В полутьме комнаты четверодный прадед Тельхар похож на призрака. Кожа не просто бела, но тронута извечным лунным светом. Слишком бледные для Фрозенблейдов глаза и волосы будто проступают через пелену изнанки мира.

— Не могу поверить, что сын Лонангара сдается, не вступив в бой.

За окном шелестят деревья. Ненастье. Слабый запах первых капель дождя. Коты нехотя спрыгивают с кровати: Тельхар дает Налю напиться брусничного отвара. Тот утоляет жажду, но не распирающую боль. Пора менять повязки.

— Я гнию заживо, — отвечает Наль слишком резко и громко. — Бой окончен.

— Вовсе нет, иначе лежать тебе сейчас рядом с твоим отцом. Ты победишь, если найдешь смысл для своей жизни.

Тельхар пригубляет искристую искрасна-черную в полутьме жидкость из хрустального кубка. Только тогда Наль отмечает среди запахов лекарств еще один — тяжелый и сладковатый пряный аромат крепкого тарглинта.

— Смысла нет ни в чем. Не существует ни любви, ни чести, ни верности, ни надежды. Мы сами выдумали это все, чтобы не так страшно было жить.

— Что же существует?

Слишком утомителен этот вопрос, и столь же бессмыслен, как все перечисленное. Наль сжимает слабые пальцы в кулак.

— Нас разобьют орки и добьют люди. Мы падем… Настанет конец всему. И сколько ни маши мечом, ничего не изменится.

Тельхар пробует ладонью его лоб.

— Бред? — обороняет он как бы невзначай. — Помрачение памяти? Кто же предлагал кронпринцу вывести на поля Хрустальное поколение? Любопытно, если бы я напоил тебя этим, — он поднимает со столика свой кубок и покачивает им, поднося к лицу Наля, — оно привело бы тебя в чувства? Хочешь?

Юноша проводит ладонью по покрытому холодной испариной лбу. Он хочет только ничего более не чувствовать и не помнить.

— Быть может, напоить тебя силой? — хмыкает Тельхар. — Сейчас это вышло бы легко. Никто из нас не знает, что еще влить в твое худосочное тело, чтобы заставить подняться.

— Никакое пойло не излечит… Я чувствую… — он не может произнести этого вслух.

— Бесполезность, — подсказывает Тельхар. — Все остальные стяжали делами своими славу и честь, ты же единственный позор своего Дома, никчемен, как весенний снег.

От неожиданности Наль вскидывает голову. Он не сразу понимает, о чем говорит прадед. Тот залпом допивает вино и наклоняется к постели. Холодные бледные глаза на точеном лице смотрят как ледяные звезды. Голос становится хриплым.

— Сначала вдруг осознаешь, что можешь играть с друзьями лишь на рассвете и закате. И еще ночью, однако ночью дети должны спать. Почему другие дети могут гулять и играть днем, а ты нет? Особенно когда так весело светит солнце… — Льдисто-голубой взгляд Тельхара загорается обреченным огнем. — Потом кто-то из приезжих вестери походя упоминает о белоглазых, и ты еще не понимаешь всего смысла. Во Дворе Перехода ты единственный нуждаешься в особом обращении. Единственный не можешь участвовать в заданиях и чужих играх на улице. Да, бывали годы, когда таких как ты находилось несколько, но сейчас ты один. Ожидание Дня испытаний — испепеляющий стыд. Снова лишь ты не можешь того, что могут все. Как изгой, как пень, стоишь, завернувшись в плащ и капюшон, пока другие стреляют и бьются. Только ради тебя на закате, перед Испытанием огнем устраиваются Испытания ветром и сталью. Волнуешься более всех, ибо если оступишься, это будет последней мерой позора. Никто не называет тебя белоглазым вслух, но в глубине души ожидаешь, потому что знаешь теперь, что это означает. У тебя меньше времени на отдых между испытаниями, но причина снова лишь в тебе же. — Он стискивает в руках пустой кубок и порывистым движением отставляет, чтобы тот не треснул. — Ищешь себе друзей среди твайлари, и оказываешься немощнее их. Спотыкаешься там, где они пробегают, играючи. Пытаешься поспеть за ними в темноте, которая для них — шутка. Везде ущербный, везде второй. По-настоящему пригоден лишь для стражи в сумерках, и это никогда не изменится…

Тельхар резко откидывается назад, на резную спинку стула, и замолкает. Влившаяся однажды в род Фрозенблейдов твайлийская кровь проявилась в нем самым неудачным образом. Он унаследовал слишком чувствительные к солнечному свету глаза и кожу твайлари, но не их способность видеть ночью как днем. Двусторонняя уязвимость делала его непригодным как для военной карьеры в рядах нордов, так и для твайлийских отрядов, что подбирались к стану врага и свободно вели бой в кромешной тьме.

Наль опускает ресницы, не зная, что сказать. Все обладавшие чертами обоих народов Фрозенблейды познали лишние скорби: ушедшая в Сумеречные Королевства по достижении возраста Гладуэн, болезненная красавица Гвэнллиан, оружейник Гвалуин, чьи глаза выдерживали солнечные лучи, а кожа нет, Эйруин Снежный Цветок, Лайзерен I, бравший только ночные дозоры и погибший в один из них по причинам, так и оставшимся неясными…

«Белый недуг» не лечится. Стольким потомкам пришлось пострадать, потому что Адабрант I и твайлийка Ариануэн любили друг друга.

В окна хлещет дождь.

— Эйруин сказал, твой отец вывел тебя… из горячки на девятый день, — как бы между прочим нарушает молчание Тельхар.

— Да, он вывел меня из леса! — воспоминание об этом словно притупилось, и теперь Налю стыдно. — Там, на изнанке мира…

— Думаю, он не обрадуется скорой встрече. Я молчу уже о том, чего это должно было ему стоить.

Наль закусывает губу так сильно, что боль на мгновение перекрывает мучительные ощущения в израненном боку.

— Невозможно избавиться от крови, что течет в твоих жилах, если только не выпустить ее всю, — негромко замечает Тельхар, словно прочитав мысли правнука. — Но отказавшись от самого себя обретешь не освобождение, лишь вечную муку. Что ты без себя? Тем более, ты не знаешь, изменится ли твое положение, а готов отвергнуть надежду.

То же говорил голос.

* * *

Две с небольшим седмицы по возвращении из дозора Наль смог встать с постели и пройтись по саду. Преодолевая головокружение, он сделал не более десятка шагов, и вынужден был прислониться к дереву, чтобы скрыть слабость в ногах. Солнечный свет резал привыкшие к сумеркам покоев глаза. Он подумал о Тельхаре. Как же должны были мучаться все Фрозенблейды, в ком проявилась твайлийская кровь!

И особняк, и двор казались чужими, незнакомыми, словно Наль видел их впервые. Он дошел до конюшни, оперся о дверь, собирая силы. Каскад обрадованно заржал, зафыркал, потянулся мордой, чтобы обнюхать. Наль обнял его за шею и долго стоял, дрожа от слабости, держась за коня и поглаживая его по холке.

Юноша желал как можно скорее приступить к обязанностям оружейника, но упражнения для пальцев приносили только расстройство и усталость. Свойственные работе в кузнице сильные резкие движения угрожали бы едва начавшемуся выздоровлению. Отсутствие же при дворе тем сильнее отягощало ожидание возвращения, чем дольше затягивалось. Как ни мучительна была мысль о посещении места, где бывшая невеста станет жить со своим новым избранником, нужно было покончить с этим душевным метанием быстро и безжалостно, как вскрывают воспалившуюся рану.

34. Бесчестье

С первой прогулки миновали сутки. Наль стоял у окна, следя за танцем солнечных зайчиков по шумящему осенней листвой саду. Бирк помогал ему одеться для выхода; движения все еще приносили молодому господину неудобство и боль. Торс его был туго забинтован, повязки пропитаны целебной мазью.

Запах осени сделался совсем отчетливым, растворив в себе дым костров.

Кейол саэллон был в самом разгаре. Пронзительно ясный горный воздух слегка опьянял. Открытые окна в ставших больничной палатой покоях не могли дать этого ощущения. Он напоминал себе не дышать слишком глубоко — едва начавшие подживать раны легко могли разойтись. Горные вершины, вздымавшиеся из-за королевского замка на холме, слепили все еще непривычные к яркому свету глаза. Глостенбро́ттет, Хёйдегли́р и Аэльтро́нде покрывались искрящейся изморозью за ночь. Снег на их склонах мог появиться до начала месяца опустошения. Над крышами замка кружили черные во́роны.