала Лиза.

– В прошлом году на Пасху, – подхватила Матильда и смущённо добавила: – я по привычке, больше не хожу.

– А чего туда ходить, если Бога нет? – пожал плечами Велимир.

– А если всё-таки, это, – не сдавался Ваня, – если всё-таки Бог – есть?

– Ну, смотрите, – снисходительно похлопал его по плечу Игнат. – Я сейчас скажу, и мне ничего не будет. Итак, торжественно заявляю: Бога – нет! Слышишь меня, Бог? Тебя – нет. Ты – выдумка дураков и трусов. А если ты есть – покарай меня, порази прямо сейчас, чтобы все здесь присутствующие уверовали в тебя и, как новые апостолы, понесли благую весть, убеждённые чудом. Ну, покарай, ну, молнию что ли какую пошли на меня! Или сделай так, чтобы я просто замертво упал… Ну! Тебя же нет! Нет! А потому ничего не будет! Ничего!

Ваня зажмурился от такого святотатства, а когда открыл глаза, увидел живого и невредимого Игната с воздетыми вверх руками. Постояв так с минуту, Игнат опустился на диван и устало воскликнул:

– Глафира Яковлевна, наливайте! Давайте выпьем за то, что Бога – нет! А стало быть, мы все свободны!

– За свободу, господа!

В этот момент раздался звонок в прихожей. Глафира пошла открывать и через минуту в комнате появились два импозантных мужчины. Один из них был уже знакомый нам Михаил Иннокентьевич Ковалевский, а другой – его однокурсник и старинный приятель Юрий Афанасьевич Кутафьев.

Когда-то они были очень дружны, но со временем пути их разошлись, однако у них сохранилась традиция – раз в год, обычно в самом его начале, встречаться в ресторане. Они заказывали отдельный кабинет, чинно – возраст всё-таки, выпивали и закусывали, немного вспоминали студенческие годы и старых друзей, немного рассказывали друг другу о том, как живётся каждому из них сейчас, но больше рассуждали на общие темы – особенно на политические. Впрочем, в то время о политике рассуждали все.

Однако сегодня их вечер не задался, так как именно сегодня Лиза вздумала устроить свой вечер и пригласила гостей, а Юрий не мог допустить, чтобы она принимала кого бы то ни было в его отсутствие. Отменять вечер с однокурсником он посчитал неудобным, так как договаривались заранее, а потому на протяжении тех полутора часов, что они провели в ресторане, он нервничал и поглядывал на часы. В итоге Михаил не выдержал и предложил разъезжаться. Когда они вышли на Невский, Юрий задумчиво произнёс:

– Невский производит на меня мистическое впечатление. Когда идёт снег, кажется, что это фантасмагория, а не город. Город – сон…

– Да уж, снегу намело невиданно, – подхватил Михаил. – Говорят, из четырёхсот вагонов с хлебом в город через снежные заносы добрались всего сто. Обстановка и без того наряжённая. А тут ещё такая неприятность для правительства. Даже погода против царя!

– Ох, чувствую я – что-то будет, – поёжился Юрий. – Причём в самое ближайшее время.

– Что будет? Или дворцовый переворот или бунт, – лениво заметил Михаил. – Ты куда сейчас? К своей пассии?

– Да, – Юрий смутился, как гимназист. – А почему ты так решил?

– Милый мой влюблённый! Что я – не видел, как ты всё время на часы посматривал? Уже понятно, что ты не к жене торопишься.

– Это правда, – усмехнулся Юрий.

Михаил вспомнил про Лили. В последнее время она утомляла его.

– Слушай, а ты не будешь против, если я поеду с тобой? Право, мы так мало повидались, а времена сейчас такие, что нельзя сказать, когда свидимся и свидимся ли вообще.

– Это точно! – поддержал его Юрий. – Что ж, я рад! Едем!

– За одним посмотрю на ту, которая свела с ума моего лучшего друга… Кстати, я заметил, как много событий в жизни у нас происходит синхронно. Не буду перечислять все, но как я в сорок встретил Лили и – пропал, так и ты в сорок встретил эту девочку… Сколько ей было на тот момент? Четырнадцать?