– Слышу, слышу, не глухой. Никаков, никаков, никаков!

– То-то же! Ну вот, собственно, и вся истина. Не будет наших голов – не будет никакого Мироздания и ничего вообще! Вот для чего мы существуем. Наш мозг – сборочный цех. Мы условие существования мира, а стало быть, и Бога, и вообще всего и вся.

– Понятно, но тогда над чем же ещё думает твоя голова после открытия такой всеобъемлющей истины?

– Моя голова думает, окончательна ли она, эта истина, имею ли я право преподнести её людям, достаточно ли они созрели для этого? Да и самому мне ещё кое-что нужно понять. Зачем нас так много? Почему любой человек, стоимостью уж никак не ниже целого Мироздания, гибнет, однако же, от каких-то ничтожных бактерий или под колёсами, или от войн, да мало ли ещё от чего? Мрут тысячами, ежедневно. Как комары, которых тряпкой стирают с лобового стекла. Хайямовские вопросы остаются нерешёнными. Как же мне бумажки писать, колодцы копать, оставаться в стороне от главного? Вот я и страдаю за человечество. Терзаюсь, ночей не сплю, недоедаю. Места себе не нахожу. Ад, настоящий ад. Ты когда-нибудь разглядывал часовой механизм? Помнишь, сколько там разных рычажков, собачек, храповичков, пружинок, камешков рубиновых – так всё тонко сделано, нельзя не восхититься. Понимаешь, к чему я клоню? Мы и сами погружены в невероятных размеров и сложности механизм – какая-то скрытая могучая пружина заставляет всё вокруг вращаться, тикать, жужжать, позванивать. Чуешь? Стаи рыб совершают свои слаженные маневры в океане. Планктон размножается, чтобы киты не голодали. Птицы совершают огромные перелёты без всякого компаса. Термиты строят свои города. Пауки ткут паутину. Люди возводят башни и мосты, запускают ракеты чёрт знает куда. В это же самое время пчёлы опыляют растения, фигуристы делают тройные тулупы, школьники гоняют мяч на пустырях, политиканы и масоны плетут свои сети – да что я тебе перечисляю! Сам посмотри вокруг! И всё это – та самая невидимая зверской мощности космическая пружина! Как тут не остолбенеть, не поразиться и не разинуть рот! Всё в слепом экстазе подчиняется ей!

Тут оратор прервал монолог:

– Послушай, чай я что-то не распробовал. Ещё стаканчик тебя не разорит?

– Не разорит.

– Вот спасибо, нынешним бы олигархам да твою щедрость!

Я дал мелочи, Силантий сходил за чаем, положил 3 ложки сахара в стакан, поболтал ложечкой и продолжил:

– Стишок такой есть, может, читал:

За-став-ля-ет простор! – в этом-то всё и дело! А? Не читал? Ну, ладно. Посмотри сам: все живут в своих бездумных экстатических состояниях. Их заставляет простор, а меня почему-то нет! И вот я, несчастный отщепенец, мучаюсь, пытаюсь всё охватить разумом – эх, вечная моя неслиянность с жизнью, отверженность! Ну, представь: экскаватор работает в карьере – вонь, лязг, скрежет, пыль. А в глубине, в недрах экскаватора, один какой-то болт нечаянно оказался наделён сознанием – хорошо ему? «А бедное сердце так жаждет свободы!..» Нет, ты не поймёшь, не поймёшь! Ты и сам в экстазе – тикаешь и жужжишь, понукаемый простором, и тебе за это ещё и платят. Никто, наверное, меня не поймёт. Разве что князь Мышкин. Но их, Мышкиных-то, извини за каламбур, кот наплакал. Одни Иволгины да Рогожины.

С этими словами Силантий, покончив с трапезой, поднялся из-за стола.

– Большое тебе спасибо, брат! Не жалей потраченных денег, твой плов послужит благороднейшему делу постижения истины. Оревуар!

Он отвесил низкий, шутовской поклон и ушёл, оставив меня в глубокой задумчивости: жулик или нет? Русский народ, он же наделён богатой фантазией и врать горазд. Что там Есенин писал? «Человек этот проживал в стране самых отвратительных громил и шарлатанов». Ладно. Если и шарлатан, то неординарный. Я допил свой чай, надел кепку и отправился гулять среди арыков и аллей. Но что-то мне плохо гулялось, какое-то противное беспокойство мешало. Лезла в голову всякая чушь: «А действительно, что я такое? И все мы что такое? Какой смысл во всём происходящем? Зачем нас так много? Зачем тряпкой с ветрового стекла? И ещё болт этот несчастный, там в экскаваторе! Боже мой, боже мой! Какая гомерическая бессмыслица вокруг!»

Обеденный перерыв закончился, а я ухожу всё дальше и дальше от своей конторы. Не несут меня ноги к моему письменному столу, к гаджетам моим. Противятся! Послушайте, если вам где-нибудь встретится постиженец Силантий – ну такой, с железными зубами, – не покупайте ему два плова. И чая с молоком не покупайте! Пусть этот прохвост кушает свою идиосинкразию. Ишь, выискался!

Э-э-э! Кстати! Товарищ! Товарищ! Не читай этот рассказик! Не читай, товарищ! Не читай! Не читай же!!!.. Эх, товарищ…

Я импульсивный человек. Бывает, вдруг совершаю что-нибудь неожиданное для самого себя. Люблю иногда выскочить на какой попало станции метро и побродить без всякой цели. Особенно, если тепло. Но и в дождичек тоже. Похоже на купанье, только бросаешься не в океанскую волну, а в людской водоворот, несёт тебя куда-то – и хорошо! Или ненужную, дурацкую покупку могу сделать. А уж как приятно взять да и съесть что-нибудь на ходу, сосиску какую-нибудь в тесте, вредную, но вкусную. Не очень-то прилично, но… не могу себе отказать. Вот и недавно брёл я беззаботно от Кузнецкого моста к Столешникову переулку, жевал коврижку медовую, вдруг кто-то хлопает меня по плечу: «Бориска! Попался, сукин сын! А ну, оставь половину!» Смотрю, боже мой, это ж Васька Царев! Шесть лет за одной партой! Кличка у него была простая, без затей – Царь. А историчка наша говорила, что он царь в квадрате – имя Василий означает «царственный». Я называл его Дон Базилио. Обрадовались друг другу. Сколько же мы не виделись? Лет, наверное, двадцать. Однако же узнали друг друга моментально. Уселись в каком-то кабачке и давай ворошить сначала прошлое, потом и настоящее.

Разные мы были, очень разные, но, как ни странно, друг к другу нас тянуло. Он сдержанный, сильный, спортивный, притом, круглый отличник, семья у них была большая, жили трудно. А я же был говорун легкомысленный и беспечный, единственный ребёнок в семье, баловень, учился я очень неровно, а уж от спорта отлынивал, как только мог. Ничего, казалось бы, общего, а шесть лет дружили. У нас было много книг, и Васька брал почитать одну за другой. Он буквально заглатывал их, как удав. При этом в голове у него всё хранилось, как в библиотеке Британского музея. Повезло нашему Царю с головой. Потом они переехали в другой район, как-то разошлись наши жизненные пути. Некоторое время мы ездили друг к другу, потом стали созваниваться по телефону, а там и вовсе потеряли друг друга из виду. Жившие в пятнадцати верстах друг от друга помещики могли быть закадычными друзьями, а вот для москвичей 15 вёрст – постепенная неизбежная разлука.

Ну и вот, сидим, спасибо, случай свёл, попиваем винцо, восстанавливаем потихоньку в памяти интересные уголки биографий. Странно вышло: он, лучший математик в классе, закончил юридический, а я, по складу ума не склонный к технике, – автодорожный. Так сложилось. Царь сам пробивался, а мне, что греха таить, помогли. Сказать правду, мне свою биографию хотелось бы хорошенько отредактировать, не всё там меня согревает. Ну, инженер, ну, сижу за компьютером, ну, хватает на жизнь. Семья? Но и тут жизнь не расщедрилась на что-то яркое, оригинальное – разыгрался пошлейший анекдот «муж в командировке», только и всего. Ну, помянул я ещё недобрым словом окаянные девяностые – всего натерпелись. На этом и приумолк. Малопьющий же и обычно немногословный Дон Базилио после третьего бокала вдруг разговорился, видно было, что он мне рад, и рад не из вежливости. (Я приведу его рассказ, опуская всякие ремарки вроде «он отпил добрый глоток вина и продолжил».)