Вставив ключ в замочную скважину, Мостовой услышал звонок телефона, который заставил застыть не месте. Звонок звенел, заставляя думать о том, кто бы это мог быть.

Набрать городской номер могли только жена или сын. На службе все привыкли общаться по мобильному. Тем ни менее что-то подсказывало, звонили не родственники.

«Коли не они, остается служба. Похоже, данное Арине слово придется взять обратно», – подумал Федор Николаевич.

Прикрыв дверь, посмотрел на телефон. Тот звонил с присущей городским аппаратам «нагловатостью».

– Мостовой слушает! – Произнес полковник, надеясь, предчувствие обмануло, и он услышит голос жены.

– Говорит старший лейтенант Гордиевский, – вырвалось из трубки. – Служба наружного наблюдения.

– Говорите.

По спине Мостового пробежал холодок, заставивший переложить трубку из одной руки в другую.

– Видеокамера зафиксировала проникновение. Мужчина, возраст 45-47 лет. Квартиру открыл ключами.

– Лицо зафиксировали?

– Да. В данный момент объект находится в квартире.

Минута раздумья показалась Мостовому вечностью.

– Продолжайте наблюдение. Объект из квартиры не выпускать. Самим не входить. Присмотрите за балконом. Я буду через 20-30 минут.

В фургон наблюдения Мостовой вошел через 27 минут после того, как положил трубку. Кинулся к двери, забыв про все: про сумку с вещами и обещание жене.

Снаружи автомобиль не был приметным, не считая надписи черными буквами «Электрические сети», которая красовалась на желтых бортах.

Внутри был забит аппаратурой. Выглядело настолько непривычно, что Федор Николаевич, закрыв дверь, еще какое-то время осматривался.

Из оцепенения его вывел голос парня, сидящего в стороне. Тот был лет на пять моложе Черкашина и Гладышева. Взглянув на помощников, которые следили за происходящим на экранах, парень произнес:

– Здравия желаю, товарищ полковник! Это я вам звонил.

– Как зовут? – Протягивая руку, спросил Мостовой.

– Старший лейтенант Гордиевский.

– По-простому?

– Сергей Юрьевич.

– До Юрьевича не дорос, – пряча усмешку, произнес Федор Николаевич, – поэтому ко мне будешь обращаться по имени-отчеству, я к тебе по имени.

– Договорились, – обнажил сверкающие белизной зубы старший лейтенант.

Не дожидаясь, когда начальство потребует отчета, Сергей предложил Мостовому занять место за главным монитором.

– Мужчина проник в квартиру, открыв дверь ключами.

На вспыхнувшем экране появились очертания лестничной площадки, затем дверей и фигуры спускающегося человека.

– Сейчас вернется, – прокомментировал Гордиевский. – До седьмого этажа добрался на лифте, затем спустился на пятый, после чего вернулся на шестой.

– Проверял, нет ли кого этажами выше и ниже, – произнес Мостовой.

Через мгновение человек в бейсболке и очках вновь появился на экране. Не раздумывая, направился к квартире Мытника. После секундной заминки снял очки, поправил бейсболку, достал ключи, открыл дверь. Обернувшись глянул прямо в камеру.

Не ожидая увидеть лицо Звягинцева, Федор Николаевич издал такой стон, что даже сидящие по правую руку сотрудники отдела наблюдения обратили на это внимание.

– Твою мать! Майор!

Рука потянулась к карману. Вынув мобильник, Мостовой набрал номер Черкашина.

– Матвей, ты где? Одевайся и пулей к дому Мытника! Видеокамеры засекли проникновение. Уже тридцать минут гость находится внутри. Нет, ты не ослышался. Не гостья.

––

Разрезав шпагат, Звягинцев освободил содержимое от бумажной упаковки. Оставался слой пропитанной специальным раствором марли. В этот момент Константин Дмитриевич понял – в бандероли иконы.

Молченская и Численская иконы Божьей матери были созданы в 13 веке. Эту информацию Звягинцев узнал из прикрепленных к наружным частям окладов бумаг. Кроме примерного возраста образов, значилось – оба считаются утерянными.

«Утеряны – лучше, чем украдены», – подумал майор.

И тут же возникла другая согревающая сердце мысль: «Сколько же они могут стоить?». Звягинцев уже предвкушал, как совсем скоро приобретет моральную и материальную независимость. Не нужно будет экономить, занимать, а главное, появится возможность жить по-людски.

Под словом «по-людски» майор подразумевал все, что другие отождествляли с роскошью: дорогие автомобили, рестораны, путешествия в экзотические страны.

Цифры со многими нулями замелькали перед глазами. При этом на общее состоянии начали сказываться усталость и перенапряжение.

«Надо взять себя в руки, – произнес майор вслух. – Тем более, не проверена шкатулка».

Сверкающий лаком сундучок как будто ждал прикосновения человеческих рук и манил. Не церемонясь, майор поднял крышку и вынул содержимое: пять коробочек разного размера.

Разложив их в порядке от маленькой до большой, Звягинцев недвусмысленно ощутил, что силы покидают его. Не понимая, что происходит, присел на край дивана. Кружилась голова, подташнивало. Запрокинув голову, майор закрыл глаза: «Пройдет. Надо отдышаться, привести в порядок нервы».

Поднявшись, подошел к столу, глянул на коробочки. «Вот оно – счастье!» – пронеслось в голове.

Все пять футляров были оснащены замками. Кнопки по центру, ниже края соприкосновения крышки с днищем – это удалось обнаружить при прощупывании пальцами.

Легкое нажатие, еле слышимый щелчок. Взору Звягинцева предстала золотая пластина с изображением спящего льва. Вынимать ее майор побоялся, ограничившись прочтением надписи на внутренней стороне крышки футляра: «Образцовая печать. 14 век».

Звягинцев не знал и не понимал, что такое «образцовая печать». «Образец, что ли? А может, потому что идеальная? По смыслу подходит».

То, что пластина была сделана из чистого золота, не вызывало сомнений. Голова вновь пошла кругом.

Знакомство со львом продолжалось минут пять, после чего Звягинцев, оставив футляр открытым, взял в руки вторую коробочку. И вновь – прикосновение указательного пальца к спрятанной под бархатом кнопке.

Перед глазами предстал узор непонятной формы. Орнамент отличался изящной тонкостью линий, которые, переплетаясь, образовывали что-то похожее на цветок.

Константин Дмитриевич вынул вещь и прикинул, сколько та может весить. Не поняв, что она собой представляет – брошь или что-то другое – вернул цветок на место.

На крышке была надпись – «Арабский цветок». «Где-то я эту хрень уже видел», – подумал Звягинцев. Попытка вспомнить, где, успехом не увенчалась, и майор был вынужден перейти к изучению следующих двух футляров.

В обоих хранились кресты.

Разные по форме, размеру и по весу, они выглядели настолько изящными, что Звягинцев не мог оторвать глаз. Особенно поражал крест Лазаря Богши, выполненный полоцким мастером (так гласила надпись на футляре).

Необычный по оформлению, с птицами и кружевами, он был похож на символ счастья.

Другой являлся настоящим крестом, о чем свидетельствовала надпись на крышке. Оба предмета были выполнены из чистого золота. По возрасту крест Богши на сто лет моложе собрата. Четырнадцатый век – так было указано на коробке. Второй появился на свет в тринадцатом.

Нерасекреченным оставался последний футляр, который был больше других по размеру. Не открывая его, Звягинцев оценил вес коробки, потряс ее, осмотрел днище, но не нашел ничего, что могло бы дать хоть какую-то информацию.

«Ну что, дружище! Пришло время пролить свет на прошлое», – обращаясь к футляру как к живому существу, произнес майор.

Коробка оказалась настоящим сундуком с сокровищами, так как была до отказа набита золотыми монетами. Каждую из них украшал профиль человека со скипетром и державой в руках,

«Монеты времен Ивана Грозного», – успел подумать Звягинцев и даже протянуть руку, чтобы взяв одну, рассмотреть на свету.

Звонок в дверь заставил вздрогнуть. Прикрыв коробку крышкой, Звягинцев напрягся.

Вместо звука открываемого замка, по другую сторону двери прозвучал возглас: «Эй! Есть кто в доме? Если есть, откройте!». Спустя минуту, показавшейся Звягинцеву вечностью, раздались шаги спускающего по лестнице человека.