Девятое письмо Анне Чепмен

Извините, что задержался сегодня с письмом, кровь сдавал в поликлинике по месту жительства, очередь была, море крови испортили, коновалы, своей программой «Здоровье».

Программа есть, а здоровья, увы, уже нету, геноцид районного масштаба, чтобы не обобщать.

Сосед мой в очереди газету читал.

Оказывается, Анечка, наши-то фронт создали. Был бы я помоложе, тоже на фронт пошел бы, на наш, невидимый, где мы с Вами отдали свои силы борьбе против империалистических акул однополярного мира.

Вы сейчас, а я тогда, в ревущие семидесятые, — но кто это теперь помнит…

Теперь придется сидеть в тылу и ждать, когда фронт станет ближе и мы возьмем в тиски этих гребаных олигархов с их ё-мобилями и прочими штучками, которыми они такую страну раком поставили, извините за сленг.

Но я хотел не об этом — так, накипело в котле бесплатной медицины.

Сегодня я Вам обещал рассказать о Либермане, о моем альтер эго, извините меня за такой оборот — он уже 60 лет сидит у меня занозой в жопе, как справедливо сказал Ларс фон Триер об Израиле.

Так вот, Либерман сейчас живет в Израиле, и неплохо живет, по его словам: две пенсии, наша и местная, квартира, медстраховка, по которой ему кровь его поганую дома берут, на террасе.

Он сидит, как барин, и пьет свежевыжатые соки из рук марокканской еврейки, которая за ним ухаживает и даже спит с ним иногда.

Оказывается, ему секс положен по страховке, раз в месяц — из-за аденомы; он справку получил, что это у него профессиональное заболевание, которое он получил от советского режима.

Так он еще и доплачивает из советской пенсии этой черной пантере за свои спонтанные желания; и она, порабощенная и несчастная, должна участвовать в его ролевых играх, где он всегда белый сагиб, а она рабыня, вся в цепях и в коже.

Все это он мне по скайпу рассказывает, когда мы с ним выпиваем в прямом эфире.

Он рюмочку нальет, я налью, мы хлопнем и вспоминаем, как в нашей прошлой жизни все было хорошо.

Баба эта загорелая рядом сидит и ни хера не понимает, улыбается, и гладит моего Либермана по плешивой голове, и говорит ему неприятные слова типа «мой гад», а он улыбается при этом; видимо, из ума выжил старина Либерман.

У меня, Аня, скажу Вам, как родной, секса нет; после Розы я принял целибат, но так иногда хочется укусить кого-нибудь за спелую грудь, засучить, так сказать, рукава и рубить дрова без устали — как сказал когда-то поэт Маяковский, «силой своей играючи».

Годы мои и пенсия не позволяют мне вкусить с этого дерева; я срубил под корень свое Древо желания, посчитал кольца на его основании и прослезился.

Нет, Вы не подумайте, что я намекаю, я понимаю, где Вы, а где я; так, навеяло песней Фрэнка Синатры «Мой путь», которую я слушаю вместо гимна в последней редакции, который мне противен.

Вот скажите, Аня, почему так несправедливо устроен мир: Либерману досталось все, а мне ничего; чем он лучше меня? Так было всегда: когда наша сотрудница Лида пришла к нам в отдел на практику в 67-м году, я сразу положил на нее глаз, а она на первой же пьянке по случаю Первого мая положила после двух стаканов вина «Арбатское» свою ногу на колени Либерману, сбросив лакированную шпильку большим пальцем левой ноги и распахнув ширинку этому козлоногому сатиру: оказывается, он пробил ей общежитие, и она отдала ему свою юность за жалкую железную койку в комнате на четверых в общежитии фабрики на Преображенке, где метропоезд выскакивает наверх и едет у тебя на голове в этом пристанище лимитчиков; я там был потом у Лиды, но после Либермана, и так было всегда.

Кстати, Лида уже умерла, ее поезд переехал в Кении, где она работала по контракту в «Зарубежстрое»; засмотрелась на жирафа милая моя и превратилась из Лиды в Анну Каренину.

Завтра, если бог даст, я Вам расскажу, как я уезжал в Америку…

Десятое письмо Анне Чепмен

Бесценная моя Анита!

Я так уже привык к Вам за это время, что, не поверите, сплю и Вас вижу в исподнем, а сегодня видел Вас обнаженной махой, как у Франсиско Гойи, был такой художник испанский, который от сифилиса с ума сошел, но это не умаляет его таланта.

Ван-Гог тоже с ума сошел, отрезал себе среднее ухо, хотя художник был дай боже каждому, очень даже выше среднего; а вот нынешние с ума не сойдут, нет у них его, но это так, по ходу пьесы ремарка.

Вы не подумайте чего плохого, я Вас во сне своем никак не оскорбил, просто восхитился Вашими формами, но содержание Ваше мне гораздо ближе.

Ведь мы соратники, и наше дело правое, хотя не все так считают, — такое время на дворе, мы в кольце врагов, у нас друзей нет, кроме армии, флота и органов, ну Вы понимаете, что я имел в виду.

Анекдот сразу вспомнил на эту тему, про «что имею, то и введу», но не обессудьте, я в КВНе в юности звездой был, но роли мне давали бессловесные.

Я по нужде в КВН пошел, проявить себя хотел, там много таких толстых мальчиков было, да и девочки там, к сожалению, не очень красивые были, так мы с ними в этом гетто и искали любви и телесных радостей; я вижу, до сих пор в этой игре те же проблемы.

Нет, я не против, у каждого должен быть шанс.

Так вот, роли мне давали маленькие, но экспромты мне всегда удавались, в разминке мне равных не было, а потом сгорал.

Так и с девушками было: начнешь энергично, в стиле «аллегро модерато», а потом сразу на коду; это у меня от Розы музыкальный вкус, она очень классику любила, а я больше альтернативу и сексопатологию.

Извините за шутку ниже пояса, ночь все-таки на дворе.

Теперь по сути, как Пастернак писал: «Во всем мне хочется дойти до самой сути…», а дальше Вы знаете.

Впрочем, еще одно лирическое отступление на десерт.

Был у меня доцент один знакомый, так он меня учил на заре туманной юности, что любую девушку можно стихами завалить в койку, если творчески подойти; у него эта практика называлась «Три кинжала».

Начать надо было с чего-нибудь социального, типа Мандельштама или на крайний случай Евтушенко, потом из Ахматовой и Цветаевой что-нибудь залудить, а на контрольный выстрел «Свеча горела…» упомянутого Бориса Леонидовича, и все.

Работало безотказно. Был случай у него, когда рядом в общаге, где он девушку с первого курса лишал невинности, аспирантка картошку жарила с маминым салом, так она после стихов в ту же комнату ворвалась и сорвала с себя одежды.

Вот такой был побочный эффект нашей великой литературы, не то что сейчас, нынешними стихами кого соблазнишь — все денег просят, никакой духовности, одна торговля гениталиями, куда катится мир.

А про Америку я Вам в следующий раз поведаю, устал сегодня от воспоминаний, накатило, знаете, так внезапно; да и Марк Левин в «мордокниге» не отозвался, с фактурой насчет эмигрантской жизни в Нью-Йорке в восьмидесятые подождем, пока у него совесть проснется.

Не решил я еще, как мой герой в Америку попадет; думаю.

Утро вечера мудренее не стало, за ночь ничего не произошло волнующего, а жаль — еще одна ночь бесплодной веткой не прошелестела в саду наслаждений, так бывает, Анечка, поверьте мне, старику, не упускайте миг, потом очнетесь, а поздно будет, и никто, глядя Вам вослед, не цокнет и не загарцует перед Вами, как ахалтекинец перед порожней кобылой на зеленом лугу.

Постскриптум.

Письмо мое на первый взгляд не открыло завесу тайны, но это только на первый взгляд. По сути, как Вы знаете, миром правит любовь, а не мировое правительство из масонов и прочих Либерманов. Отсутствие любви — причина всех бед.

«Каждый хочет любить, каждый хочет иметь и невесту, и друга», — вот такая странная песня Валерия Леонтьева смутила меня ранним утром, и я проснулся.

Совсем обалдели дерьмократы.

Одиннадцатое письмо Анне Чепмен