— Это идльквель, — внезапно утвердительно, даже требовательно сказал Гленор Дестану, резко повернувшись и указывая на гаргулью — чудовищного злого кита.

— Да, — с улыбкой подтвердил тот. — Мы живем вдали от моря, однако не пренебрегаем его образами. А лорд Гленор, верно, имел честь встречаться с идльквелем наяву?

— Имел, — желчно усмехнулся тот. — Ближе, чем хотелось бы. — И, понизив голос, пробормотал: — Вот уж тварь еловая!

Его услышала Бейтирин. Моряки отчего-то много ругаются, но тут все же не палуба, и последнюю фразу здешний лорд произнес бы про себя, если вообще.

— Вы не любите ели, лорд Гленор?

— Люблю премного, высокая леди. И для мачты хороши. Однако стойкость против воды у них прескверная. Гниют.

Темный массив замка расчерчивал огороженную высокими террасами и струящимися с них лестницами территорию надвое, отбрасывая бледную исполинскую тень. Далее искрились инеем полуоблетевшие заросли пожелтевших кустов, вереск и низкие скрюченные сосенки, а за ними узкая дорожка, один из потайных выходов из города.

Сегодня иней так и не растаял. В воздухе ощущался снег, покрывший склоны Глостенброттета, Хёйдеглира и Аэльтронде. Солнце тусклым огненным шаром висело над головой.

Играли в ледяные салочки. Ловец замораживал разбегающихся прикосновением, товарищи плененных тем же образом возвращали им жизнь. Замороженный дважды уже не подлежал исцелению. Игра оканчивалась, когда на площадке оставались одни лишь неподвижные, «замерзшие» тела. Говорили, влияние на игру оказала Тьма Морозная, распростершая над миром свой мрачный полог тремя веками ранее.

Алуин небрежно полулежал на устланной оленьей шкурой скамье, временами отвлекаясь от наблюдения за подданными, чтобы погладить резвящихся у его ног щенков. Подаренные королем Лаэльдрина Иверстаном Дождь, Листопад и Осень умильно выпрашивали лакомство, но живой нрав не позволял им отрываться от забав надолго.

Самому принцу горчил в душе недавний опыт. Пока Лаэльнэтеры с придворными в лучших нарядах предавались танцам и увеселениям в замке, он обходил в сопровождении магистра лечебницы и лекарей больничные палаты. Алуин пригубил приторной изумрудно-зеленой жидкости из хрустального кубка и страдальчески поморщился. Даже аромат настоя ста тридцати напоенных солнцем вестерийских трав с медом не мог заглушить воспоминаний.

У одного эльнора страшно загноилась нога. Он повредил ее во время тернистого побега из Скерсалора и не говорил о серьезности раны, чтобы не задерживать других. До прибытия к Горным Воротам тайна обнаружилась сама собой, так как невозможным сделалось скрывать озноб и жар. Когда в палате повязки сняли, в нос ударил тяжелый гнойный запах. Кажется, Алуину тогда удалось не слишком измениться в лице, но нужно было сказать что-то ободряющее, а от обиды на свою долю на глазах выступили слезы. Больной эльнор истолковал это как сострадание доброго принца, отвергшего бальное веселье ради утешения подданных. Как же он благодарил!

Алуин неловко повел плечами. А еще там были другие пострадавшие скерсалорцы, измученные кашлем истощенные шахтеры, эльнарай с тяжелыми переломами, с суставами, изношенными настолько, что посещение лечебницы и болеутоляющие снадобья требовались регулярно. Несчастные, попавшие в зависимость от этих снадобий или ночного фрукта. И все они встречали своего принца с благодарностью и надеждой. Только повредившиеся рассудком глядели словно сквозь него, тоскливо, дико или отрешенно…

Пока стайка эльнарай спорила об исходе ледяных салочек, поредевшая свита подле принца с азартными возгласами играла в Дивные Кристаллы. Иные придворные вились, как яркие обворожительные мотыльки, у столика с вестерийскими сладостями, впервые в жизни взятыми Алуином в долг. Золотисто-румяное бисквитное и песочное печенье в форме морских раковин и цветов, искусные марципановые фигурки. Душистая выпечка с тертыми орехами и цукатами источала ароматы уютно-сладкой корицы, кардамона, шалфея, эстрагона, острого освежающего лунного фрукта, жгучего имбиря; воздушные слоеные пирожные и пригоршни конфет в вазочках из аметиста высились у самой скамьи принца.

— Ваше Высочество, попробуйте это! — щебетали подданные.

Тот с надменно-снисходительным видом принимал угощения. Все притворялись, что никакое изгнание не маячит на пороге. Мелькало среди этого веселья платье принцессы Мирин с корсажем из тисненой акульей кожи, венки из осенних листьев и ягод, паутинное кружево, сложные шнуровки. Слышался мелодичный звон браслетов на тонких запястьях. Даже обычно тихий и задумчивый Регинн присоединился к свите брата, как и некоторые из скерсалорской знати — но меньше ожидаемого. Младший Двор терпел упадок.

Но никто и не был столь желанен взгляду Алуина, как она. Он скучал даже в короткой разлуке. Изящная фигурка в зеленых шелках заскользила среди собравшихся: перевитые жемчужными нитями платиновые волосы струились сверкающей волной. Принц резко повернул голову вслед Амаранте, и чья-то протянутая рука, вместо того чтобы задержаться на почтительном расстоянии, невольно ткнула пирожным с заварным кремом прямо ему в губы. Кто-то ойкнул. Державший пирожное отшатнулся, готовый рассыпаться в извинениях.

Вместо возмущения Алуин облизнул губы и расхохотался, откидываясь на скамейку и устремляя взгляд в небо. Хотелось смеяться до тех пор, пока от событий минувших полутора недель не останутся в памяти только отрадные моменты. С облегчением к веселью присоединились остальные. Кто-то поднял очередной тост; звеня, столкнулись наполненные кубки и чаши.

Чуть поодаль от всеобщего шума, на перилах спускающейся к площадке лестницы сидела леди Лингарда, негромко перебирая струны лютни. Переплетенная стеблями вереска полураспущенная платиновая коса упала на грудь. Из-под расшитого серебром темно-малинового платья виднелся загнутый кверху носок кожаной туфельки. Лингарда задумчиво напевала вполголоса:

Беспечно жил прелестный юный принц

Нужды, болезней, горя не познал

Пока однажды крылья черных птиц

Не принесли дурную весть — и всю чужую боль внезапно увидал…

Облачка пара образовывались в воздухе при каждом вздохе.

— Ах, довольно! — весело воскликнула, поднимая руку, Амаранта. — Новая игра!..

— Ваше Высочество! — одновременно произнесла леди Нантиль и обреченно замолкла.

— Что такое? — принцесса повернулась к ней.

Нантиль опустила глаза. Ивранна и Бейтирин обменялись улыбками.

— Магистр Университета, — сообщила Ивранна.

Нантиль бросила на нее взгляд с легкой укоризной.

— Магистр? — удивилась Амаранта.

Ивранна кивнула:

— Четыреста двадцать девять зим. Такой высокий, импозантный…

— Болтушка! — одернула ее Валейя Кетельрос. — Кто позволил тебе раскрывать чужие тайны сердца?

— Четыреста двадцать восемь. — Нантиль скрестила руки на груди, но уголки губ ее задорно подрагивали.

— Раньше или позже это стало бы известно! — Ивранна всплеснула руками.

Все заулыбались. Разница в возрасте юной компаньонки принцессы и магистра Университета вызвала невольный интерес. Вдовец? Обладатель разбитого сердца? Одиночка, дождавшийся свою леди?

— Обед в Университете пролетает быстро. Не опоздай! — отпустила Амаранта благодарно просиявшую компаньонку. Вскоре той предстояло перенести неожиданную, принужденную разлуку. Будет ли магистр навещать ее в Эстадрете? — Но теперь Мадалинд недостает пары. Найдется ли здесь кто-нибудь для нашей игры? — С этими словами она направилась к высокой террасе, отделявшей друг от друга две площадки, оставив удивленного супруга и придворных за спиной.

«Фенрейя», — с некоторым сожалением промелькнуло в голове первое имя. Веселая и напористая дочь Дома Снежного Шторма оживляла любую подвижную игру. Пока они были детьми, затем студентами, воспитанниками Двора перехода. И позже. Вплоть до этой осени, где у каждого игры свои.

Поднявшись на террасу, Амаранта увидела, кому принадлежали доносящиеся сквозь взрывы смеха младшего Двора короткие азартные возгласы и звон мечей. Кронпринц Ранальв упражнялся в борьбе с лордом Нальдероном. Противники бились, нанося удары и уклоняясь, наскакивая и отступая, полагаясь на воинские и охотничьи инстинкты не менее, чем на объективные чувства. «Смертельный удар», — механически отметила Амаранта стремительный выпад Наля. В следующий миг кронпринц отыгрался. Девушку невольно передернуло при мысли, как выглядело бы это все, будь оружие заточенным и желай они сразиться всерьез.