– Будешь, будешь! Кто хочет, тот добьется, – сказал Миронов.

– Тьфу, черт возьми, совсем забыл… У меня сегодня взвод заступает в наряд, – спохватился Жигуленко. – Надо проверить, как подготовились.

По коридору прогрохотали и стихли его быстрые шаги.

Миронов остался один. Весь день он раздумывал, как ему поступить с бойцом Полагутой, который вступил в пререкания с командиром отделения Правдюком и этим нарушил дисциплину. Сначала Миронов хотел было наложить на Полагуту самое строгое взыскание. Но Полагута несколько дней ходил молчаливый, печальный. «Может, у него неприятности дома?.. А я, не поговорив с бойцом, хочу рубить сплеча… Нет, тут надо разобраться, приглядеться к человеку».

Есть на свете люди, которые с первой встречи кажутся давно знакомыми, хотя ты их раньше никогда не видел и ничего о них не знал. Такому человеку хочется откровенно рассказать о себе, расспросить о его жизни. Подобным человеком был и Андрей Полагута.

Когда его спрашивали, откуда он родом, он отвечал немного горделиво:

– Донской казак я. Земляк мой Михаил Шолохов о нас книгу написал. Читали?

У Полагуты крупные черты лица, глаза зеленоватые, цвета донской воды. Высокий ростом, чубатый, косая сажень в плечах. Во всей богатырской фигуре было что-то медвежье, даже диковатое.

С детства Андрей рос крепышом и защищал всех слабых. А если кто обижал животных, он говорил обычно:

– Не трожь… тоже, вишь, жить хочет.

Андрея Полагуту призвали осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года, и попал он в полк, находившийся в Западной Белоруссии. Год службы промелькнул незаметно. Полагута и его товарищи быстро усвоили солдатскую науку и к весне сорокового года уже считали себя «старичками».

День за днем текла размеренная воинская жизнь. Тактические учения, стрельбы и другие занятия заполняли время от подъема до отбоя. В конце весны начались ротные тактические учения, участились учебно-боевые тревоги – ночью или на рассвете подымался весь полк, совершал марш-бросок на несколько десятков километров, вел «встречные бои» с «противником», «оборонялся»…

Первое время, ох, как было трудно Андрею! Не мирилась его вольная казачья натура со строгими армейскими порядками. Привык он все обдумывать, не торопясь взвешивать, прикидывать. Оттого, что командиры не сразу поняли эту особенность его натуры, слыл он у них первое время ленивым, нерадивым бойцом и довольно часто получал взыскания.

Замкнутый и неразговорчивый, Андрей изредка в свободные часы уходил в лес и, лежа на спине, долго всматривался в бездонную синь неба; чутко слушая таинственный разговор шепчущихся деревьев, он вспоминал родной Дон, широкую ковыльную степь, тосковал об Аленке, приворожившей его. И воспоминания эти текли легко, прозрачно, как тихий лесной ручей.

…Весной Андрей вместе с бригадой от колхоза отправился на лесозаготовки в Белоруссию.

С утра до вечера, как дятлы, стучали в лесу звонкие топоры лесорубов, и, качаясь, как подстреленные, падали наземь могучие, разлапистые сосны, пахнущие скипидаром.

Жадно приглядывался Андрей к жизни лесорубов. И запала ему в голову мысль пожить здесь. Запала и вскоре корнями проросла крепко-накрепко.

Встретилась ему девушка – Лена. И как-то сразу приглянулась. Лесорубы звали ее ласково – Аленка. Отца ее, лесника, убили кулаки в тысяча девятьсот тридцать первом году, а мать умерла в тот же год от простуды. Жила и росла Аленка в лесу у своего деда Мозолькова, тоже лесника. Стройная, с длинными, до пояса, косами, сероглазая, тихая, ласковая дивчина. Против ее серых глаз не мог устоять ни один парень. Столько в них светилось какой-то особой, притягательной силы, и тот, кто хоть раз заглянул в ее глаза, навек терял покой. Потерял его и Андрей.

Встретив Аленку, он задержался в леспромхозе на два дня, затем на неделю, потом на месяц и, недолго поколебавшись, остался навсегда. Так из коренного землепашца и виноградаря превратился Андрей в лесоруба. Новая работа полюбилась ему. И он скоро стал одним из лучших лесорубов. Потом его назначили десятником участка.

При встречах с Аленкой очень смущался Андрей, боялся сказать ей о своей любви. А закончив работу, уходил в лесную глушь, бродил, мечтал.

Как-то набрел Андрей на полянку с веселой, одиноко стоявшей на отшибе березкой. Она чем-то напоминала ему Аленку. Он с тоской глядел на нее, иногда подходил, гладил широкой грубой ладонью нежную, атласную, бледно-розовую кору. И березка, казалось, привыкла к нему. Встречая его, радостно трепетала светло-зелеными листьями, доверчиво протягивая гибкие ветви.

Случилось как-то, что Аленка, повязав цветастый нарядный платок, отправилась в лес. Любила она лес больше всего на свете и нередко подолгу пропадала в его зарослях, собирая ягоды, цветы. Набрав большой букет, она вдруг увидела на поляне человека, прислонившегося к березке. Он стоял к ней спиной. Русые кудри его шевелил ветер, а он, склонив голову, стоял неподвижно, будто окаменел.

Что-то знакомое почудилось Аленке в могучей фигуре парня. Осторожно подкралась она к березке и узнала нового лесоруба – Андрея Полагуту. Что с ним?

Она решила напугать его и резко окликнула.

Плечи Андрея вздрогнули. Он поднял голову и, увидев Аленку, смутился.

И вдруг быстро подошел к ней, схватил ее на руки, как ребенка, и стал осыпать горячими поцелуями. А ей почему-то казалось, что все это именно так и должно было быть.

…А через неделю на той же поляне играли свадьбу. Вскоре Андрей с Аленкой приехали на Дон, в родную станицу. «Знать, судьба…» – говорили в станице старые люди. «Похуже Нюрки председательской, за которой раньше ухаживал Андрей, – судачили женщины промеж собой, – щуплая какая-то, не баба, а хворостинка».

Погостив две недели у родных, они уехали в Белоруссию. Через год Алёна родила Андрею двух сыновей.

Попав в армию, Андрей долгое время ни с кем не дружил, никому не доверял своих сокровенных дум и поэтому получил кличку «Молчун».

Но чем больше присматривался Андрей к товарищам, тем больше нравился ему неказистый на вид весельчак-балагур Ефим Еж. Он и минуты не мог прожить без шутки, прибаутки, веселой истории.

Колюч был на язык Еж. Многие бойцы побаивались его. Лучше не связываться, а то высмеет перед всеми. Завязалась дружба между этими разными людьми, Ежом и Полагутой, неожиданно.

Взвод собирался идти в караул. Бойцы осматривали винтовки, прочищали стволы, набивали патронами пулеметную ленту, укладывали противогазы. Те, кто уже закончил подготовку, сидели, курили. Андрей только что получил письмо от Алёнки и затосковал. Перед ним лежал устав караульной службы. Но он так и не прочел еще своих обязанностей часового. Сковала человека тоска по родному дому. А Еж видел, как Андрей беспокойно читал письмо и глаза его туманила грусть. И крикнул Еж озорно:

– Эй вы, бойцы зеленые, давай ближе ко мне!.. Вспомнился мне случай занятный.

Все загомонили:

– Давай, Ефим!

Один Андрей не подошел, остался сидеть в сторонке. Еж, попыхивая огромной козьей ножкой, хмурясь и не торопясь, повел рассказ:

– Стоял на посту у складов Павлуша Ризин из взвода Дуброва… Ну, разводящий наш, Правдюк, командует мне приготовиться. «Сменишь, – приказывает, – Ризина на полчаса раньше. Не надеюсь я на него, сукиного сына. Опять, наверное, храпанул. Болезнь, понимаете, у него такая – сам на ногах, а спит, как конь…

– Что это здесь за сборище? – сердито спросил вошедший сержант Правдюк. Он не переносил, когда кто-нибудь из его подчиненных не был занят по службе.

Еж, враз подскочив резиновым мячиком, будто кто его об пол ударил, скосил хитроватые, с прищуром, глаза и, вытянувшись перед начальством, доложил:

– Товарищ сержант, подготовка к караулу закончена. Винтовки к бою готовы. Патроны получены сполна. – Для большей убедительности он похлопал рукой по подсумку. – Обязанности часового три раза подряд прочитал, – соврал он не сморгнув. – Разбудите ночью, как стихи, перескажу слово в слово.