Во многих рецензиях на «Рану» акцент делается на нетрадиционной ориентации героини/автора. Подчеркивается, что это так называемый автофикшн. То есть, героиня действительно идентична автору, всё описанное в книге происходило на самом деле.

Меня всегда удивляют эти пассажи в рецензиях и статьях – «произведение автобиографично», «автор вывел в главном герое самого себя», и тому подобное. Хочется спросить, откуда рецензент/литературный критик так хорошо знает биографию автора, что может подобное утверждать? Мне лично малоинтересна реальная жизнь писателя, книгу которого я читаю; даже в подробности жизни Эдуарда Лимонова я не углублялся, хотя сам Эдуард Вениаминович поводы для этого давал постоянно. Но мне важно, чтобы книга была достоверная, чтобы я поверил в реальность происходящего. И если вдруг автор всё это выдумал, я начинаю испытывать к нему большее уважение, чем за фотографическое копирование действительности.

Сюжет «Раны» пересказывать не стану. Советую прочитать. Книга тонкая, написана очень простым языком. Автору откровенно не до стилистических изысков. А речь в книге идет о том, как дочь лет двадцати пяти (которую, кстати, зовут Оксана) ухаживает за больной раком мамой, как везет ее из города Волжский в Усть-Илимск, чтобы похоронить рядом с могилками родни. И по пути вспоминает о маме, о своих с ней отношениях.

Отношения непростые, и не раз Оксана признается, что не чувствовала маминой любви. Оправдывает мамину холодность тяжелой работой, отношениями (опять же сложными) с мужчинами, выпивками, переездами, бедностью. Но вспоминается-то ей другое…

«Когда мне было десять лет, вышел новый альбом Земфиры, он назывался „Прости меня, моя любовь“. Мы ждали этот альбом, потому что песню крутили по радио, а клип – по музыкальному телевидению. Я каждый день ходила в киоск, чтобы узнать, пришла ли кассета с новым альбомом Земфиры. Она появилась за пять дней до маминой зарплаты. Я пришла домой и сказала, что кассета уже есть в киоске, но у меня нет скопленных с обедов денег, чтобы купить ее. Кассета стоила двадцать пять рублей. Конечно, это была пиратская версия, но кого это тревожило. Мама сказала, что у нее нет денег. Я сказала, ничего, потерпим до зарплаты и купим новую кассету Земфиры. Нет, сказала мама, так не пойдет, вдруг, пока мы ждем зарплату, все кассеты раскупят. Она достала свой большой кожаный кошелек и вытряхнула из него всю мелочь. Потом достала пару монеток из-под салфетки на тумбочке и еще несколько монет из косметички на трельяже. Она дала мне двадцать восемь рублей, чтобы я купила хлеб и кассету.

Был конец апреля, но в Сибири была еще зима. сугробы и метели. Я шла сквозь снег, чтобы купить кассету. Я не принесла хлеб, кассета Земфиры стоила дороже других кассет, потому что ее все хотели купить. Я принесла только кассету, и мама сказала: ну ничего. Мы вставили кассету и стали слушать ее».

Здесь я поймал себя на том, что мама Оксаны – почти моя ровесница. На год или два старше. И автор вполне годится мне в дочери. От этого стало не по себе. У нашего писательского поколения, которое всё еще считается относительно молодым, уже выросли дети, которые сами пишут книги.

И, что самое не страшное даже, а скорее печальное, что и наши дети уже понимают, что не вечно будут молодыми. Что повторят путь предыдущих поколений.

«Цветастые платья-халаты, которые сначала носила моя прабабка Ольга, а потом, ближе к пятидесяти, начала носить моя бабка Валентина, всегда вызывали отвращение у матери. ‹…› Но ближе к сорока мама стала меняться, и я это заметила не сразу, только когда разбирала ее вещи после смерти. Я выпотрошила весь шкаф и нашла среди вещей футболки, по расцветке отдаленно напоминающие бабушкины халаты. Мамины платки, которыми она во время химиотерапии покрывала голову, были в голубой цветочек. Странно, подумала я тогда, почему моя мама, в молодости признававшая только маленькие черные платья и шифоновые брюки болотного цвета в сочетании с черными блузами, вдруг обратилась к голубым незабудкам и фиолетовым полосам? Неужели и я к сорока заброшу весь свой нормкор, джинсы Levi’s, базовые футболки и заменю их на футболки с цветастыми паттернами и платья-халаты на пояске?»

Да, наши дети стали писать книги. В том числе и такие. В которых мы, кому сейчас под пятьдесят, уже умерли. Что ж, как принято покорно вздыхать в таких случаях: время неумолимо.

Январь 2022

Анна Матвеева. Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках. М.: АСТ (Редакция Елены Шубиной), 2021. – 346 с.

Пока я собирался читать, пока читал сборник повестей и рассказов Анны Матвеевой «Катя едет в Сочи», у нее вышла еще одна книга – роман «Каждые сто лет». Хорошо – занёс в план чтения на будущие месяцы. А сейчас о «Кате…»

Мне всё больше нравится то, что пишет Матвеева. В ее вещах почти нет теперь искусственной красивости, надуманных сюжетов, свойственных беллетристике, их замещает собой настоящая проза. Может быть, сказывается опыт работы Матвеевой в жанре очерка (в первую очередь, замечательная книга «Горожане»), а в очерке безоглядно не отдашься вдохновению – в очерке нужны факты, нужна достоверность и при этом – художественность. (Почему-то в последние десятилетия очерк отнесли в разряд публицистики, что очень, по моему мнению, странно.)

И в предыдущем сборнике Матвеевой «Спрятанные реки», и в этом главную роль играют не сюжеты, а описание. Описание душевного состояния героев, описание пространства, в котором они проживают рассказ или повесть. Например, «„День недели была пятница…“» вполне можно было превратить в детектив, но автор предпочла загадкам и разгадкам, сюжетным петлям психологизм. Ее заинтересовало, что делается в голове у героев после совершения преступлений (у одних) и изучения материалов о преступлениях (у других).

Рассказ «Катя едет в Сочи», по сути, набросок или конспект любовно-авантюрного романа. Но разверни этот набросок или конспект в действительно любовно-авантюрный роман, наверняка бы получилась вещь неоригинальная, во многом придуманная. Сейчас же на этих неполных тридцати страницах мы видим внутреннюю истерику героини, и этот захлебывающийся голос, бурный поток отрывочных воспоминаний, это ее мгновенное прикипание к случайной и непродолжительной попутчице Кате, у которой схожие страдания, но истерика не только внутренняя, но и вырывающаяся наружу, трогают нас по-настоящему. Не так, как трогают полупридуманные романы.

А в роман реальную жизнь (или ее достоверную имитацию) перенести практически невозможно – сама конструкция не позволяет. В отличие от рассказа. Удачные романы как правило дарят нам литературных героев, а рассказы и повести зачастую – живых людей, ставших персонажами.

По крайней мере в двух произведениях сборника «Катя едет в Сочи» эти живые люди вполне узнаваемы. Не знаю, насколько документален сюжет рассказа «Слова», но его герои носят имена и фамилии действительно живших, известных людей – художники Миша Брусиловский, Виталий Волович, жена Брусиловского Татьяна. Основой повести «„День недели была пятница…“» стало реальное событие – серия ритуальных убийств вблизи печально известной Ганиной Ямы под Екатеринбургом. И у героев этой повести угадываются вполне определенные прототипы.

Отлично, что действие почти всех вещей сборника происходит в Екатеринбурге, родном городе автора, который она отлично знает и, судя по всему, любит. Нам не хватает книг, которые бы населяли люди нестоличной России, мы мало знаем, что делается, какие сюжеты рождается на Урале и за Уралом, на севере страны, на юге, в Смоленске, Калининграде. По-прежнему в моде у писателей Москва с ее дачными поселками, Петербург и заграница, которой в период ковидной изоляции стало непомерно много.

Причем, Екатеринбург в «Кате…» предстает вполне реалистично. Да, это реализм без всяческих прилагательных вроде «магический», «мистический», «метафизический». И при этом увлекательный, некосный, свободный.