И это, Мое Солнышко, конец первой части сказки.

Кенгуру бежал через пустыни; он бежал через горы; он бежал через мелкие соляные озерца; он бежал через заросли тростника; он бежал по голубой смоле; он бежал по острой траве – бежал до тех пор, пока у него не заболели передние лапки.

А что еще ему оставалось делать?

И все равно Динго не отставал – Желтый Пес Динго, вечно голодный, ухмыляющийся зубастой, как у акулы, пастью. Ни разу не отстав, ни разу не приблизившись, он все мчался и мчался за Кенгуру.

А что еще ему оставалось делать?

И Кенгуру продолжал улепетывать – Старина Кенгуру.

Он бежал через заросли чайных деревьев; он бежал через высокую траву; он бежал через короткую траву; он бежал через Тропики Козерога и Рака – бежал до тех пор, пока у него не заболели задние лапки.

А что еще ему оставалось делать?

И все-таки Динго не отставал – Желтый Пес Динго, который становился все голоднее и голоднее и ухмылялся пастью широкой и зубастой, как зазубренное устье пещеры. Он бежал, ни разу не отстав, ни разу не приблизившись…

И так они домчались до реки Уоллгонг.

Через эту реку не было моста, там не было лодочной переправы, и Кенгуру не знал, как ему перебраться на другой берег… Поэтому он встал на задние лапки и прыгнул.

А что еще ему оставалось делать?

Он запрыгал по острову Флиндерс, он запрыгал по отмели Биндерс, а после запрыгал по пустыне, что лежит в центре Австралии. Он все прыгал и прыгал… как кенгуру.

Сперва он прыгнул на полметра, потом прыгнул на метр, потом прыгнул сразу на два метра – а его задние лапы становились все сильнее и сильнее, все длиннее и длиннее.

У Кенгуру не было времени, чтобы остановиться и отдохнуть, как бы ему этого ни хотелось. Ведь за ним до сих пор гнался Динго – Желтый Пес Динго, очень озадаченный, очень голодный, гадающий, что же такое, о небо, стряслось со Стариной Кенгуру? С чего он вдруг распрыгался?

Потому что Кенгуру прыгал, как кузнечик, как горошина в кастрюле, как новый мячик на полу в детской.

А что еще ему оставалось делать?

Поджав передние лапки, Кенгуру прыгал на задних; он балансировал вытянутым хвостом, прыгая по Дарлинг-Даунс – холмам на западе Австралии.

А что еще ему оставалось делать?

И Динго продолжал бежать – Усталый Пес Динго. Он был еще голоднее, чем прежде, и, совершенно сбитый с толку, гадал, когда же, о небо, остановится Старина Кенгуру?

Тут Нконг поднялся из своей ванны в соляном озерце и объявил:

– Пять часов пополудни!

И уселся Динго – Бедный Пес Динго, вечно голодный, пепельный при солнечном свете – вывалил язык и завыл.

И присел Кенгуру – Старина Кенгуру, – опершись на свой длинный хвост, как на подпорку, и выдохнул:

– Слава богу, все закончилось!

А Нконг, который всегда очень вежлив, спросил:

– Что же ты не благодаришь Желтого Пса Динго? Что же ты не скажешь ему «спасибо» за все, что он для тебя сделал?

И ответил Кенгуру – Усталый Старина Кенгуру:

– Он выгнал меня из родных краев, где я провел детство; он выгнал меня из мест, где я всегда кормился; из-за него я изменился так, что никогда уже не стану прежним, и он сыграл Скверную Шутку с моими лапками.

Но Нконг возразил:

– Поправь меня, если я ошибаюсь. Но разве не ты просил сделать тебя непохожим на всех остальных животных? Не ты ли просил к пяти часам сделать так, чтобы за тобой гонялись по пятам? А сейчас как раз пять часов пополудни.

– Да, просил, – ответил Кенгуру. – И теперь я сожалею о своих словах. Я-то думал, ты исполнишь мое пожелание с помощью чар и колдовства, а не с помощью злой шутки.

– «Шутки»? – отозвался Нконг из своей ванны в голубой смоле. – Повтори-ка это еще раз, и я свистну Динго, который будет гоняться за тобой до тех пор, пока у тебя вовсе не отвалятся задние лапы.

– Нет-нет! – сказал Кенгуру. – Приношу свои извинения. Лапы есть лапы, и, по-моему, не нужно их больше менять. Я только хотел объяснить Вашему Высочайшеству, что ничего не ел с самого утра и что в животе у меня совсем пусто.

– Да, – отозвался Динго – Желтый Пес Динго, – я чувствую себя не лучше. Я сделал его непохожим на всех остальных животных, но что же я получу на завтрак?

И ответил Нконг из своей ванны в соляном озерце:

– Спросите об этом завтра, потому что теперь я собираюсь купаться.

И Старина Кенгуру и Желтый Пес Динго ушли из центра Австралии, твердя в один голос:

– Это все ты виноват!

Когда-то давным-давно на необитаемом острове в Красном море жил-был Парс, чья шляпа отражала солнечные лучи с поистине восточным великолепием.

Парс жил на морском берегу, и не было у него ничего, кроме шляпы, ножа да печки (к которой тебе ни в коем случае нельзя подходить).

И вот однажды Парс взял муку, воду, изюм, чернослив, сахар и прочие продукты и испек кекс почти в метр высотой и больше полуметра в поперечнике. Получился Изысканный Деликатес (это волшебные слова), и Парс сунул его в печку, к которой ему подходить разрешалось.

Он запекал кекс, запекал и запекал до тех пор, пока тот не подрумянился и не начал пахнуть просто восхитительно. Но как только Парс собрался его испробовать, на берег из Совершенно Необитаемых Частей Острова притопал носорог с поросячьими глазками, рогом на носу и дурными манерами.

В те дни носорог носил шкуру в обтяжку, без единой морщинки, и выглядел точь-в-точь как носорог из Ноева ковчега, только, конечно, был крупнее.[1] Так или иначе, носорог был очень невоспитанным как во времена Ноя, так и сейчас и, наверное, всегда останется невоспитанным.

Он сказал:

– Так-так-так!

И Парс, бросив кекс, вскарабкался на верхушку пальмы в одной шляпе, отражавшей солнечные лучи с поистине восточным великолепием.

А носорог опрокинул печку, и кекс покатился по песку. Носорог сперва насадил его на рог, а после съел и ушел, помахивая хвостом, в пустынные и Совершенно Необитаемые Части Острова, в сторону островов Мазандеран и Сокотра и мыса Большого Равноденствия.

Парс спустился с пальмы, поставил печку на ножки и прочитал стишок, который я тебе сейчас перескажу:

И в этом стишке было гораздо больше смысла, чем тебе кажется.

Потому что спустя пять недель на Красном море наступила такая жара, что все полностью разделись. Парс снял шляпу, а носорог снял шкуру и, перекинув ее через плечо, отправился к морю купаться. В те времена носорожья шкура застегивалась на животе на три пуговицы, как собачий комбинезон.

Носорог ничего не сказал о кексе, потому что съел его до последней крошки и уже тогда был очень невоспитанным, каким остался и сейчас и каким будет всегда.

Оставив свою шкуру на песке, он вразвалку вошел в воду и начал пускать носом пузыри.

Вскоре мимо прошел Парс, увидел шкуру и широко улыбнулся – дважды. Затем трижды протанцевал вокруг шкуры и радостно потер руки.

Парс вернулся в свой лагерь и набрал в шляпу крошек от кексов, потому что никогда не ел ничего, кроме кексов, и никогда не подметал. Он пришел на берег, взял шкуру и встряхнул ее, и расправил ее, и втер в нее столько старых, сухих, черствых, колючих крошек и подгоревшего изюма, сколько смог.

Проделав все это, он забрался на верхушку пальмы и стал ждать, когда носорог выйдет из воды и оденется.

Носорог так и сделал. Он застегнул шкуру на три пуговицы, и тут его начало колоть изнутри, как колются крошки в постели. Ему захотелось почесаться, но от этого сделалось только хуже; он упал на песок и стал кататься, кататься и кататься, но крошки кекса только кололись все сильнее и сильнее. Тогда носорог подбежал к пальме и принялся тереться о ствол. Он терся, терся и терся – так долго и усердно, что его шкура собралась в большую складку на плечах, в еще одну складку на животе, там, где раньше были пуговицы (он их все оторвал, пока терся), а еще несколько складок появилось на ногах.