– Хорошо тебе говорить… А у меня кроме квартир на руках дивизия. Ты же знаешь, штаб мой писал им.

– Писал… – презрительно проговорила Марина Саввишна. – А перед командующим ты хоть раз замолвил словечко?

Русачев удивленно пожал плечами.

– Марина Саввишна, голубка моя, да есть ли время у командующего заниматься квартирами? У него боевая подготовка и куча других дел… Как же я могу отвлекать его по таким пустякам?

Марину Саввишну обуял гнев.

– Пустяки! Вот в том-то и беда, что ты по-барски относишься к своим подчиненным!

Русачев резко отодвинул тарелку.

– Что это творится на белом свете? Точно одурели все. Твердят как попугаи: «Забота, забота, забота о людях», – будто мне и без вас это непонятно? Я каждый день о командирах забочусь. А главная моя забота, чтобы они воевать умели…

И, немного сбавляя запальчивый тон, усмехнулся:

– Ну, ты вспомни, Саввишна, как мы с тобой жили? Землянка, барак, а то и просто под открытым небом. Первый раз ты родила на пулеметной тачанке.

– Вот потому-то и умер ребенок, – отрезала жена. – Какой бы сейчас парень был…

– Да, но живем же мы с тобой два десятка лет, и семья у нас прочная… Как, бишь, в русской пословице: «С милым рай и в шалаше». Правильно это. Счастье семьи не в квартире, а в людях.

Марина Саввишна печально взглянула на мужа:

– Мы трудности переносили, чтобы другим лучше жилось.

– Ну, полно, полно, Саввишна! Может, ты и права, – уклончиво ответил Русачев и, чтобы переменить неприятный разговор, сказал: – Хотелось мне с тобой, Марина Саввишна, о Рите потолковать. Ведь она у нас уже невеста…

И он усадил жену на диван.

– Ты за ней ничего последнее время не замечаешь?

– Нет, а что?

– Гуляет она… Вот что…

– Молодая, что ж ей не гулять? Не чулки же в ее годы вязать. Мы ведь тоже с тобой в ее пору гуляли.

– Да нет, Саввишна… Другое дело. – Он заговорщически понизил голос и оглянулся на двери. – Тут недавно собрались лейтенанты, адъютант мой и в лес подались. К чему эти прогулки могут привести, должна соображать.

– Ну и что здесь плохого?

– Этот Дубров по пятам за ней ходит. И как это быстро люди портятся. Я сначала в нем души не чаял. «Вот, – думаю, – то, что мне надо». Так нет же, свела его Рита с ума.

– Любовью, Вася, нельзя командовать: приказал, прикрикнул – и все.

– Ничего, я это дело поставлю на свое место. Только ты не вмешивайся.

Сегодня Аржанцев отчитал Миронова за то, что плохо были заправлены койки во взводе.

На строевой подготовке бойцы заметили: командир чем-то огорчен. Лейтенант, резко сдвинув брови, скомандовал отрывисто:

– Становись!

Миронов придирчиво присматривался к бойцам. Он подал новую команду: взять оружие на плечо, а затем к ноге. Некоторые бойцы запаздывали, выполняли команду не четко. Он подавал новые и новые команды. Бойцы видели, как командир недовольно морщился, если кто-то отставал или чрезмерно спешил.

Лейтенант подошел к бойцу на правом фланге. Это был Андрей Полагута. Молча взял у него винтовку. Все покосились на Полагуту, словно говоря ему: «Это ты нас подвел».

– Многие из вас, – сказал Миронов, обращаясь к взводу, – плохо отработали приемы. – (Взгляд его говорил: «Не думайте, что это относится только к Полагуте».)

«Начал придираться, – подумали бойцы. – Зачем нам ружейные приемы, когда мы пулеметчики? До него все было так, а ему, видишь ли, не угодили. Теперь держись, начнет гонять».

– Может, некоторые из вас считают, что пулеметчикам не обязательно уметь обращаться с винтовкой и я просто придираюсь к вам, – сказал Миронов.

Он встал перед строем и начал показывать ружейные приемы. Бойцы придирчиво наблюдали за всеми движениями командира, стараясь ничего не упустить. Может быть, лейтенант волновался, чувствуя на себе пристальные взгляды нескольких десятков глаз, но винтовка, с силой ударившись в плечо, вдруг отскочила и чуть было не выпала у него из рук. Губы бойцов тронула улыбка. Но чем больше следили бойцы за четкими, уверенными движениями лейтенанта, тем больше проникались к нему уважением. В руках командира винтовка казалась невесомой. С едва уловимой быстротой взлетала в воздух, ловко переворачивалась и от сильных и резких ударов звенела, стонала, плотно прилегая к бедру, плечу, будто приклеивалась.

В самый разгар занятий прибежал связной от командира роты Аржанцева:

– Товарищ лейтенант, вас срочно вызывает командир роты.

«Опять, наверное, складку на подушке нашел», – решил Миронов, направляясь в ротную канцелярию.

Но дело было не в этом… Аржанцев обнаружил ржавчину на замке учебного пулемета, закрепленного за рядовым Мухтаром. И как нарочно, в роту пришел полковник Русачев. Он дал Аржанцеву выговор за это, а Миронову трое суток домашнего ареста.

На другой день Мухтар рассказывал взводу, как ему попало от нового командира взвода.

– И-и-и-и-и как попал, здорово попал, красота, как попал!

– Да ты не дури, говори толком, как было дело, – приставали бойцы.

– У меня кожа гусиный бил, как холодный вода обдавал, а потом горячий баня… Ругает меня лейтенант, а я слушаю, и так хорошо, будто девушка ручкой приласкал. Честный слова, хотел обидеться на лейтенанта, а, веришь, не мог. Хотел сердиться, тоже не мог. Все правильно говорит… Ах, как говорит, еще бы день слушал. – И на лице Мухтара разлилась добродушная улыбка.

– Пускай ругает, – рассудил Еж. – Раз поделом, обижаться нечего… У меня тоже такой характер. – Он подошел к Мухтару, дружески похлопал по плечу. – Лейтенант дельный. С умным браниться – ума набираться; с дураком мириться – свой разделять.

– Взвод, становись!.. – раздалась команда, и как из-под земли появился перед взводом лейтенант Миронов.

Бойцы быстро заняли свои места в строю. Каждому хотелось показать командиру свое усердие.

Взвод выстроился, забрал учебные и боевые пулеметы и отправился на стрельбище.

В выходной Жигуленко и Миронов спали дольше обычного: накануне они поздно возвратились из клуба. Жгучие лучи солнца проникали в дыру плащ-палатки, что занавешивала окно.

Миронов проснулся первым. Быстро сбросив одеяло, он поглядел на часы и, подбежав к окну, откинул плащ-палатку. День был ясный, по-летнему теплый. С улицы доносилось радостное щебетание птиц. Он подошел к спящему Жигуленко и стянул одеяло.

– Подъем! – закричал он. – Уже восемь часов.

В дверь постучали. Миронов испуганно взглянул на Жигуленко.

Дверь открылась, и, сутулясь, появился Дубров.

– Ба, да тут еще сонное царство… Тогда я пойду предупрежу девушек… Приходите на опушку леса, у дороги.

Жигуленко и Миронов пришли к лесной опушке.

Первой на лейтенантов обрушилась Наташа:

– Стыдно спать так долго! Я не военная и то позже семи не встаю.

– Сегодня выходной день, можно позволить такое удовольствие, – ответила ей Рита. – Ведь они, бедненькие, каждый день поднимаются рано.

– Солдат нельзя жалеть, они от этого портятся, – сказала Наташа.

– Наташа у нас никому не делает скидок, – поддела Рита.

– Это видно, – усмехнулся Жигуленко. – У нее командирский характер.

– Женя, а почему ваш товарищ такой грустный? – неожиданно спросила Наташа.

– А у него врожденная задумчивость: поэт он, потому везде и всегда что-нибудь сочиняет.

Все рассмеялись, а Миронов смущенно улыбнулся.

Компания подошла к опушке леса. Снег уже давно сошел, но было еще мокро, в ложбинах голубела вода, и всюду пробивалась иглисто-зеленая трава. Жигуленко погладил рукой травинки.

– Как сказал Багрицкий, «пошла в наступление суровая зелень».

Вошли в лес и разошлись: Рита – Дубров, Жигуленко – Наташа. Миронов остался один.

На обратном пути Наташа была чем-то расстроена. Она всю дорогу молчала. А Жигуленко, напротив, много шутил и смеялся.

Как только они свернули к военному городку, раздался сигнал тревоги. Наскоро попрощавшись с девушками, Миронов и Жигуленко бросились бежать в свои подразделения.