Николай раздал дочерям задание, что необходимо сделать за вечер, а сам сел за свою Зингеровскую швейную машинку и стал шить. Хорошая машинка: шьёт всё без разбору, не капризничает. Вот и сейчас дед шил для колхоза из брезента тенты, надо осенью зерно закрывать от дождя, сараев-то в страду не хватает. Отец всегда был образцом трудолюбия и не давал воли детям, это и спасало их от голодной смерти. Свою швейную машинку называл не иначе, как кормилицей. Отец всю зиму шил полушубки и любую другую одежду, чинил обувь. Катал из шерсти валенки и отдавал их людям за еду. Отец сказал:

– Завтра праздник 8 марта, может домой Галина приехать.

– Везёт же ей. В городе выходные есть, деньги получают. Даже зимой талоны на продукты дают. А нам паспорта и те не выдают.

По-хорошему позавидовала младшая из четырёх сестёр, Нина.

– А ты, как она, за городского замуж выйди, и дадут, – ответила ей старшая из сестёр Люба.

– А где его городского-то в нашей глуши взять?

– А где Галюха взяла? Поехала город посмотреть и познакомились. И не шофёр какой-то, а на кафедре, в институте преподаёт. Будешь хорошо учиться и работать в совхозе, пошлют от совхоза на учёбу и паспорт выдадут.

– Выдадут, только после учёбы надо будет лет пять-десять в совхозе отработать. А просто так тут разве съездишь: денег нет! Галя-то ведь шаль у Марии взяла, принарядилась. А нам надеть-то поприличней нечего. Да с утра на работу, вечером в школу, без выходных-проходных.

– Так Галюха тоже работала и в школу ходила. А тебе работа не грозит, тебя по дому-то ничего делать не заставляют. Ты Надюхи на два года старше, а поставь вас рядом и не поймёшь, кто из вас старше. Поскрёбышек, есть поскрёбышек. Тятя с мамкой тебя в возрасте уже родили, вот и растёшь хворой. Надька-то вон, фигурой-то какая сбитая! И не скажешь, что ей двенадцать лет. Мария нарожала, а сама в петлю залезла, теперь корми ещё два рта, – Люба недовольно поджала губы.

– Зачем ты так о ней, о мёртвой? Не понимаю, – добрая и простодушная Нина, на самом деле, не понимала злости Любы на их покойную сестру.

– Не твоего ума дело, мала ещё что-либо понимать, – огрызнулась старшая. Люба с силой выдохнула из груди воздух, задержала дыхание, зло сверкая глазами. Было видно, что она старается не дать злости выплеснуться наружу.

– Она же нам сестра, почему ты её всегда так ненавидишь?

– Не всегда! Раньше я любила Марию, а ненавидеть стала только после её первого замужества.

– Стало обидно, что она вышла замуж, а ты в девках засиделась? – предположила Нина. – А почему ты в город не уезжаешь? Там ты быстро замуж вышла бы, ты красивая и смелая.

– А на кого я стариков оставлю, да тебя хворую, да этих сирот при двух-то живых отцах? Нас четверо, да их двое. Куда бы ещё ни шло Витю кормить, а эту воссигалку Надьку? Почему мы должны кормить эту кобылу?

– Тятя добрый, он в войну чужих кормил, а эти родные.

– Глаза бы мои не ведали бы этих родственничков!

– Люба… – что-то ещё хотела сказать Нина, но сестра её одёрнула:

– Тише ты, тятя услышит. Шьёт, шьёт, а всё слышит!

– Вы чего, девки, там, словно сороки растрещались? Любаха, ты опять собираешься куда-то идти? – спросил отец.

– И как это тятя всё слышит и видит? Вроде работать не перестаёт и совсем в нашу сторону не смотрит, – шёпотом сказала Люба сестре. Отец заворчал:

– Раскудахтались. Вижу, выросла девка, замуж пора. Нет женихов в деревне, что поделаешь, время такое. Сгинули ваши женихи на войне, что поделаешь? Чего бегать, приключения на свой зад искать. Вот добегаешь ты у меня! Вон добегала Мария. Рано замуж захотела, теперь, вон, дети-сироты, страдают. Чего примолкли, задумали чего?

– Нет, нет, тятя, ничего не задумали, – в один голос ответили дочери.

Галина приехала с утра с первыми попутными машинами колхоза. Автобус из Челябинска ходил дважды, утром и вечером, только до районного центра, дальше шли пешком или на попутках. Галина привезла кулёк конфет на радость сёстрам, деду табак, матери какие-то консервы. Неслыханная роскошь по тем временам. Мать от умиления прослезилась. Отец снял очки, нахмурил брови, прижал подбородок к шее. Галина хорошо знала отца и поспешила успокоить:

– Ну, что ты, тятя! Не воруем же мы. Борис у меня не простой человек. Во время войны ему даже бронь давали, он учёный, ему по статусу положено.

Конфеты Галина разделила поштучно каждому. Отец взглянул на маленькие кучки конфет на столе и строго спросил:

– Как делила? Одному человеку не хватает.

– Как же? Нас трое, плюс ты с мамкой и Витя.

– А Надюху почто забыла?

– Хорошо. Я отдам ей свои конфеты, – успокоила отца Галина.

Каждый забрал свою долю, мать конфеты отца и свои убрала подальше. На столе остались лежать две кучки для внуков Вити и Нади.

Сестры обступили Галину и не могли наговориться. Каким-то раем им казался город, а главное – сестра была замужем. А как это – быть за мужем?

Пришли внуки: Надя робко перешагнула через порог, а Витя радостно влетел, как к себе домой. Он знал, что его ждут и любят, а Надя видела неприязнь тёток к себе. Не понимала, за что они так к ней относятся, от этого ещё более стеснялась и робела перед ними. Спокойно в этом доме она чувствовала себя лишь тогда, когда оставалась один на один с дедом.

– Витенька, мужичок ты наш ненаглядный! – Галина схватила в охапку племянника, приподняла над полом и покружила его. Хотела дать конфеты, но их не было.

– Мам, конфеты ты убрала?

– Только свои и отца, – ответила хозяйка, в недоумении разведя руками.

– Но их нет. Где остальные? – осматривала Галина залавки и стол.

– На столе лежали.

– Но на столе ничего нет!

Галина обвела глазами сестёр: они спокойно смотрели ей в глаза. Подозревать отца и мать – да, упаси Боже! Она уставилась на племянницу, та не выдержала испепеляющего взгляда и, покраснев ещё больше, опустила глаза.

– Вот мерзавка. Я, как чувствовала, не хотела на неё делить, всё равно своё урвёт. И когда только успела! Ну-ка! Выворачивай карманы! – тётка бесцеремонно ощупала племянницу. – Господи, да у неё карманов-то даже нет. Проглотила уже, что ли?

– Я не трогала, – растерялась девочка, то и дело поворачивая голову в сторону деда, словно ища у него защиты.

– Это ты кому-нибудь расскажи, а не мне. Не впервой чай! – злилась тётя, раздувая ноздри носа. Девочка удивлённо взглянула ей в глаза.

– Чего зыркашь?

Дед подошёл, молча взял сзади дочь за плечи и отставил в сторону.

– Мать, дай наши конфеты сюда, – Нюра молча достала с полки конфеты и подала Николаю. Дед молча разделил конфеты внукам, на возмущённый шёпот дочерей приказал:

– Замолкли! Разберёмся. А ты, Надюха, иди домой.

Дед вернулся обратно к своей швейной машинке и, хмуря брови, стал шить. Нюра подошла к мужу, Николай остановил швейную машинку и твёрдо сказал:

– Не Надя это.

– А кто? – тихо спросила Нюра.

– Каждый раз ты: «А кто?»

– А как же? Только при ней что-то пропадает, а когда её нет – не пропадает.

– А может кто-то хочет, чтоб на неё думали, не просто нагл, но и хитёр?

– Но ведь здесь были только свои, – тяжело вздохнув, не унималась жена, Николай сказал:

– Вот и подумай о своих.

Галина дождалась, когда родители перестанут пререкаться, с расстроенным видом подошла к родителям и сказала:

– Я заберу у Надюхи шаль Марии, она мне нужна.

– Нет, не заберёшь, – решительно сказал отец.

– Зачем ей в деревне шаль?

– Это память о её матери.

– Это память о моей сестре, – не унималась дочь. Отец остановил машинку и взглянул на дочь исподлобья поверх очков, та опустила глаза:

– Я сказал. И ещё, умру, машинку эту отдадите Надюхе.

Люба чуть слышно прошипела:

– Ещё чего!

Отец снял очки, посмотрел в глаза старшей дочери, та опустила глаза. У него мелькнула мысль: «Неужели ты гадишь?» Недолго погостив, Галина засобиралась в дорогу: