Камыш — очерет — в шуточных песнях с осокой представляют любовную двойственность:
Очерет та осока,
Чорни брови в козака,
На те мати родила,
Щоб дивчина козаченька любила.
С сухим очеретом сопоставляется глуповатый молодец, которого девушка дурачит.
Ой, сухий очерет та прибреховатий,
Чи ти мене не пизнав, пришелеповатий,
Ти думаеш, дурню, що я тебе люблю,
А я тебе, дурню, словами голублю;
Ти думаеш, дурню, що я покохаться,
А я з тебе, дурню, аби посмияться.
В малорусской поэзии мы встречаем несколько растений, имевших несомненно поэтическое значение, но смысл его в настоящее время темен, так как эти растения встречаются очень редко и даже некоторые, сколько нам известно, по одному только разу, таковы: папоротник «царь-зильля», сон-трава, «трой-зильля», Божье дерево, ряска и жемчужная трава.
Папоротник — папороть — встречается в одной песне, где, по одному варианту, девочка-жидовочка, по другому — русалочка загадывает три загадки: что горит без пламени, что растет без корня и что цветет без цвету?
Ой, що горить без полонья?
Ой, що росте без кориня,
А що цвите без всякого цвиту?
(По галицкому варианту:)
А що ми квитне без синего цвиту?
Горить золото без полонья,
Росте каминь без корине,
Цвите напороть без цвиту.
Так отгадывается эта загадка: без пламени горит золото, без корня растет камень, без цвета цветет папоротник. По тому варианту, где загадывает девочка-жидовочка (дивчя-жидивчя), козак отгадывает, по другому девица не отгадала и русалочка защекотала ее.
Дивчинонька загадочки не видгадала,
Русалочка ии залоскотала.
Хотя этот образ состоит в связи с известным суеверием о цветении папоротника в ночь на Ивана Купала, в отношении поэтической символики он остается для нас неясным.
О царь-зильле (Delphinium elatum) одна песня говорит, что оно растет в глубокой долине, на высокой могиле и над ним кукует кукушка. Оставшись одно после того, как вся трава скошена и дуброва вся опустошена, оно просит девицу обмолотъ ее, но девица не смеет, потому что у ворот стоит немилый и держит палки, которыми грозит бить ее по плечам.
Уся травиця покошена,
И диброва спустошена.
Зосталось царь-зильлячко.
«Обполи мене, моя дивочко!» —
«Ой, рада б я обполоти,
Та стоить нелюб у ворот,
Держить кии тоненький
На мои плечи биленький».
Образ совершенно непонятный. Из другой песни можно заключить, что этому зелью приписывали какую-то целительную силу. Голубка говорит голубю, что не может вымолвить словечка: сердце у ней обкипело кровью. «Я достану царь-зелья, — говорит голубь, — попарю твое сердце». — «Не поможет царь-зильля — разве Бог один поможет».
«Ой, голубонько сивий,
Словця не промовлю:
Обкипило сердце
Чорвоною кровью». —
«Ой, голубонько сива,
Царь-зильля достану,
Серденько попарю!» —
«Ой, голубонько сивий,
Царь-зильля не поможем,
Хиба нам поможе
Та наш милый Боже!»
Сон-трава (anemone pulsatilla) встречается в одной только песне, которую наши этнографы отнесли к гетману Ивану Свирговскому. Хотя начальные два стиха этой песни:
Плакала стара баба Грициха,
Мов перепелиха, мой перепелиха, —
очевидно выдуманы, но дальнейшие могут быть народными, по крайней мере мы не имеем основания положительно отвергать их народность.
Молода сестра сонь-траву рвала,
Старую питала, старую питала:
«Чи той сон-трава козацькая сила?
Чи той сон-трава козацькая могила?» —
«Ой, той сон-трава голубонько зростився у поли,
Та пиймала ту траву недоля та дала моий дони.
Ой, доню моя, доню, годи сумовати,
Що нашого молодого Ивана в могили шукати».
Сестра рвала сон-траву и спрашивала старуху, что значит этот сон-трава — козацкую ли силу или козацкую могилу? Ответ на это таков: «Этот сон-трава вырос в поле, поймала эту траву недоля и дала моей дочери. Полно тосковать, моя дочь: уже наш Иван теперь в могиле». По-видимому, эта песня имеет связь с поверьем, существующим, по свидетельству Маркевича и Сахарова (укр. мелодии и русск. чернокн. 43), в Украине и Великой Руси, о том, что, положив сон-траву под подушки, можно увидеть и узнать во сне тайну, которую пожелают. Но, приводя эту песню, мы все-таки принуждены отнести ее к разряду таких, о народности которых может возбуждаться до известной степени сомнение, о чем скажем после. Трой-зильля упоминается в песне, которой содержание таково:
Марисенька на дгижку (по др. варианту: во полози)
лежала,
Чорним шовком головку связала;
Наихали три козаки з повку,
Розвязали Маруси головку.
Один каже: «Я Марусю люблю».
Другой каже: «Я Марусю возьму».
Третий каже: «На шлюбоньку стану».
«Ой, хто мини трой-зильля (по волынск. варианту:
трех-зильля) достане,
Той зо мною на шлюбоньку стане».
Обизвався козак молоденький:
«Есть у мене три кони на стани:
Перший коник як голуб сивенький,
Другий коник як лебедь биленький.
Одним конем море перепливу,
Другим конем поле перейду,
Третим конем трой-зильля достану».
Ой, став козак трой-зильля копати,
Стала над ним зозуля ковати:
«Кидай, кидай трой-зильля копати,
Иди Марусю з весильля стричати».
Иде козак поле и другое,
А на третье та став зворочати,
Став Марусю з весильля стричати.
Маруся заболела, обвязала черным шелком голову. Приехали трое козаков, один говорит: «Я Марусю люблю»; другой говорит: «Я Марусю люблю»; третий: «Я с Марусей обвенчаюсь». Маруся сказала: «Кто мне достанет трой-зильля, тот со мною обвенчается». Откликнулся молодой козак: «У меня три коня в конюшне: первый — сиз, как голубь, другой черен, как галка, третий бел, как лебедь. На первом коне переплыву море, на другом перееду поле, а на третьем достану трой-зильля». Вот стал козак копать трой-зильля, стала над ним куковать кукушка: «Перестань копать трой-зильля, иди встретить Марусю, она идет с своей свадьбы!» Едет козак по полю, едет и по другому; как стал он сворачивать на третье поле, встречает Марусю — она идет с своей свадьбы! «На то меня мать родила, — говорит Маруся, — чтоб я дурачила козака».
