Эй, шло дивчя на травичку,
До тихого Дунаечку,
В правий руци серпик несло,
В ливий руци плахту несло.
Стритив ии чужоземец,
Чужоземец-незнаемец.
«Дивча, дивча, зчаруй брата!
Кед ее з нами пийти рада». —
«Як би я го счаровала,
Кед я не маю зильля того». —
«Бьей до саду вишневою,
Там ти найдеш зильля того,
И намочь го во шкляници.
Буде ити братчик з поля:
„Дай ми пити, сестро моя“».
Братчик пие зо шкляници:
«Посмотрь, сестро, на мои дити!
Задзвонили на дзвиници,
А сестрици на граници.
Закуйте мя в билий каминь
Няй не чую дзвонив за ним,
Напальте ж з мя тог попелу,
Тай посийте мя по полю:
Най з мя росте билий квит;
Най то знае цилий свит».
Неизвестно, впрочем, есть ли это особое растение, называемое белым цветом, разумеется ли под этим какое-нибудь растение, цветущее белым цветом, не названное здесь по имени, или это белый цветок вообще безотносительно к одному какому-нибудь растению.
Кроме растений с особыми названиями, в народной поэзии является трава в неопределенном значении всяких травянистых растений, преимущественно невысоких (так как для высоких есть другое общее название — бурьян). Трава сопоставляется с различными положениями любви и семейной жизни. Хождение по траве девицы — символический образ счастливой любви: «Хожу по траве и не нахожусь; кого люблю я верно — не налюблюсь».
По травици хожу — не нахожуся,
Кого вирне люблю — не налюблюся.
Девица, разлюбившая молодца, сожалеет о траве, по которой ходила.
Шкода трави мурави, щом по ней ходила;
Шкода мене молоденьки, щоб дурни любила.
Трава делается шелковою там, где проезжал милый, и делается гнилою и увядшею там, где проезжал немилый сердцу девицы:
Чорвоная калинонька вишче млина стояла,
Що вона видала:
Куди нелюб ихав — там трава гнила,
Куди милий ихав — там трава шовкова,
Куди мий нелюб прихав — там трава зивьяла,
Буди мий миленький поихав,
Ой, туди трава вже щовкова, —
а равным образом вянет и чернеет там, где виделись любовники, которые потом разлучились.
Ой, пиду я, пиду,
Де з милим стояла;
Там була травка,
Була зелененька,
А тепер вже повъяла.
Ой, пиду я, пиду,
Де з милим сидила;
Там була травка,
Була зелененька —
А теперь почорнила!
Рослая зеленая трава сопоставляется с хорошим, а сухая — с дурным состоянием замужней женщины.
Ой, у саду при долини трава по колина,
Ой, за добрим чоловиком жинка як калина.
Ой, у саду на горбочку трава жовкние,
Ой, за лихим чоловиком жинка помарние.
Увядание травы вообще означает печаль. Девица, которая от печали склоняется на стол, сравнивается с падающею травою:
Шовковая трава по полю полягла;
Молодая Марусенька до стола прилягла, —
а также мать, тоскующая после отдачи замуж дочери, печалится, словно трава наклоняется и плачет, как трава сохнет.
Росла трава, росла, та й похилилася;
Дала мати дочку за миж — та й зажурилася.
Росла трава, росла трава, стала посихати;
Дала мати дочку за миж — тай стала плакати.
Покос травы или срывание — образ взятия девицы из родительского дома.
Коло моря трава густо;
Кто тую травицю покосить,
Той мене у батенька попросить,
А кто тую травицю порве,
Той мене од батька возьме.
В одной галицкой песне есть такой образ: девица жнет траву и просит трех козаков помочь ей; первому обещает павлиний венок, второму — золотой перстенек, третьему — самую себя. Разлука с милым означается тем, что по той тропинке, по которой он прежде ходил, вырастает трава:
По стеженци куди ходив — трава зеление, —
а образ невозможности достигнуть желаемого — вырастание травы на помосте в хате.
Як виросте травиченька в хати на помости.
Былина — символ бедности, одиночества, сиротства. Сирота говорит: «Я как былина в поле; нет моей бедной голове утешения в чужой стороне!»
Як билина в поли на чужми сторони,
Нема порадоньки бидний голови.
Больной козак лежит, как былина.
Стоить мила, як калина;
Лежит милий, як билина.
Девица говорит милому, что она не былина — у нее есть отец, мать и родные.
Ти не витер, ти не буйний, а я не билина,
Есть у мене отець, мати и уся родина.
Иногда в песнях встречаются цветы без обозначения, о каких известных растениях говорится. Но это случаи редкие. Так, в колыбельных песнях, обращаясь к ребенку, поют, что мать его пошла в поле, откуда принесет три цветочка: один — дающий сон, другой — рост, а третий — счастье.
Ой, первую зросливую,
А другую сонливую.
В рекрутских песнях взятие молодца сопровождается увяданием цветов в саду.
Ой, у саду зелененьким квиточки повьяли,
Помиж тими квиточками дорожки лежали,
Помиж тими дорожками кузоньки стояли,
Помиж кузоньками ковали ковали.
Вони кують и гартують билое зализо,
Не на вора-розбойника, на вдовиного сина,
Ой, пиймали из вечира — повезли в городочок,
Поставили у станочок — забрили лобочок.
Венок из цветов — вообще принадлежность и священный символ девственности. Уважение к венку чрезвычайное: он выше горы, яснее звезды: «Стояли под вербою три девицы: одна в бархате, другая в золоте, а третья только в венке. Та, что в бархате — годится топить печь, та, что в золоте — мыть ложки, а та, что в венке — в хоровод».
