Здесь, как нам кажется, проглядывает мрачное значение явора, как и сосны: молодец срубил явор и согнал с него соколов, то есть освободил молодцов от грусти и тоски и пустил их веселиться. Между галицкими песнями есть колядка, в которой колыбель младенца Христа представляется висящею на яворах: А в полю, в полю два яворойки, На явороньках суть ретязойки, На ретязойках колисанойки, В колисайноци Бижее дитя: Колисала го Бижая Мати, Ей колисала, твердо заснула; Прилетали к ней вирлове птаси, Полетили з ним аж пид небеса. Мы едва ли ошибемся, если объясним, что присутствие яворов здесь означает земные невзгоды и страдания, ожидающие Христа в земной жизни, тем более что в другом варианте той же колядки жиды покушаются наделать зла младенцу.
На тих яворах висить скобойка, А в тий скобойци колисанойка, В тий колисанойци сам милий Господь. Там тади лежит давна стежейка, Тов стежейков идет сим-сот жидив. Едни ми гварят: «Заколишиме!» Друга ми гварят: «Переверниме!» А трети гварят: «З собов возьмиме!» Но в галицких песнях есть, однако, следы такого значения явора, которое не сходится со всеми приведенными примерами. Таким образом, в колядках поется, что среди двора стоит явор, на котором золотая кора и серебряная роса; прекрасная девица обдирает золотую кору и стряхивает серебряную росу, потом несет то и другое к золотых дел мастеру, чтоб он сделал золотую чашу и серебряный кубок: из чаши будет пить сам Господь, а из кубка хозяин, в честь которого колядуют. Стоить явир посеред двора, На явори золота кора, Золота кора, срибная роса, А уточила (?) красная панна, Золоту кору, тай обтручила, Срибную росу тай обтрусила, И нонесла до золотничка: «Ой, золотничку, голубоньку, Зроби мини золотий келих, Золотий келих, срибний кубок. А з келиха сам Господь пье. А из кубка сам господарь». В другой колядке наверху явора сокол вьет гнездо; в середине дерева в борти — пчелы, а у корня — черные бобры; все это, как предметы богатства, предоставляется хозяину и хозяйке. Ой, там за двором, за чистоколом, Стоит ми, стоит зелений явир, А в тим явори три користоньки: Една ми користь — в верху гниздонько, В верху гниздонько, сив соколонько; Друга ми користь — а в середини, А в середини в борти пчолоньки; Третя ми користь — у коринячка, У коринячка чорнии бобри. Сив соколонько — пану на славу, Яри пчолойки — Богу на хвалу, Чорнии бобри — та на шубоньку, Та на шубоньку господиноньци. Таким образом, в обеих этих колядках явор является уже не с обычным своим мрачным значением, а скорее представляется образом богатства. Но нельзя поручиться, чтобы здесь было одно и то же дерево под именем явора, тем более что в чешских и словацких песнях явор является совсем не тем глубоко грустным символом, как в южнорусских, и, может быть, западнославянское воззрение отразилось здесь на западных окраинах южнорусского племени. Наконец, надобно принять во внимание и то обстоятельство, что одно дерево могло заменить другое с ослаблением ясности мифологических воззрений. Так, в чрезвычайно любопытной колядке о сотворении мира (см. ниже о голубях) в одном ее варианте — дуб, в другом — явор, и, при соображении с другими подобными образами, можно склониться к тому, что явор заменил дуб неправильно. Лоза также постоянный символ несчастия и слез, чему немало способствует и созвучие слов, постоянно встречаемое в тех образах, где в народных песнях является это дерево: лозы — слезы применительно к разным положениям и девицы, и молодца, и замужней женщины, и козака, и детей. Еще козак не заихав за густии лози, Вже облили дивчиноньку дрибненькии слези. Или: Десь мий милий далеко, За густими за лозами Умиваеться слизами. Или: Пишли дити за лозами, Виливаються слизами, Тоби б, тату, так Биг дав, Як се ти нас розигнав. Или: Заростало Запорожье густими лозами, Та вмилися козаченьки дрибними слизами. Калина в лозе — образ несчастного замужества. Ой, у лози калинонька в лози, Тепер моя головонька в тузи. А вжеж в лози калинонька зацвила, А вжеж мене мати за пьяницю дала. На пути козаку расцветают лозы — невзгода. Ой, зацвили густи лози Козакови при дорози, Козак блудить, козак нудить. Девица, не дождавшись милого, сопоставляет себя с лозами. Хилитеся, густи лози, видкиль витер вие, Дивитеся, кари очи, видкиль милий ииде; Хилилися густи лози, та вже перестали, Дивилися кари очи, та й плакати стали. Лоза — страдание от врагов. Тяжко лозам хилитися через береженьки: Тяжко очам дивитися через вороженьки. Ночевать в лозах или под лозою — образ бедствия. Пид лозиною всю нич почувала, И з лозиною всю нич розмовляла: Ой, лозино, ти жовтий цвите, Пропала я, ох мий бидний квите! Ой, лозино, ой ти ж, зелененька, Пропала я, та щей молоденька! Лоза — постель утопленника. Моя постилонька у води лозинонька. Есть песня, в которой молодец бросает свою возлюбленную в Дунай и сам обещает за нею последовать. Она, конечно, мертвая приплыла к густым лозам.
Ой, взяв милий милу пид биленьки боки, Пустив милу на Дунай глибокий. «Пливи, мила, миленька, водою, А я зараз плину за тобою!» — Ой, виплила, мила, за густии лози, Ой, облили мене дрибненькии слези! |
