Я задыхаюсь и прикрываю рот, чтобы не закричать.

— … спать в бетонной комнате без кровати или гребаного одеяла, чтобы согреться. Я был болен большую часть своей жизни. Температура, которая становилась такой высокой, что у меня возникали галлюцинации, рвота, которая была такой сильной, что разрывала все кровеносные сосуды на моем лице и глазах, ломала ребра…

Я обхватываю руками живот, пытаясь взять себя в руки.

— … избиения, которые, казалось, никогда не кончатся. Голод. Когда она, наконец, кормила меня, и когда я подносил еду к губам, она шлепала меня так сильно, что еда падала на пол, а я видел звезды. Знаешь, каково это — есть свою еду с пола? Ползать на коленях, заложив руки за спину, и слизывать свою еду с грязного гребаного пола, Шайен?

— Нет.

— Нет, конечно, ты не знаешь. — Он придвигается ближе, но я не поднимаю головы. — Хреново, что твоя мама заболела и умерла, но не жди от меня ни капли сочувствия. По крайней мере, у тебя была мама, которой не доставляло удовольствие пытать своих детей.

— Прости, я не знала, насколько плохо…

— Хочешь знать? — его голос у моего уха, так близко, что горячее дыхание касается моей шеи. — Ты действительно хочешь знать, убил ли я свою семью? Сможешь ли ты справиться с правдой моей жизни, Шайен?!

Я отворачиваю голову от его криков и задаю себе тот же вопрос.

Смогу ли я? Смогу ли я вынести еще какую-нибудь из его истин?

— Д-да.

Он тихо стонет и заканчивает глубоким смешком.

— Такая смелая, моя Застенчивая Энн. — Он обхватывает рукой мой конский хвост и мягко оттягивает голову назад, пока шея не напрягается под таким углом. Его губы перемещаются к моему горлу, и он скользит языком от ключицы к уху, медленно и обдуманно.

— Ммм… Я чувствую вкус твоего страха.

Я крепко зажмуриваю глаза и молюсь о мужестве.

— Я не боюсь тебя. — Мой голос дрожит, когда он продолжает нежную атаку на мое горло своими губами. — Я боюсь за тебя.

Его рот застывает на моей шее, а рука, которой он держит мои волосы, дрожит, но не от беспокойства, а от едва сдерживаемой ярости.

— Не бойся за меня, малышка. Хочешь правды, и ты ее получишь. — Его дыхание, как огонь, окутывает мое ухо. — Да, я убил свою мать-шлюху.

Я втягиваю воздух, но также быстро выдыхаю его.

— Теперь довольна? — он издает смешок и отпускает мою голову. — Ты собираешься бежать, Шай?

Я поворачиваюсь, чтобы увидеть Гейджа, его стойку, напряженную и готовую к нападению. Мои глаза горят, но не от слез. А яростной одержимостью и огненным гневом, которых я никогда раньше не испытывала. Издеваться над собственными детьми, обвинять невиновных в преступлениях, заставлять их буквально есть дерьмо.

Медленная усмешка изгибает мои губы, и, когда его глаза прищуриваются на моих губах, он бледнеет.

— Нет, я не собираюсь убегать. — Я поднимаюсь и встаю, и впервые за все время вижу вспышку страха в глазах Гейджа. — Счастлива ли я? — я делаю шаг к нему, и его руки сжимаются в кулаки по бокам. — Ты сможешь принять мою правду, Гейдж?

Он не отвечает устно, но наклоняет голову.

— Эта сука заслужила смерть, и никто не может лучше доставить ей вечность в аду, чем ты.

Гейдж

Никогда в жизни я не был потрясен до глубины души.

Я видел столько, был свидетелем пыток детей, испытал боль и психическое насилие, которые не мог представить ни один человек. Был изгнан, обращен в мусор и оплеван единственным человеком в мире, который должен защищать меня.

Я никогда не теряю голову. Всегда держу все под контролем. Но когда я широко раскрытыми глазами смотрю в полный ненависти взгляд женщины передо мной, то чувствую себя глупо.

Совершенно неспособным на ответ.

Она не только не ненавидит меня, не осуждает и не жалеет… но и поддерживает меня. Сама по себе эта концепция безумна. Такие женщины, как Шайен, с ее большим сердцем и нежной душой, должны воспринимать меня как чуму. Бежать, спасая свою жизнь, и никогда не оглядываться назад. Тот факт, что она оголяет мою душу и оставляет беззащитным, шокирует.

— Расскажи мне остальную часть истории, Гейдж. — Она крадется ко мне, и я делаю глубокий вдох. — Ту часть, которую знаешь только ты. Ту часть, о которой ты никогда не хотел, чтобы Лукас узнал.

— Я… я не могу.

Проклятье, я говорю как слабак.

Она придвигается ближе.

— Она убила твоих братьев и сестру?

Черные вспышки взрываются перед моими глазами, и беспомощность наполняет мою грудь.

Я поднимаю руку, чтобы остановить ее наступление как физически, так и словами.

— Прекрати!

Ее красивые глаза сужаются.

— Ты был там и взял на себя ответственность, чтобы защитить Лукаса. Тот день, должно быть, был хуже других. Откуда взялся пистолет?

Я зажмуриваю глаза, борясь с чернотой.

— Я не… я не могу…

— Ты можешь доверять мне. На каком-то уровне ты знаешь, что можешь. Не сопротивляйся этому. Поговори со мной.

Туннельное зрение сжимается. У меня кружится голова, и я присаживаюсь на корточки, чтобы обхватить голову руками.

— Не понимаю, что ты делаешь, но просто… остановись. — Я нажимаю на виски в попытке отодвинуть надвигающуюся темноту.

— Что произошло в тот день, когда ты убил свою мать, Гейдж? Скажи мне!

Жалкий крик вырывается из моего горла.

Занавес опускается.

Шайен

Гейдж уходит.

Только что он был здесь, а в следующее мгновение его глаза закрываются, а мышцы расслаблены. Я обнимаю его, не уверенная в том, кого держу.

Я пытаюсь успокоить мужчину в своих объятиях, его большое тело прислоняется ко мне, как будто он теряет все свои силы. Проигрывает бой. Моя грудь болит, а сердце полностью уничтожено из-за этого ужасно сломленного мальчика.

Три слова звучат у меня в голове так же отчетливо, как мое собственное имя.

Я люблю их.

Их обоих.

Боже, и разве это не то, чего им не хватает всю жизнь? Именно отсутствие любви делает их настороженными. Мысль о том, что они недостойны безусловной привязанности, сдерживает их. Каждой частичкой своего существа я хочу исправить это, доказать им, что они исключительны. Я не хочу их исправлять, просить помощи у Лукаса с намерением избавить его от Гейджа; это только подтвердило бы то, во что они уже верят. Что им нужно, так это верить в свою ценность не тогда, когда они могли бы стать кем-то, а что они ценны сейчас, теми, кем они являются.

В моей душе воцаряется хаос, пока я пытаюсь понять, что это значит. Что значит любить того, у кого никогда не было шанса на нормальную жизнь. Он настолько эмоционально разрушен, что даже не может распознать любовь.

Возможны ли вообще отношения между нами?

Видения вспыхивают перед моими глазами. Лукас вырезает кусок дерева у реки, а маленький мальчик смотрит на него с благоговением и широкой улыбкой на лице. Я наблюдаю с крыльца, положив на раздутый живот руки, с золотым ободком на пальце. Моя мама улыбается мне с небес, улыбается, потому что она всегда знала, что я предназначена для больших дел, и эти большие дела не имеют ничего общего с моими карьерными целями.

Я предназначена для этого. Любить того, кого нельзя любить.

Чувство правоты переполняет меня.

Принимая каждую частичку любви, которую изливали на меня мои родители, я покрываю ею Лукаса. Принимаю его, всего его, вместе с прошлым. Даже глубины ада и всех его демонов. Я обнимаю его крепче, не желая отпускать Лукаса теперь, когда он наконец обретает покой. Ветер тихо стонет в кронах деревьев, и я закрываю глаза, впервые чувствуя, что нахожусь именно там, где мое место.

Внезапно его тело застывает в моих руках. А дыхание меняется от сна и спокойствия к панике.

— Шай?

Я выдыхаю, и мои мышцы расслабляются от робкого и смущенного тона его голоса.

— Привет, Лукас.

Он приподнимается и высвобождается из моих рук, и я прижимаю колени к груди. Сидя на одном бедре, заложив руку за спину, он смотрит на меня в замешательстве. Его взгляд обводит лес, а затем возвращается ко мне.