— Я слишком быстро вырос, — парировал Алуин, — и научился отстаивать собственные интересы. Если я, как говоришь ты, наказал себя сам, к чему прибавлять к одному позору другой? К чему наказывать всю династию этой меткой на родовом древе?

— Допустим, твой уродливый поступок действительно не стоит дополнительного внимания.

— Все так, отец. Наказание не может быть применено в данном случае. Я сознаю тяжесть содеянного, и это станет мне достаточным уроком на будущее. На том и закончим.

— Отнюдь, — заметил Ингеральд. — Как твой отец и твой король я со спокойной совестью могу тебя выпороть.

* * *

Он ненавидел себя за то, что находясь девять дней на грани жизни и смерти, звал в бреду Амаранту. Небольшой жар еще возвращался ночами, однако теперь в остальное время Наль постоянно мерз. Магистр Лейтар говорил, потребуется время, чтобы оправиться от кровопотери. Юноша сделался безучастным, притворялся спящим и подолгу лежал в холодном поту, ощущая, как насквозь мокрые простыни леденят тело, лишь бы его не беспокоили. Он не мог есть, и едва заставлял себя проглотить немного предназначенной для тяжелобольных морошки с медом, чтобы не огорчать мать. Каждое утро Айслин заботливо расчесывала его волосы, чтобы они не свалялись от продолжительного лежания. В самый острый период болезни такое случилось однажды, и длинную золотую прядь пришлось выстричь.

Ласково проводя гребнем по волосам сына, Айслин всегда обходила тонкую растрепавшуюся косичку над виском. Косичку заплетала эльнору перед военным походом или иной долгой разлукой его единственная эльнайри, невеста или жена. Это был знак глубокой связи и надежды, символ ожидания встречи, сплетения двух жизней, ласковое прикосновение, которое невозможно снять перед боем или оборонить в дороге. Косичка служила воинам великим утешением вдали от дома. Потерять ее можно было лишь в двух случаях — частично, при острижении волос для тяжелых работ в рабстве у орков, или с головой. Косичку Наля, как и обручальное кольцо, не смели трогать — заплетенное рукой возлюбленной надлежало расплести самому эльнору с ней вместе.

Его постоянно кто-то навещал. В покоях больного звучали рассказы о событиях в городе, забавные истории, новости из дозоров — попытки отвлечь от тягостных мыслей. Только одной темы избегали так старательно, будто ходили по тонкому льду. Внезапная весть о приближающейся свадьбе принца Алуина разнеслась по всему Исналору, а в замке полным ходом шли приготовления. Наль понимал это, как и то, что многие приятели по дозорам и гильдии кузнецов избегают визитов, и не желал ни о чем расспрашивать.

— Не верю я в это, — говорил Ральгар, в то время как вдова командира Лаэллета ставила на стол рыбный пирог с имбирем и шалфеем. — Не мог Лаэллет в тебе ошибиться. Я с ним.

Келор принес целое лукошко малины. Нога его совершенно зажила, только ныла в плохую погоду. И в горы он старался больше не ходить.

Иногда Наль ловил на себе осторожный, выжидающий короткий взгляд Фрозенблейдов и оставшихся друзей. В виновность его в разрыве с Амарантой те также не верили, однако было очевидно, что неведение и недоумение гнетет их. Никто не решался добиваться ответов от больного, пока тот не будет готов дать их сам.

На четвертый день по пробуждении от горячечного бреда он смог полусидеть, опершись на подушки. Шевелиться и даже дышать приходилось с большой осторожностью — при малейшем движении быстро покрывавшая раны влажная корка трескалась, и из-под нее сочилась свежая кровь и сукровица.

С утра к нему ввалились Кейрон, Фенрейя, Меральд и Деор. Нетронутая гора огненных фруктов на столе вмиг уменьшилась.

— Наш менестрель вызвал Исенбальта Глаайчьярна на дуэль, ибо высказал на приеме дэль'лаэннантского посла к королю свое видение будущего Альянса, на что Исенбальт посоветовал ему идти есть драконьи яйца, — бодро сообщила Фенрейя, откусывая от огненного фрукта сразу половину.

Кейрон поморщился. Применяемое к истерам наименование «дракоеды» было не менее оскорбительным, чем «обмороженные» для нордов и «дубы» для вестери.

— Хотя бы он желал задеть лишь одну часть меня, будет иметь дело с обоими. — Менестрель нарочито небрежно оперся о стол, вытягивая ноги в сапогах с карнеолами и нефритами на пряжках — камнями цветов Дома Эйторнбреннов, Небесных Костров.

— Но ведь сам ты рассказывал, как ел драконьи яйца, когда их привозили друзья твоего отца, — с легким укором заметил Деор.

Уши Кейрона залились краской.

— Не ел, а пробовал!

— Как можно есть драконов, мы с ними бок о бок отражали троллью напасть!

— Только неоплодотворенные! — вспыхнул Кейрон. — В них не развились бы детеныши! Сколько раз говорить!

— Все равно…

— Ты уже придумал оружие? — вмешался Меральд, выразительно бросая взгляд на Наля: не хватало затеять перепалку при больном друге, которого пришли развеселить!

Менестрель скривился в усмешке:

— Что скажешь, седьмой кузен, о дуэли на мандолинах?

Так как Наль едва смог дернуть уголком губ в ответ, Фенрейя перехватила инициативу:

— Исенбальт обречен, — с ироничной уверенностью заявила она. — Не стоило ему оскорблять менестреля.

— Я хочу это видеть, — в тон ей добавил Деор.

— Как вы будете сражаться? — Меральд принялся разгибать пальцы. — До первой фальшивой ноты? До порванной струны? До просьбы о пощаде?

Деор развеселился:

— Первым о пощаде попросил бы Двор!

— В таком случае, быстрее сломать мандолину о голову противника, — фыркнула Фенрейя.

— Тогда до первой сломанной мандолины?

Слушая, как четверо друзей перешучиваются и подначивают друг друга, ненавязчиво вовлекая его в мысленное взаимодействие, Наль пытался понять, ощущает ли хотя бы что-то. Даже тень прежних радостей стала бы событием. Однако внутри зияла лишь пугающая пустота. Пугающая, ибо при ней и приглашение на далекую конную прогулку с обедом под елями не вызвало полного отторжения, не затронув при том ни одной прежней струны. Что могло привлечь в этой прогулке? Чужой смех, бессмысленный азарт стремительной езды? Лучи еще теплого солнца в померкшем мире, приключение с друзьями, чьей дружбой он более не мог проникнуться, пища, которую организм упорно отторгал? Внешняя оболочка его вполне цела, выжженой душе же безразлично, где скитаться.

— Что понимаешь ты в делах Альянса, седьмой кузен? — выговорил он на прощание. Приподнятая бровь свидетельствовала о вложенной в бесцветную по голосу реплику иронии.

Меральд первым протянул ему руку, но Наль ограничился тем, что махнул сразу пятерым, не желая показывать пожатием, насколько слаб сейчас.

— Смотри, Огонек, мы еще погоняем с тобой оленей в лесу до теу́р саэллона. — Эйруин потрепал племянника по макушке и достал из-под столика раскладной поднос на ножках, чтобы установить на кровати. Настало время обеда.

Айслин поставила на поднос тарелку с мясным бульоном и измельченными овощами. Утром она давала Налю экстракт цикория для улучшения аппетита и восстановления, а сейчас вплела в его волосы оставшийся небесно-голубой цветок из оранжереи травников. В изножье постели зашевелилась мурчащая Крупа, поднимая голову и принюхиваясь двумя носами к содержимому тарелки. Солнечные зайчики бегали по стенам.

Подобие слабой улыбки впервые тронуло бескровные сухие губы с того злополучного дня. Благодарно посмотрев на Эйруина и Айслин, Наль придвинул тарелку к себе. Что-то еще оставалось для него в мире. То, что не смогут отнять.

Когда он восстановится, то уйдет с головой в работу. Быть может, ради этого стоит даже постараться поесть.

Наль выронил ложку, не донеся до рта. Мать поспешно вытерла с оленьей шкуры разлитый бульон. Он неловко попытался поднять ложку и внезапно замер. Пальцы слушались плохо, будто онемели на морозе. Поначалу он не придавал этому значения, ведь он был так слаб. Но сегодняшнее состояние не способствовало самообману. Наль нахмурился. С застывшим, напряженным лицом попробовал провертеть ложку в пальцах, как вертел еще недавно остро заточенные кинжалы. Ничего не вышло. Он поднял одну кисть перед собой и несколько раз сжал и разжал пальцы, сначала медленно, потом быстрее. Согнул их по очереди, плавно создавая волну, как если бы перебирал струны. Потом, уже резче, вонзил отросшие за время болезни ногти в подушечки пальцев.