За два роки го чекала,
А на третий чарувала…
Суху грушку подливала.
Боже, Боже, чьто за чари,
Же мертве тило прогварит!
В четвер вечур по вечери,
Не вистало и полночи,
Иде милий дуркаючи.
В силу этих чар над сухою грушей в четверг ввечеру (у литовцев в это время особенно являются привидения) явился к ней умерший милый. Она удивилась, что у него лицо было бледно и волосы слеглись. Он зовет ее под черешню. Вдруг запел петух. Мертвец приказал ей идти домой не оглядываясь, а не то она погибнет.
Як они там посидали,
То когути заспивали.
Ид до дому, моя мила,
Жебись ся не обизрила,
А скоро ся ти оглянеш,
Та ти зараз там пропадет, и проч.
Эта песня, однако, нам кажется не древнего происхождения, и если усвоена народом до какой-нибудь степени, то сложена на немецкий образец. Баллады совсем не в духе малорусской песенности: никогда рассказы о мертвецах и чертях не облекаются в песенные формы. Притом в западную южнорусскую песенность вошла даже другая песня, отчасти похожая на приведенную нами, но уже явно составленная по мерке Бюргеровой «Леноры».
Терен, кроме приведенного выше превращения молодца (см. выше о калине), в малорусских песнях встречается как образ очей.
Чорни очи як терночок,
А бривоньки якь шнурочок.
Девица прикладывает терен к глазам и говорит: «Если б у меня были такие очи, я бы вышла замуж за господчика».
Урвала соби чорного терну,
Та приложила к своим оченькам:
«Коби ж у мене такии очи,
Годила бим ся та паничеви».
А в песне об утонувшей Ганне, по некоторым ее вариантам, в терен превращаются ее очи.
У лузи терен — Ганнины очи.
В колядке поется о золотом терне, служащем как бы оградою господарю, которого прославляют.
Ой, славен, славен нашь господарь,
Золотим терном обгородився.
В некоторых песнях говорится о терновом огне или терновых огнях, т. е. о горящем терне:
Ой, по гори, по гори,
Терновии огни,
Коло тих огнив
Дванадцять молодцив.
Между этими песнями особенно поразительна одна, в которой изображается хоровод около тернового огня.
А там на луках на барз широких,
Там же ми горит терновии огник,
Коло огня ходит широкий танец,
А в таньци ходить княгня Иванко.
Далее рассказывается о каком-то княжиче (княжя) Иванке, которого пан приказал посадить в тюрьму. Если мы сопоставим с иною песнью игру в горелки или «горю дуба», то, быть может, не ошибемся, если сделаем такую догадку, что в глубокой древности языческие хороводы отправлялись при горении костров и для этого употреблялся, между прочим, терн, имевший священное значение.
Верба (Salyx fragilis) в песнях — символ сборищ и свиданий, что вполне сообразно с бытом, так как это дерево растет не только в огородах, но в селах на улицах, при дворах, при плотинах — везде, где бывают сборища. Под вербою в песнях водят хороводы, собираются улицы, девицы приманивают к себе молодцов, женщины белят полотна.
Ой, пид вербою, пид зеленою,
Ой, там круглий танец иде.
Що на наший улици
Верба зеление;
Ой, тим вона зеление,
Що челядь молода.
А на чужий улици
Верба не зелена,
Ой, тим вона не зелена,
Що челядь мерзена!
Пид вербою дивочка
Русу косу чесала,
На молодцив моргала.
Ой, пид вербою, пид зеленою
Там молодиця биле билила.
В веснянках приглашают девицу обмести вербу и место под нею: туда приедет и станет с товаром молодец; у него хорошие кольца — всем девицам он продает, а одной из них дает даром.
Ой, пид вербою не метено.
Пид зеленою не прометено.
Та встань, Настечко, ранесенько,
Обмети вербу чистесенько,
Ой, там Ивасько з крамом стане,
З крамом хорошим — з обидцями,
Усим дивочкамь роспродае,
Дивци Настечци так дае.
В другой песне, петровочной, поется, что под вербою стоят кони оседланные, с уздами и нагайками, совсем готовые — только сесть на них да ехать сватать девиц.
Ой, пид вербою зеленою
Там стоять кони посидлани,
И посидлани и поуздани,
И нагаечки почеплени.
Тильки систи та поихати
У Високее дивок сватати.
Здесь опять под вербою сборище. Под вербою — свидания молодцов с девицами, она свидетельница и ссор жен с мужьями.
На гори верба, пид вербов вода.
Черпала ми ей дивча молода,
Дивча вид води, козак до води,
Зачекай мя кгречна панно,
Дай коним води.
На двори верба, пид вербою калюжа,
Россердилась жинка та на свого мужа.
Верба стоит на распутье, все видит, все слышит, и к ней обращается девица, желая узнать, куда уехал ее милый.
Ой, вербо, вербице,
Ти на роспутьти стояла.
Далеко чула, видала,
Куди ихав мий миленький?
Верба, растущая на дворе девицы, имеет как бы приворотное значение. Ветреный молодец говорит любящей его девице, которой он изменяет, чтоб она посадила у себя близ ворот вербу; он хоть пойдет и к другой, а зайдет к ней. Девица отвечает, что она садила и поливала, да не принимается верба, и сопоставляет это обстоятельство с тем, что молодец, которого она любила, отвращается от нее.
«Ой, посади, молода дивчино, у ворот вербу,
Ой, я буду до другой йти, то и до тебе зайду». —
«Ой, уже я садила, уже поливала, та не приймаеться;
Ой, кого я любила, кого я кохала, той мене цураеться».
Верба — признак собрания молодцов, и запорожский кошевой атаман собирает под вербою свою козацкую раду.
Ой, пид вербою, пид зеленою
Стояла рада хлопцив громада.
Та стоить верба сама одна,
Та вона соби гостя мае,
Гостя мае, кошового,
Приихав кошовий для порадоньки.
