– Коров! Коров!
Хозяйки или дети выгоняли коров из своих дворов, провожали метров сто и возвращались домой. Мама Нюра выгнала корову и подала Наде мешок на лямке. Вкусно пахло свежевыпеченным хлебом:
– Держи, вот еды немного. Я бы помогла тебе табун прогнать подальше в лес, да некогда мне, гости едут, готовить надо. Я Моряка отпущу, пусть идёт с тобой. Мало ли чего, вдруг волки, – развернулась и поспешила домой.
Усадьба деда с бабкой была последней в проулке и упиралась в лес. Девочка заглянула в мешок, там лежала бутылка молока ёмкостью 0,5 литра и ломоть хлеба. Ломоть – это четверть булки хлеба. Не первый раз Надя пасла табун, знала: одной будет трудно. Витя, как назло, захворал, перекупался в реке. Её догнала большая чёрная собака, смесь овчарки невесть с кем, судя по шерсти – очень лохматым. С собакой стало сразу веселей. Девочка гнала коров быстро, не давая им успеть свернуть с натоптанных коровьих троп и зайти на хлебные поля. Отогнала коров подальше от села, кабы те не стремились в полуденный зной обратно домой в стайку укрыться от жары и овода. Молодой пёс на вид грозен, но на самом деле добрый и умный, помогал хозяйке, когда она гнала коров, бегал и подгонял их лаем. Надя, как всегда, была в своём знаменитом сарафане, на босых ногах галоши, верёвочками привязанные к ступням, кабы не потерялись при беге по высокой траве. Запах хлеба ей не давал покоя, и она по крошечке всё отщипывала и отщипывала от него. Пёс смотрел на неё преданными глазами, и девочка не выдержала, угостила и его хлебом. Хлеб кончился, а время было ещё седьмой час утра. Девочка заглянула в котомку, там сиротливо лежала одна пол-литровая из-под спиртного бутылка молока.
Коровы успокоились, разбрелись по лесу и стали щипать траву. Надя стала тихонько ходить около табуна, наблюдая за коровами, разгорячённая гоном табуна, девочка какое-то время не чувствовала утренней прохлады. Брезентовый сарафан задубел и обжигал голое, потное тело девочки. Телогрейку она специально не взяла, тяжело потом таскать её за собой весь день. Надя подозвала к себе собаку, засунула в её густую шерсть озябшие руки согреть. Увидела, что ближайшая корова ссыт, подошла к ней, подождала, когда та закончит своё «мокрое дело», и встала галошами в лужу коровьей мочи, надеясь через галоши погреть свои без носков ноги. Вскоре солнышко начало пригревать. Было тихо, пели красиво птицы, где-то куковала кукушка, в траве стрекотали кузнечики. За коровами нужно было постоянно следить, не давая ни одной отбиться от стада. Уйдёт одна – побежишь за ней, все останутся без присмотра и разбредутся кто куда. Коровы очень хорошо понимают, когда можно безнаказанно попытаться уйти из табуна. Ближе к обеду коровы повернули в сторону Рички и дружно пошли. Девочка знала: коровы захотели пить, попьют, а потом одна за другой будут ложиться отдыхать и пережёвывать траву. Когда почти все коровы лягут, может и пастух позволить себе прилечь. Главное, не прокараулить, когда они встанут. Вместе с коровами девчонка хорошо отдохнула. Во второй половине дня даже в тени берёз было жарко и душно. Коров начал донимать овод и мухота. Девочка знала: в обратную сторону от села коровы не пойдут, теперь, главное, не позволить им убежать обратно в село. Коровы, как кнутом, неустанно махали хвостами, хлестали себя по спинам и вымени, трясли ногами, подтягивая ноги к морде, слизывая языком впившихся паутов, – так называют в деревнях крупные особи овода. Коровы встряхивали головами в надежде избавиться от оводья… Молодняк, не выдержав боли от укусов, начинал носиться по табуну, высоко подпрыгивая. Гнус также донимал девочку и собаку, но им некогда было даже остановиться, коровы сильно беспокоились. Вдруг прогремел гром, солнце скрылось. Подул ветер, зной резко спал, и атаки овода стали стихать. Надя остановилась и с облегчением выдохнула. Коровы успокоились, сбились в кучу поближе к кустам. Девочка присела на корточки. Потемнело, упали первые капли дождя. Надя подумала: «Какие большие капли!» Небо разверзлось молниями, и пошёл сильный дождь, вскоре перейдя в ливень. Коровы стояли, не шевелясь, опустив головы вниз. Молодой пёс сидел, прижавшись к ногам хозяйки. Гроза усиливалась. Пошёл град. Крупные градины сыпались, как из рога изобилия, больно хлестали по голове и плечам, стало холодно. Молнии сверкали и сверкали, раскаты грома не успевали замолкать, сливались в один громкий рёв чудовища, отчего казалось, что гром гремит перекатами. Галоши наполнились водой, стекающей с сарафана…
Всё кругом побелело: поверх травы лежал слой градин, на спинах коров градины не успевали таять, а град всё падал и падал…
Вдруг одна корова задрала хвост вверх, как говорят в народе: «хвост трубой», что означает положение хвоста точно вертикально вверх. Надя знала, что означал этот сигнал коров. Встала, прижалась спиной к берёзе, чтобы табун не затоптал её. Собака последовала за ней. Ещё несколько коров подняли хвосты, как бы проголосовали и поддержали решение первой коровы. Всё стадо, как единое целое, рвануло вперёд! Через пару минут коров в просветах между берёз уже не было видно. Девочке ничего не оставалось, как идти домой. Она понимала, что ей может влететь за то, что рано распустила табун, но что одна она могла сделать? Хорошо, что все коровы рванули в село, а не куда-нибудь в поля колхоза.
Когда она подходила к дому, гроза утихла, но дождь продолжал лить, как из ведра. Мокрая, замёрзшая, голодная и расстроенная тем, что не смогла справиться с табуном, девочка перешагнула порог тёплой избы. Развязала завязки на галошах и сняла их. Стояла голыми, мокрыми, замёрзшими ногами на полу у порога, с сарафана стекала на пол вода. Она смотрела на нарядных тёток за богато накрытым столом. Витя сидел на печи и гладил новенькую гармошку. Галина, наконец, выполнила своё обещание и купила племяннику гармонь. Мальчик схватил гармонь, уединился с ней на печи, и от радости такой окружающий мир для него перестал существовать: был только он и эта с блестящими клавишами новенькая гармонь.
– Что, коров удержать не смогла? – спросила мама Нюра. – Бывает. Иди, садись за стол, – а сама вышла из избы.
Надя прошла в горницу, села с краю стола. Люба что-то шепнула сёстрам, и все засмеялись. Надя не успела ещё согреться, мелко тряслась от холода и хотела есть, взяла кусок хлеба со стола. Тётки опять засмеялись. Надя подняла на них глаза, столь разительна была разница во внешности и в поведении девушек: если бы кто наблюдал эту сцену со стороны, испытал бы жалость к замёрзшей, голодной девочке и стыд за нарядных, весёлых девушек. Но тётки не чувствовали за собой никакой вины, они немного выпили бражки, им было хорошо и весело. Переглядываясь меж собой, они снова начинали хохотать, глядя на племянницу. Надя не выдержала насмешек, встала из-за стола, положила хлеб обратно на хлебницу, подошла к порогу, надев мокрые галоши на красные босые ноги, вышла из избы, подошла к собаке, обняла её и заплакала. Дождь ещё не кончился, но стал идти значительно тише. Девочка, дрожа всем телом от холода и обиды, решила идти домой. В ворота постучали, дед услышал стук и вышел из стайки, где всё это время возился со скотиной. Пришла женщина, с возмущённым видом стала спрашивать, где её корова. Из дома из любопытства выбежали сёстры. Надя начала объяснять, что корова должна быть в селе, что в лесу не осталось ни одной коровы, скорей всего, корова где-то притаилась, спрятавшись от дождя и ветра. Женщина удивлённо смотрела на мокрую девочку, на то, как она дрожит от холода в мокром своём сарафане и галошах на босую ногу. Несмотря на дождь, было видно, что девочка заплакана. Женщина повернулась к довольным гостям:
– Вы что, совсем очумели?! Она что, одна пасла табун?! Совесть-то у вас есть или нет, кобылы двухметровые?! А ты, дед, куда смотришь? В гроб вогнать её хотите? Какие же вы все бессердечные! – женщина плюнула и ушла со двора, не прикрыв за собой ворота.
– Надюха, пошли в дом, – позвал дед внучку.
– Нет, тятя, я домой пойду, – сбившимся голосом сказала девочка и шагнула в открытые ворота.
