Дерзость Ваамкана поразила верховного служителя. Но он сумел упрятать гнев. Случались минуты - старик дорожил незначительным жестом, слова, казалось, срывались с уст случайно, будто вещал не он - дух, осенивший его.
- Лишь Оканону известен этот час, - спокойно и отрешенно ответил Ниесхиок, думая совсем о другом и невзначай добавил: - В молитвах очищая сердце, неся клятвы верности, ты ускоришь его приход.
- Я ускорю! Нет сомнений, - Ваамкан подошел вплотную к посвященному, упирая взгляд в его гордое, чуть морщинистое лицо, продолжил: - Ты поможешь мне. Должен помочь! Кто сказал, что Оенгинар погиб? С утра в городе слухи, будто он жив. Слухи? Как знать, может мальчишка появится. Неизвестно, как он, тоже по праву Рожденный, истолкует волю богов и заодно все произошедшее с ним. Подумай, Ниесхиок! - Ваамкан чувствовал раздражение от неразумной несговорчивости и еще вкус ненависти к человеку стоявшему напротив. Человеку, чье слово почти равнялась знакам, начертанным на полу, шаги которого совсем недавно вызывали трепет. Ему захотелось мстить за прошедшие годы. Втаптывать верховного жреца в грязь и сечь хлесткой речью. Приступ скоро прошел, он продолжал лениво, растягивая фразы, упиваясь близостью своего величия: - Подумай… Возможно ли откладывать ритуал, если Оенгинар действительно жив. Я больше забочусь о тебе. Ведь за волю богов обычно страдают люди… Даже высокие жрецы… Хочу помочь тебе, но для этого ты должен быть разумен, мудрый Ниесхиок. Единорог, явившийся на свет вместе с Оенгинаром, тоже до сих пор жив - это недопустимо. Знай - если к завтра не будет определенности, в городе возможна смута. Ты должен все исправить. Подумай, великий жрец! Я же не забуду, что ты первый пришел ко мне и клятва, о которой ты говорил, пусть свяжет нас - но потом…
- Ты путаешь, достойный Ваамкан. Спешишь, надеясь на то, чего не будет. За волю богов действительно страдают люди, однако мудрые в молении умеют влиять на ту волю. Всему ли ты научился? Все ли правила жизни ты можешь прочесть, чтобы путь Нового Держателя, пока еще младенца, был справедлив и светел? Подумай… Не забудь: душу вдохнули в него не твои содрогания на женщине, а удержать ее в теле тем более ты не способен, - сказал жрец и, шагнув в темноту, исчез, раньше, чем губы Ваамкана зашептали проклятия. Прилив ярости сменился ощущением страха, стоило служителю Крилоха усомниться в силе сожженного амулета, как это ощущение охватило все его существо. Он метался меж горящих чаш, теней колонн, вздымая руки и, запрокинув голову, обращался с молитвой, то поносил неразумного, невнявшего его величию Ниесхиока. Подойдя к стене у пирамиды алтаря, где ряд рогов обрывался, и пустая черномраморная стена, требовала, словно открытая пасть требовала продолжения ряда ушедших, он подумал, как не достает здесь рога Рожденного вместе с Оенгинаром! Да! Да!! Он должен заставить заколоть Единорога мальчишки сегодня же. Пусть даже не на алтаре. Пусть вопреки законам. Рассудив так, Ваамкан направился к ожидавшим его воинам.
Тем временем Ниесхиок вернулся в святилище возле усыпальницы Первого. Послав за Иенхоном, он поднялся на террасу, врезавшуюся углом в кроны платанов, и опустился на скамью. Старея, он все чаще приходил сюда и находился подолгу. Отвернувшись от стен храма, видел небо; простиравшуюся от стоп его ног, листву деревьев. Зелень и, пронизанная ослепительным богом, синева… В иные часы этого казалось достаточно. Тогда он услаждался покоем да рассуждал о будущем Рода или сочинял гимны богам. От свежих рифм на душе становилось легко и приятно. Теперь Ниесхиока одолевали другие мысли. В ожидании Иенхона он достал припрятанный кинжал с рукоятью из слоновой кости, изящно инкрустированной золотом и нефритом и начал царапать на камне какие-то знаки. Потом рассмеялся. Его веселило, что жалкий червь - Ваамкан так обошелся с ним. Он даже не предполагал, будто тот тщедушный жрец, заручившись поддержкой горстки глупцов, способен возомнить себя хоть как-нибудь властным.
- Червь! - повторил Ниесхиок, оглянувшись, увидел Иенхона.
- Ответь мне, хорошо подумав, может ли Оенгинар остаться жив? - спросил он. - Вспомни, как все произошло.
- Я ничего не забыл. Но в том, что он умер, не могу быть уверен… Как не могу поручиться, не обратится ли день вдруг ночью. Наш мир не прочен, хотя я из числа тех, кто его укрепляет, - Иенхон сел напротив. Нелепым, даже смешным выглядел он в длинном белом одеянии служителей Рэдо. Ткань морщилась на мощном бугристом торсе, а голова, с заросшими темными волосами лицом, словно принадлежала хозяину горных троп - черному медведю: - Никто не посмел убить Рожденного. Мы привязали его к плоту и отправили вниз по реке - Пусть Рустм отнимет жизнь. Люди не должны решать за богов.
- Вот что?! Значит, отдали реке… Ваши заячьи сердца сжались перед священной душой Оенгинара?! Вы обрекли дитя на нескорую смерть в страданиях, вместо быстрой и легкой! Теперь на вас будто бы нет крови?! Тебе хотелось бы думать так, Иенхон?
- Ты не понял меня…
- Что скажешь ты, если Оенгинар, пройдя через муки, явится вновь?!
- Я напоил его соком винной травы - конец для него не был мучителен. Но ты не понял меня, Ниесхиок. Я не был трусом ни перед зверем, ни перед человеком. Я не трус! И поэтому запретил убить его, - Иенхон встал, полный достоинства, как истинный человек Голубого Леса, где коварные сплетения слов, обещания и страсти города всегда казались не громче шороха ветвей. На миг его чуткое ухо уловило, будто где-то далеко выкрикивают имя Рожденного - в приступе горя, то ли приветствуя, как живущего.
- Пусть боги руками судьбы вынесут свой приговор, - продолжил он. - Тогда не будет сомнений в содеянном благе ни для вас - растящих белых единорогов, ни для нас - поедающих серых. И если Оенгинар вернется, значит его душа во истину свята. Я упаду к нему в ноги, чтобы он распорядился мной.
- Если бы лучи Рэдо были только ласковы, а не сжигали в пепел повинных, если бы жажда добра не изливалась бурными реками зла - все было бы просто. Не нужны стали жрецы, чтобы понять, выразить определенное высшей волей. Ведь так, Иенхон? Все слишком сложно, даже ясное слово не все принимают одинаково.
- Много лет в тебе звучит голос Рэдо. Но скажи… Существуют другие страны: от поднебесной земли аоттов на восток и юг, за земли Аттлы, Мемфы, дальше - везде живут люди, у них другие имена богов и жрецы им говорят иначе, однако трудно усомниться в мудрости народов, живущих там. Почему так, Ниесхиок?
- Ты слишком много болтаешь с мемфийцами… Хорошо. Я отвечу: там ложь или другие законы. Наш же Рэдо для того, чтобы жить на этой земле. Только на этой, избранной Белым Единорогом. Обетованной, щедрой, пока хранимо священное животное. Пока мы верны законам от начала дней и послушны своим богам. Бойтесь, чтобы хитрые речи иноземцев не погубили вас! Я сам не чуждаюсь слушать мудрых из них, хотя таких встречается очень мало. Слушать и размышлять, но никто не заглушит голос Рэдо во мне. А ты, Иенхон, должен трижды опасаться речей пришельцев, думать о печати светлого бога, - ответил он, сам искренне веруя в это.
- Верховный жрец не справедлив к мемфийцам. Они редко говорят о богах. Они дают нам красивые драгоценные вещи, а сами увозят только шкуры, свинец да камни, которых у нас много. - Иенхон не слышал возражений жреца. Он думал, нужно ли делиться вестью, принесенной утром или лучше промолчать. За двадцать с лишним лет он так и не смог разобраться: добрый ли попечитель, друг ему этот человек или тайный враг.
- Иноземцы опять появились в наших краях, - решившись, доложил он.
- В это время?! - Ниесхиок знал, что верховье Рустма сейчас слишком мелководно и тяжелые корабли не могли приплыть до начала сезона дождей. Он вспомнил об аттлиеце Аруме с отрядом всадников, пришедших через восточные границы Ильгодо. Этот аттлиец уж слишком возмутил его покой, и жрец, ожидая дальнейшего повествования Иенхона, сделался суров лицом. Сжимая кинжал, он процарапал новый знак на плитке, смысл которого человек леса уяснить не мог.
