В начале мая, как только земля начала оттаивать, потянулись люди на поле, где в начале зимы выкапывали из-под снега мёрзлый картофель, в надежде найти хоть что-то ещё. Надя и Витя так же, как и все, были на поле. Сестра выкапывала, а маленький брат очищал от земли полу-раскисший картофель и складывал в ведро. Он грыз кусок замерзшей земли зубами, стремясь отсоединить от него кожицу мёрзлой картофелины. Кожица измельчалась и перемешивалась с землёй, но мальчик тут же проглатывал её, так сильно терзал его голод. Даже дети не нарушали закона голода: еду нужно растягивать как можно на более длительное время, иначе не выживешь. Поэтому он не ел сам картофель, а позволял себе съесть лишь кожицу картофеля, если она оставалась на комке земли, из которого он извлекал картофелину. Вдруг подошёл большой парень и, не церемонясь, пересыпал картофель из ведра мальчика себе в мешок.
Витя заплакал, Надя подбежала к парню и, целясь лопатой в горло, закричала:
– Убью! Подлюка, переросток бессовестный!
Парень опешил, такого натиска от девочки-подростка он не ожидал.
– Мы с голоду пухнем, а ты из чужого села пришёл – значит, сила у тебя есть, чтоб работать. А ты эту силу на малую сироту который тебе до пупа тратишь, последний кусок изо рта вырываешь!
Парень окликнул друга, тот подошёл.
– Ты знаешь эту дикую кошку?
– Кто ж её не знает? Эта Надька В., внучка казака Николая Шмакова.
– А, понятно. Ну, ладно, внучка казака Николая, забирай свою картошку.
Парень из своего мешка насыпал в ведро Вити сморщенные, бесформенные, грязные картофелины. Посмотрел на девочку-пацанку и загадочно улыбнулся.
После окончания учебного года Надю определили работать на ферму, доить коров. Летом скот стоял в летнем лагере за несколько километров от села. В лагерь доярок возили на телеге трактора Беларусь. На нём же везли пустые фляги под молоко. В лагере была дощатая избушка, которая служила местом приёма надоенного молока и местом отдыха скотников, которые отдыхали в то время, пока шла дойка коров, а после доек гнали коров пастись на пастбище. Тут же был навес, под которым доярки доили коров, за каждой дояркой были закреплены конкретные коровы её группы. Доярки доили вручную по пятнадцать коров, Наде выделили десять. В первый день от непривычки руки затекали, ей не хватило ни сил, ни времени, трудно было девочке успеть за доярками и закончить дойку вместе со всеми. Доярки косо смотрели на неё и сторонились. Девочка, непривыкшая к уважению, ничего другого от людей и не ожидала. Она подолгу ходила среди коров, отыскивая своих. Коров пометили меж рогов краской, чтобы новая доярка не спутала их с чужими коровами, пока не при выкнет и не будет знать их по масти. Да, видно, краски пожалели, и девочка подолгу ходила, заглядывая на морду каждой корове, теряя на поиски много времени. К концу дойки в загоне остались только её коровы. Превозмогая боль в руках, Надя старалась доить коров, как можно быстрей, и тщательно додаивать. Она знала, насколько корову не про-доишь, настолько молока у коровы будет меньше. Ей мать всё это объясняла, когда ещё её маленькую учила доить корову:
– Если корову с новотёла не додаивать, молоко, оставшееся в вымени, закиснет и приведёт к маститу. Кроме того очень важно: после отёла корову раздаивать, для этого надо хотя бы ещё минуту продолжать доить корову, после того, как у неё кончится молоко. Корова поймёт, что молока мало и будет добавлять его. Хорошо бы телёнка подпустить к корове, уж он бы её хорошо рассосал-раздоил. Подчистую бы всё высасывал, и ему хорошо и корове хорошо, но нам молока тоже хочется. Поэтому, как корову подоят, так сразу на её глазах её дитятю-телёночка поят. Когда подрастёт, заранее приносят тёплой воды побольше, часть воды отливают в ведро, в котором поят телка, а часть остаётся для подмыва вымени коровы. Подоив корову, в воду в ведре для телёнка добавляют молоко и поят его. Корова видит, что телёнка по-прежнему поят её молоком и остаётся довольной. Потом, когда отпоят телёнка, это месяца через три, надо, всё равно, тщательно про-даивать корову. Иначе корова подумает, что молока для телёнка не нужно так много, раз не всё выдоили-выпоили телку, и станет молоко сбавлять.
Женщины готовы были ехать домой. Стояли рядком и наблюдали за маленькой дояркой. Каждой хотелось скорей домой, но оставить не подоенными коров нельзя. Покорное упорство девочки размягчило их сердца и они, как бы забыли, чья она дочь, на их лицах негодование сменилось добротой. Одна из доярок, та, что ещё по снегу заступилась за Надю, когда та несла огромную связку валенок, подошла к девочке, слегка отстранила её:
– Ну-ка, пусти!
Несколько раз дернула привычными движениями за титьки коровы, проверила, хорошо ли вновь испечённая доярка про-доила корову и сказала:
– Молодец, не ожидала, про-даиваешь хорошо.
Встала из-под коровы, загнала в свой стонок одну из оставшихся коров и стала её доить. Стонком, от слова «стоять», называли небольшую клетку, сколоченную из нетолстых жердей. Сколько было доярок – столько клеток-стонков. Они располагались под навесом в ряд так, что этот ряд клеток разделял собой два загона. Стонок не имел передней стенки, глубина стонка была меньше длины туловища коровы на столько, чтобы было удобно доить корову с боку. Дальнюю стенку заменяли воротца, на которых с внутренней стороны размещалась навесная кормушка. В кормушку помещали какой-нибудь корм для приманки коров, коровы охотней заходили в стонок для дойки и спокойно там стояли. После того, как закончат доить корову, воротца открывали, корову веточкой подгоняли вперёд, в результате чего корова оказывалась в другом загоне среди уже подоенных коров.
В загоне для не доеных коров оставались ещё две коровы. Две женщины, последовали примеру коллеги и подоили их. Надя молчала, но испытывала к женщинам благодарность. Понесли молоко на сдачу в избёнку. Та, что первой пришла на помощь, записала молоко на Надю, словно это она подоила эту корову. Две другие женщины, молоко из группы коров маленькой доярки записали на себя. Дело в том, что доярки получали деньги за количество надоенного молока. Правда, денег давным-давно никто в колхозе не видал. Надя взглянула в глаза тёте Клавдии и тихо сказала:
– Спасибо.
– Да ладно, чего уж там, – отмахнулась та.
Девочка сказала «спасибо» и остальным женщинам. Она очень боялась, что доярки запротестуют из-за того, что им приходится долго ждать, и её могут лишить работы.
Один борт тракторной телеги открыли, свесив его вниз. Две доярки заскочили наверх, оставшиеся женщины по двое выносили сорокалитровые фляги с молоком из избёнки, держа их за ручки. Подносили к тракторной телеге, потом поднимали их вверх, насколько только могли. Двое на верху, присев на корточки, свесившись вниз, дотягивались руками и хватались за ручки фляги и волоком затаскивали их на поверхность телеги. Не наклоняя, как бы «шагали дном» фляги, откатывали их подальше, освобождали место для следующих фляг. Надя подошла, хотела помочь. Её отстранили:
– Иди отсюда, тебе ещё рожать надо!
– Я не собираюсь рожать, – возразила девочка.
– Теперь не собираешься! – доярки засмеялись. Этот смех растопил в сердцах женщин всё негативное, что ютилось в их умах к девочке-сироте.
Погрузив фляги, доярки залезли сами. Тракторист закрыл борт телеги и не успел ещё завести трактор, как доярки запели. В этих местах все, будь то доярки, скотники, школьники и просто разные люди, всегда пели, независимо куда, зачем и на чём ехали, хоть зимой в санях-розвальнях.
Рабочий день доярки разорван: дойки трёхразовые. Утром дойка начиналась в шесть. Доярке надо было встать не позднее, чем полпятого, успеть подоить свою корову, напоить телёнка, успеть выгнать в табун, управиться по дому и успеть добежать до фермы, погрузить фляги под молоко и т. д. Вторая дойка в двенадцать часов, третья – в шесть вечера. С учётом дороги рабочий день доярок превышал нормативы. Но многие женщины с маленькими детьми предпочитали работать доярками именно из-за того графика: одна дойка с дорогой туда и обратно длилась около трёх часов. Каждая надеялась, что за это время с её детьми, пока матери нет дома, ничего не случится.
