Все взоры в зале этой табачной-распивочной на улице Сатиров обратились ко мне. Вокруг деревенского вида столов сидели несколько неказисто одетых орков и людей — рабочих и работниц; эти зашли оглушить себя выпивкой — как они ходят на фабрику, так же механически. В углу, у нерастопленного камина, пара пьяненьких клюриконов[30] вяло упражнялась на скрипке и шестидырочной флейте, окропляя это убогое сборище никого не веселящим подобием музыки.
Полы моей пелерины колыхнул сквозняк. В желтоватом свете немногочисленных масляных ламп я по трем ступенькам медленно спустился на некогда белую плитку. Под шлемом стояла полная тишина, мне слышались только шумы внутри груди от собственного дыхания, биение крови в висках и тусклое, искаженное эхо ударов моих шагов. Через полуоткрытую дверь в тыльной части заведения до меня доносился запах дешевого винища, жира и скверного табака — если только он не шел от пола или от самой мебели. Стоящий за стойкой бармен, старый одноглазый орк, у которого остался только один клык, вызывающе уставился на меня и что-то крикнул, не отрываясь от протирания кружек. Я проигнорировал его и, пересчитав висевшие на правой стене портьеры, направился к третьей.
— Люциус!
Забавное было ощущение, как почти беззвучен в моих же ушах мой собственный приглушенный голос. Распахнулась под встревоженной рукой занавесь, и из комнатки появился мой брат… то, что когда-то было моим братом… Оно увидело меня, на этот раз не удивившись. Его губы шевельнулись, и трое мужчин, неприязненно глядя на меня, поднялись. В одно слово, в один жест я забросил посредине между ними «Хаос», и они тяжело осели, не соображая ни бельмеса. Какая жалость, что против Люциуса заклинания Дейзоля всегда были так неэффективны! Люциус побледнел бы при виде своего хулиганья, мямлящего и пускающего слюни на стульях, — если бы мог. Он отступил на несколько шагов назад, опрокидывая столы и сидящих за ними, а затем, почувствовав себя загнанным, решился применить ту силу, которая безусловно выдает его как скверну, каковой он и является, и которую поэтому он пускает в ход только в крайнем случае. Он завопил. Я видел его широко разинутый рот, губы, задравшиеся над гнилыми зубами, и грудь, наполненную воздухом, который он теперь использует единственно для испускания звука. Но не слышал ничего. Шлем, хвала Богу, хвала тебе, — само совершенство. И пусть все в зале дико извивались, затыкая кулаками уши, прежде чем попáдать, как один, — застыв и побелев как свечи, — я устоял на ногах.
Люциус, не веря, окинул меня своим ледяным взглядом и отступил назад. Тогда я распахнул огромный плащ и, подняв арбалет в своих карающих дланях, прицелился и спустил курок; тетива сухо щелкнула, в моих пальцах отдался удар. Люциус, конечно, не испугался — ни одно оружие не способно причинить ему серьезного вреда, и он это знает. Но такого он не ожидал. С живостью горного льва моя Дымящаяся Сеть развернулась и взлетела через всю комнату, чтобы с размаха ударить по нему. Шары-боло и канаты обернулись вокруг него, обмотав его несколько раз по всему телу, он закачался на пару мгновений, затем рухнул, как упавшее дерево с яростным выражением на бледном лице. Я без промедлений пересек комнату, бросив арбалет на столе, вместо него взявшись за куклу и черные как смоль иглы.
Я присел рядом с тварью… Ах! Джизу! От ее запаха у меня забилось сердце!.. и я выдернул у него три волоска. Она не реагировала, она будто бы отказалась от борьбы, слишком плотно запеленутая в Сеть, которая слабо курилась желтоватой, походящей на серу пылью. В алькове, из которого выскочил Люциус, вместе со всеми стали жертвами воя два сообщника эльфа, усатый колосс и один из этих рыжеволосых пикси, но меня это не печалило: хорошенькая головная боль, которой наградит их этот неприятный эпизод, быть может, заставит их вести себя более добродетельно. Я закрепил три волоска на кукле, как ты объяснял в своем письме, и воткнул первую иглу в ее матерчатое горло. Создание у моих ног икнуло, словно поперхнулось. Я внимательно осмотрел его, опасаясь какого-нибудь подвоха, а затем снял шлем. Оно уже не кричало, и по его глазам, где смешались искренняя ненависть с паникой, я понял, что оно более не могло этого сделать. Маг не солгал, видишь? его святотатственная магия оказалась эффективнее всех экзорцистских чар Дейзоля. Стоит ли удивляться? Ведь именно он превратил Люциуса в этот бездушный ужас, позволил ему играть со мной и избежать справедливого возмездия… Но, в конце концов, оказанная нам помощь искупает его вину, и по возвращении, как ты обещал ему в обмен на сотрудничество, я позабочусь о том, чтобы его казнь была быстрой.
Обезвредив самое жуткое оружие монстра, я ухватился рукой за желтую сетку, подальше от его зубов и ногтей, и потянул к задней части кабачка. В конце длинного темного коридора я распахнул ногой хлопнувшую о стену маленькую дверь. Там ждал меня последний сюрприз.
О да, эльф, прислонившийся к омерзительной кирпичной стене, был тут. Но он держал в руке свой котелок и разговаривал с ним. Вернее, он разговаривал с кем-то в своем котелке… Я знаю, тебе трудно будет в это поверить, как и мне самому, но клянусь Господом нашим Джизу, я видел кого-то, или, по крайней мере, что-то, что из нее торчало: пару миниатюрных ножек в старых синих штанах и с босыми ступнями, болтающих в воздухе, как у забравшегося на сук ребенка! И от маленького создания внутри шляпы исходило мягкое оранжевое сияние, которое освещало снизу лицо склонившегося над ним эльфа… При звуке распахнувшейся двери котелок погас. Эльф поспешно вернул его на свои большие заостренные уши и принял деланно-невинное выражение лица, небрежно засунув руки в карманы. Но развитие событий показало, что я не обознался.
Сделав шаг в мою сторону, он спросил:
— Я слышал что-то вроде крика… Все прошло так, как вы хотели?
Я вытянул свой улов наружу. Он слегка приподнял бровь:
— Сдается, что да…
Не удосужившись отозваться, я сосредоточился на кукле. Мне хотелось управиться по-быстрому, на случай, если полиция — или кто бы то ни было — явится помешать мне. В ячейках Дымящейся Сети зашевелился беспомощный Люциус. Не глядя на того, кто когда-то был моим братом, я воткнул первую из пяти оставшихся игл в крест, вырезанный на маленьком деревянном туловище пупса. Когда металлическое острие вонзилось, он выгнул спину, словно от мучительной боли. Эльф вынул руки из карманов. Следуя буква в букву твоим указаниям, я воткнул вторую иглу. Люциус напрягся еще сильнее, ломая себе хребет.
— Что вы делаете? — бросил мне эльф, внезапно встревожившись. — Прекратите!
Он сделал шаг ко мне в скудном свете из оставшейся открытой двери.
— Не вмешивайтесь, — велел я ему, поднося к кукле кончик третьей иглы. — Вы понятия не имеете, в чем тут дело.
— И мне плевать! Я не могу вам позволить мучить этого беднягу!
Приостановив свое занятие, я быстро достал из плаща один из «Амметов» и направил его на эльфа.
— Ничто и никто не остановит меня, предупреждаю вас.
— А я отказываюсь быть пассивным свидетелем… и тем более соучастником… убийства.
— Тогда уходите. Немедленно. Не оглядываясь. Или я тебя убью.
Он задумался на секунду, потом поклонился, приложа руку к сердцу:
— Сожалею, не согласен ни на одно из этих предложений…
Мне, разумеется, следовало бы насторожиться. Но ты должен понять, что в ту минуту, когда я уже достигал цели, когда мои поиски были близки к завершению, я мог совершенно естественно совершить этот промах. Ибо, когда эльф устроил фарс с почтительными поклонами, его котелок буквально ринулся этаким импровизированным снарядом с его черепа, и попал мне прямо в лицо. Сию минуту, когда я пишу эти слова, мой нос до сих пор его не забыл — как и мое запястье, которое эльф, переступив через спутанную тварь, бесцеремонно вывернул, чтобы отобрать пистолет.
Когда плясавшие перед моими глазами звезды померкли, он уже стоял улыбаясь, с котелком снова на голове и с моим «Амметом» в руке, и ствол целился мне в грудь. Только подумай, как я был расстроен и разгневался на самого себя, и каких усилий мне стоило сохранить спокойствие в голосе:
