«Конечно, – с лёгкой завистью заключил я про себя, – некогда! Сына из армии дождались, радость у людей».

Прохаживаясь взад-вперёд по комнатам, можно сказать, на ходу просмотрел выпуск «Вестей» по телевизору и в очередной раз подложил в печку дров. Потом вдруг обратил внимание на царивший в холостяцком жилище беспорядок. Прибравшись, захотел есть. Продукты ещё кое-какие сохранились, и я приготовил прекрасный завтрак: яичницу-глазунью, свежезаваренный цейлонский чай с лимоном.

На самом деле человеку нужно очень мало. Важно лишь почувствовать: что нужно и для чего.

Конечно, совсем далёк был я от твёрдых убеждений в чём-либо. Но само решение не противиться естественным инстинктам уже чего-то стоило. Отсекая прошлое и напрочь отказываясь думать о будущем, постановил я просто жить, дышать только настоящим.

Позавтракав, с огромным искушением взглянул на постель, но тут же твёрдо сказал себе, что не прилягу, как все нормальные люди до самого вечера. Нужно было отвлечься, и я решился на настоящую, длительную прогулку. Раз уж что-то ещё удерживало меня в этом мире, то стоило осмотреться вокруг да заодно разведать, где теперь в Краюхе магазины, так как продукты заканчивались, а Петро всё не шёл.

Итак, основательно одевшись и наспех вооружившись девизом «Здравствуй, Краюха», шагнул я за порог отчего дома.

Стояло солнечное морозное утро. Лишь иногда, будто несмело просыпаясь, потягивал северо-восточный ветерок по спрессованным сугробам лёгкую колючую позёмку.

За праздничные дни снега выпало сантиметров пятнадцать, а так как на родине моей расчищать дороги особо не торопятся, то шагать было довольно-таки тяжело. И всё же я решил обойти деревню во что бы то ни стало.

Двадцать два года! Много это или мало? В России, где жизнь кипит подобно лаве с извергающегося Везувия, даже двадцать два дня, нет, даже двадцать две минуты – целая вечность! И казалось, что именно такой, нешуточный срок минул с тех пор, как покинул я малую родину. Двадцать два года, Боже правый!

Естественно, что в начале длинного пути стали охватывать самые тёплые, самые чистые воспоминания детства и юности. Чем дальше ступала нога моя по улицам и переулкам Краюхи, тем сильнее разгоралось в проснувшейся памяти пламя этих чудесных воспоминаний. Было приятно и больно. Приятно из-за того, что всё то, что я вспоминал, происходило когда-то на самом деле. А больно потому, что ни за что и никогда больше не вернуть тех счастливых, безоблачных лет.

Растроганный, бродил я по узким заснеженным деревенским улочкам. Помимо воспоминаний о прошлом, рождались в душе и другие чувства. Везде, куда бы ни пошёл, встречал мой пристальный взгляд великое запустение, убогость. Молча, с великим сожалением наблюдал я за серой, едва теплящейся жизнью малой родины.

Десятки пустых, с грубо заколоченными крест-накрест окнами домов! Их было так много, так одиноко и жалостливо просматривались они из-за покосившихся, полусгнивших изгородей, что я невольно ради интереса решил их считать. Ближе к вечеру выяснилось, что оставленных подворий всего сто шестьдесят восемь. Это почти добрая половина села!

На слабо протоптанных узких стёжках изредка встречались одинокие прохожие-односельчане. В основном пожилые женщины. Кое-кто из них здоровался. Тогда и я на ходу отвечал на приветствие. Но большей частью, как правило, люди разминались молча, только недоверчиво покосившись. Многих из них знал я раньше и теперь иногда угадывал. Меня же, судя по реакции, не признавал почти никто; или не хотели признавать? Кто их знает?..

Вот наконец вышел к центру села.

Особо привлекло моё взбудораженное внимание бывшее здание поселковой администрации. Вернее, то, что от него осталось: торчавшие из-под снега, окружённые густыми дебрями сухой травы, чёрные, обгорелые головешки.

А ведь была у этой оставшейся от большого пожара свалки своя, славная история.

В период основания Краюхи всем миром, при поддержке купцов-меценатов отстроилась добрая, уютная, светлая церковь Пресвятой Богородицы. Долгое время служила она краюхинцам и жителям окрестных хуторов, сёл. В праздники съезжались к ней экипажи и брички богатеев; сходились за подаяниями сирые, обездоленные, убогие. Всех принимала красавица-церковь. Громкой радостной песней лился в голубую небесную высь весёлый колокольный звон. Отражая солнечные лучи, позолоченной улыбкой издалека манили уставших путников величавые купола.

Пришли другие времена. Лихими вихрями закружила по поволжским степям Революция. Пронеслась и по Краюхе, изменив быт и взгляды людские, перевернув, прахом развеяв вековые старые устои.

После кровопролитных сражений Гражданской войны настала пора созидания. Решили краюхинцы собственных детишек грамоте учить, чтобы сделать из них квалифицированных инженеров, врачей, агрономов. Желающих постигать науки оказалось так много, что не нашлось в деревне подходящего здания, чтобы всех разместить. Тогда постановили: разобрать деревянную церковь и построить из неё школу. Так и сделали.

Разрасталась Краюха, крепла. В мирное время народилось так много детей, что вскоре и новая школа не смогла всех принять. Озаботился к тому времени вставший на ноги колхоз и при поддержке местных властей выстроил просторный, кирпичный, настоящий храм науки, со светлыми классами и большим высоким спортивным залом. Изо всей деревни уместилась ребятня да ещё и из близлежащих хуторов.

Старое здание использовали под интернат, в котором жили хуторские ученики. После разместили в нём правление колхоза и сельский совет.

Таким и помнил я его в то время, когда покидал Краюху.

Потом, рассказывали, когда распался колхоз, осталась там только администрация сельского поселения да кабинет участкового милиционера.

Однажды деревянное, за долгие годы солнцем высушенное здание вспыхнуло. Произошло это тёмной ночью. А так как колхоз распался, пожарной машины в Краюхе не оказалось, то нечем было бороться с огнём в самые первые, драгоценные, минуты пожара. Да и бороться было некому. После очередных покруживших над Краюхой теперь уже перестроечных вихрей с брезгливостью и равнодушием стали земляки смотреть на чужое горе. Поэтому, пока из района прибыла пожарная машина, тушить было уже нечего. Два дня простояла она на месте. Пожарные старательно ковырялись баграми в дымящихся руинах, тщательно заливали водой вновь возникающие очаги возгорания. На третьи сутки, когда чёрные, обугленные головешки перестали пускать дым, расчёт огнеборцев смотал рукава и отбыл в райцентр.

Так нелепо и бесславно закончилось существование здания, которое приносило огромную пользу краюхинцам: вначале как церковь, а потом как школа, правление, сельский совет.

Ещё долго чёрными тараканами ползали в народе слухи о том, что загорелось оно не само и не зря. И основания для подобных слухов были весьма серьёзные. Но доказательств чьей-либо причастности к поджогу не было. Поэтому слухи остались слухами.

А теперь я с сожалением смотрел на заметённое снегом пожарище и с ужасом думал: «Вот и это мы угробили! Что же за время сейчас такое? Строили люди школу, чтобы учить детей. А они выучились и… Наверное, даже переучились. Потому что легко, без всякого сожаления уничтожили то, что построили, и, как зеницу ока, берегли несколько поколений односельчан».

Хотелось не думать, не задавать самому себе каверзных вопросов, а снять шапку и заорать на всю деревню, на всю степь, на весь мир: Что же за время сейчас такое!!!

Здания почты, клуба, школы, магазины – остались на местах, как и прежде. Пожалуй, только вид у всех социальных учреждений был затрапезный и унылый. Давненько не касалась их оконных рам малярная кисть.

Нужно отдать должное магазинам. Их на центральной площади было сразу четыре, причём два абсолютно новеньких. А те, что постарше, сияли свежеотреставрированными фасадами, ловили скудный лучик зимнего солнца шикарными пластиковыми стеклопакетами.

Взглянув на них, я вспомнил Петькины слова: «Такое впечатление, Паша, что в этой стране строят только бензоколонки, церкви и магазины». Как будто без него я об этом не знал!