Жан Ги перевел взгляд с небес на тестя:

– Pardon?

– Я сказал: «Молитесь, чтоб не оказаться в аду, где гибнут молодость и смех»[39].

– Отлично, – кивнул Бовуар и подумал: «Только не говорите, что это стихи».

– Это стихотворение, – сообщил Арман.

«Только, бога ради, не длинное».

Арман посмотрел на зятя и улыбнулся:

– Она назвала нас «самодовольной толпой».

– Oui. – «Масляные тарты, масляные тарты». – И что?

– Я подумал: может, она имеет в виду слова из стихотворения Сассуна о Великой войне?[40]

– Ну если бы все разговаривали стихотворными цитатами… Да и откуда ей знать эти стихи?

– Полагаю, она знает гораздо больше, чем можно догадаться, mon ami.

Включая «ад, где гибнут молодость и смех».

«Впрочем, – подумал Гамаш, – как и я».

– Вы ни за что не поверите!

На следующее утро Анни с топотом выскочила на лестницу. Домашние, услышав ее тяжелые шаги – бух, бух, бух-бух, – повернулись к двери, и Анни, почти пританцовывая, влетела в кухню.

Ее лицо горело, глаза сверкали от возбуждения, она обвела взглядом всех, кто сидел за большим сосновым столом, завтракая блинчиками и беконом.

– Здесь Хания Дауд.

– Что? – спросила Розлин, подняв голову и прекращая попытки счистить кленовый сироп со свитера Флоранс. – Здесь? В Трех Соснах? Я думала, она только завтра появится.

– Она уже приехала. Жан Ги и папа видели ее вчера вечером в бистро, – доложила Анни. – Ма, неужели папа тебе не сказал?

– Нет, – ответила Рейн-Мари. – Я спала, когда он пришел, а встала раньше него. Сейчас он принимает душ.

Стрелки показывали восьмой час утра предновогоднего дня, и за окном еще стояла темнота.

Когда Рейн-Мари оделась и спустилась по лестнице, свет был уже включен. В кухне хозяйничал Даниель: он растопил плиту и поставил кофе.

А еще она увидела Оноре, возившегося на полу у двери. Он успел облачиться в зимний комбинезончик и теперь безуспешно пытался натянуть ботинок не на ту ногу.

Его верные санки стояли рядом, Анри и Фред крутились тут же и тыкались в мальчика носом – сами были не прочь погулять. Маленькая Грейси, крысундук, оставалась в спальне Стивена, оба они еще крепко спали.

Рейн-Мари и Оноре вывели собак на улицу и прогулялись с ними вокруг деревенского луга. Анри и Фред играли в снегу, а Оноре тащил за собой свои санки на веревке и задавал бабушке вопросы:

– Что такое год? Зачем нам новый год? Старый сломался? Сколько блинчиков я могу съесть?

Он показал ей Большой Ковш, который на самом деле был выбранной наугад звездой, мерцавшей на предрассветном небе, после чего они вернулись в дом.

Когда бабушка с внуком вошли в кухню, все обитатели дома уже встали, налили себе кофе и посматривали на огромную сковородку – на ней шипел и потрескивал копченый бекон в кленовом сиропе.

Рейн-Мари приготовила первую партию черничных блинчиков.

Арман спустился из спальни и незаметно проскользнул в свой кабинет. Минуту назад он стоял у окна, смотрел, как Рейн-Мари и Оноре обходят деревенский луг.

День обещал быть великолепным и студеным. В такие дни возникает впечатление, что кристаллизуется сам воздух.

Гамаш сел за свой ноутбук, прочел сообщения, пришедшие за ночь.

Патрульные Sûreté на снегоходах искали брата Эдуарда Тардифа. Пока безуспешно. Район огромный, следов очень много, в лесу не счесть охотничьих домиков.

На видео, присланных слушателями лекции, не обнаружилось ничего полезного. Никаких указаний на возможного сообщника, который мог использовать хлопушки. Разве что это сделал сам Тардиф.

А Тардиф отказывался говорить. Гамаш собирался допросить его сегодня сам.

Он услышал, как вернулись Рейн-Мари и Оноре, как внучки сломя голову припустили вниз по лестнице к завтраку.

Просмотрев все послания и сделав себе заметки на память, он отправился в кухню, где уже собрались все, и тоже сел завтракать.

Анни, едва проснувшись утром, инстинктивно поняла, что мужа рядом нет. Она лениво провела рукой по кровати, чтобы наверняка убедиться в этом. Ладонь ощутила холодные простыни. Но не ледяные. Значит, он встал недавно.

Анни надела халат и прошла в соседнюю комнату. Там она и увидела Жана Ги – он сидел у кроватки Идолы и смотрел на дочку.

– А где Оноре? – сонным голосом спросила она.

Жан Ги кивнул в сторону окна.

– На крыше? – усмехнулась она и подошла к мужу. – Замечательно.

Уже рассвело достаточно, чтобы Анни смогла разглядеть две фигуры.

Она улыбнулась, глядя на маленького Оноре, идущего рядом с бабушкой. Оба они были погружены в какой-то серьезный разговор. И она вспомнила, что вот так же когда-то гуляла с матерью. Она держала мать за руку, и они прогуливались по парку близ их квартиры в Монреале. И она рассказывала матери, как устроен мир.

Анни научилась слушать и слышать, лишь когда ей исполнилось двадцать и она уже была студенткой юридического факультета Монреальского университета.

– Я знаю, сегодня твоя очередь ее поднимать, – сказал Жан Ги. – Но ты не возражаешь, если это сделаю я?

– Шутишь. – Анни повернулась к мужу. – Я готова за это приплачивать. Слушай, – она внимательно посмотрела на него, – с тобой все в порядке?

– Почему ты спрашиваешь?

– Я подумала – не простудился ли ты. У тебя нос заложен?

Хотя в семье все были вакцинированы и в стране вот уже несколько месяцев не отмечалось новых случаев заболевания, за время пандемии они привыкли волноваться, услышав чей-то кашель.

– Почему ты спрашиваешь? Боже мой, нет, не говори. Неужели все так плохо? – Он наклонился над Идолой, потянул носом. – Я ничего не чувствую.

– Даже запах бекона?

– Разве пахнет беконом?

Это было бы чудом, подумал он, но тут же понял, к чему клонит Анни.

Она улыбалась ему:

– Если у кого-то и мог родиться ребенок, чьи какашки пахнут беконом, то только у тебя. Но нет – этот запах проникает сюда снизу. Обычно, когда ты чувствуешь запах бекона, тебя трудно удержать на месте, а я хочу, чтобы ты привел себя в порядок, прежде чем понесешься вниз.

Он ловко управился с подгузником и взял дочку на руки, поддерживая головку, как им показывали доктора. Анни видела, что теперь это получается у него естественно.

Держа Идолу на руках, он посмотрел на Анни, которая не сводила с него проницательного взгляда. У нее были отцовские глаза.

– Все в порядке? – повторила она.

– Я должен тебе кое-что сказать.

– Об Идоле? – спросила Анни, и тембр ее голоса вдруг стал выше.

– Non. Не совсем. – Он опустился на краешек кровати Оноре.

Анни села рядом с ним.

– И что это? Что-то плохое? Вчера что-то случилось? Мне показалось, ты был не в себе.

Жан Ги поднял Идолу повыше. Понюхал ее волосы. Почувствовал, как ее крохотные пальчики трогают его воротник.

– Вчера вечером в бистро, – сказал он, не глядя на жену, – мы разговаривали с твоим отцом.

– Да?..

И вот этот момент настал. Он рассказал ей, что нарушил приказ, оставил свой пост. Рассказал, что он чувствовал иногда, думая о дочери. Думая о принятом ими решении.

Он рассказал Анни все.

В том числе о Хании Дауд.

– У нас новости? – спросил Жан Ги, входя в кухню с Идолой.

Он нарядил ее в хорошенький комбинезон – подарок на Рождество от Стивена. Комбинезон был расписан розовыми мышками; каждая держала что-то похожее на кусочек сыра или лимонного пирога с безе.

– Non, – сказал Арман, целуя Идолу в лобик. – От нее хорошо пахнет. Новый порошок?

– Это же бекон, па, – фыркнула Анни и обратилась к Розлин: – Ох уж эти мужчины.

– Я знаю. Даниель много лет считал, что наши дети пахнут круассанами.

– А они что – не пахнут? – спросил Даниель и, скосив глаза, посмотрел на Зору.