Упав снижок на оближок, та став водицею.
Лучче було дивчиною, чим молодицею.
В одной любовной песне девица сравнивает свою сердечную тоску со снегом, тающим в руке:
Ой визьму я сниг у руку — сниг у руци тане,
Тяжко-важко на серденьку, як вечир настане.
Крепкий замерзший снег сопоставляется с холодностью сердца к женщине и также с тоскою и скукою.
Упав снижок на оближок, та вже не ростане;
Пишов би я до иншои — серце не пристане.
Образ падающего снега на замерзшую криницу, у которой козак поит коня, а девица наливает ему воду, сопровождает разлуку с девицею молодца, идущего в военную службу.
Ой у поли снижок пролитае,
А в криници вода замерзае,
Ой там козак коня наповае,
А дивчина воду пидливае;
Козаковы серденько вмливае:
«Пойду я государю служити!»
Метель — символ непристойного брака, брака некстати: «Во поле метель; зачем старик не женится? Как ему жениться, когда некому печалиться».
Ой у поли метелиця;
Чому старий не жениться?
Ой, як ему женитися,
Що никому журитися.
В этой песне тот смысл, что так как прошло для старика время жениться, то на свадьбе приличнее тосковать, чем веселиться. Подобный смысл в галицкой песне, где под образом метели говорится о вступлении в брак недостойной женщины и от имени другой дается жениху совет покинуть негодную и взять другую — ее, трудолюбивую.
Ой, на гори метелиця,
Виддаеся негидница;
Покинь, покинь негидную,
Возьми мене, робитную!
Мороз — символ страдания. Песенный мир вообще чуждается зимнего времени года, а мороза тем более: «Ой! Дай, Боже, дождь, лишь бы не мороз».
Ой, дай, Боже, дожч,
Аби не мороз… —
так начинается одна песня. С морозом, поражающим орешник, сравнивается судьба женщины, у которой недобрый муж.
Зелененькая лещинонька, чого гильля опускаеш?
Молодая молодице, чого слези проливает?
Ой я гильля опускаю, бо мороз натискае;
Ой я слези проливаю, що лихого мужа маю.
Дурное обращение мужа с женою выражается образом, что муж водит ее босиком на мороз.
Запорожець, мамо, запорожець
Водив мене босу на морозець!
Мороз, сдавливающий воду, сравнивается с сердцем, недружелюбно относящимся к другому сердцу.
Витер вие, вода шумить, мороз натискае,
Твое серце мому серцю вирне не сприяе.
Мороз, поражающий дуб, — образ несчастия козака, которого постигает необходимость идти в поход и разлучиться со своею милою.
Розвивайся, сухий дубе, завтра мороз буде!
Убирайся, козаченько, завтра поход буде!
Я морозу не боюся — вранци розивьюся,
Я походу не боюся — вранци уберуся.
В одной песне (вероятно, купальской, доставленной нам из Подолии) смерть сопоставляется с морозом и представляется танцующею с морозом.
Смерте, смерте, иди на лиси,
Иди на безвисть, иди на море,
И ти, морозе, великий, лисий,
Не приходь до нас з своей комори!
Смерть з морозом танцювала
И на море десь погнала.
Огонь в малорусских песнях не принадлежит к часто упоминаемым предметам и не имеет ясного символического значения. Общее в поэзии других народов сравнение любовного чувства с жаром, пламенем почти чуждо малорусской поэзии, если из области ее выбросить песни, недавно уже заимствованные. Исключение составляет в этом отношении между чисто малорусскими песнями игра в «горю дуба», где на вопрос: «Зачем ты горишь?» — следует ответ: «За тобою» или «По тебе, молодой».
«Горю, горю дубе». —
«Чого ти горишь?» —
«Красной дивици». —
«Якои?» —
«Тебе молодой».
В купальских песнях, где огонь должен бы играть важную роль, он, насколько нам известно, встречается только два раза (да и то в одной, не чисто купальской, а из так называемых петровочных, которые нередко смешивают с купальскими); но в обеих песнях дальнейшее содержание не имеет отношения к огню, о котором упоминается в начале. В первой после пылающего дуба следует описание, как девица белила полотно и воображала себе свою будущность: пойдет ли она за милого или за немилого.
Ой гори, гори, сухий дубе!
Паше поломья з тебе дуже.
Содержание второй — шуточное.
На Купала огонь горить,
Нашим хлопцям живит болить.
В веснянках огонь встречается несколько раз, и притом в непонятных образах. В одной говорится, что девица в день Преполовения погнала стадо рогатого скота, потеряла корову и зажгла дубраву.
У преполовну середу
Погнала дивка череду,
Та загубила корову,
Та запалила дуброву.
Еще загадочнее другая веснянка, где представляется, что девица зажгла дубраву своею блестящею одеждою.
Ой, ишла дивонька через двур, через двур,
На ней суконька в девять пул, в девять пул;
Стала суконька сяяти, сяяти,
Стала диброва палати, палати.
Идить, парубки, диброви гасити, гасити;
Решетом водицю носити, носити,
Скильки в решети води е, води е,
Стильки в парубкив правди е, правди е.
Потом опять повторяются первые четыре стиха, а затем поется:
Идить, дивоньки, диброви гасити, гасити,
Кубоньком водицю носити, носити;
Скильки в кубоньку води е, води е,
Стильки в дивочок правди е, правди е.
Из третьей веснянки можно предполагать, что тут есть какая-то связь с веснянкою о воротаре (см. ниже). Таким образом, в игре, которую сопровождает пение веснянки о воротаре, девицы носят на протянутых руках ребенка; в других местах та же игра — хождение с ребенком, и непременно женского пола, на протянутых руках — сопровождается песнею о зажженной дуброве, и погашение этого пожара приписывается лицу:
