– Займись. Делом.

Такое чёткое выделение слов обычно ничего хорошего не сулит.

Я быстро скидываю с себя полотенце и надеваю свежую майку и шорты. В шкафу несколько вещей, но выбора одежды у меня нет. Ежедневно, когда выхожу из ванной, Уолтер раскладывает их на кровати.

Надеясь, что он не смотрит, лишь мельком я бросаю на него беглый взгляд и сразу же отвожу глаза. Он замечает.

В ту же секунду хлесткая пощёчина обжигает щёку, заставляя голову дёрнуться. Больно. Но терпимо.

Мне не в новинку дрожать перед отцом, бояться слово сказать и получать побои. Взрослея в доме, как мой, быстро учишься распознавать настроение жестоких мужчин. Я настолько подготовлена к физическим страданиям, что действительность лишь на самую малость хуже ожиданий.

Тем не менее, к этому ощущению невозможно привыкнуть. Боль остается болью.

Сжимаю челюсть, ощущая во рту металлический привкус крови.

– Никакого. Зрительного. Контакта. Усвоила?

Я быстро учусь, и в первый же день, как только мы начали, поняла, что вопросы Уолтера – это уловки.

Сглотнув кровь во рту, однократно киваю, не поднимая взгляда. Если заговорю, он снова меня ударит.

Я не хочу этого. А он – хочет.

Мне не нужно смотреть на него, чтобы знать, что в этот момент он, – с агрессивным выражением лица и оскалом вместо улыбки – ждёт, что я вот-вот облажаюсь.

Закрываю глаза, сжимаю руки в кулаки, стискиваю их изо всех сил. Чувствую, как дрожат разбитые губы.

– На колени, – произносит Уолтер тихо и невозмутимо, практически вежливо. Ну да.

Я-то понимаю, что в этом его тоне и скрыт вызов. Если он когда-нибудь решит замолить грехи, то у него жизни не хватит.

Кому, как ни мне знать, что Уолтер наслаждается неповиновением. В отличии, кстати, от самого Дагера, которого оно приводит в бешенство.

Чувствуете разницу?

Первый из них хочет моего сопротивления, дабы снова наказать. Он ищет любой повод, чтобы причинить мне боль. Второму же – просто нужно видеть меня на коленях. Хотя, общее у них всё-таки есть – они оба чудовища.

Комфорт, удобство и красота интерьера вокруг настолько запятнаны, что я не могу на это смотреть: грязные деньги капают со стен, годовой запас пищи тратится на мраморные полы, сотни тысяч долларов медицинской помощи выливаются в антикварную мебель и шёлковые ковры.

Я не могу двигаться.

Я не могу дышать.

Сколько людей, должно быть, умерли, чтобы поддерживать эту роскошь?

Боль проглатываю вместе со слезами. Мои суставы начинают сгибаться в синхронности с ударами сердца, и я медленно, но всё же опускаюсь вниз. Прямо на пол.

Реальность дает мне вторую пощёчину. Я должна продолжать. Должна быть послушной.

Отец явится за мной, дабы сохранить лицо. Не из любви или чувства долга, а лишь потому, что продажа его дочери – серьезный удар по репутации.

Он соберёт деньги и оплатит долг. Если не сделает это сам, то за мной придёт Томас.

Кто-нибудь, чёрт их подери, обязательно вытащит меня отсюда!

Не отрываясь, смотрю в пол, когда Уолтер присаживается передо мной на корточки. Чувствую, как нечто грубое обвивает шею. Не слишком туго, если бы я хотела глубоко вздохнуть, то расстояния от крепкого ошейника до моей кожи вполне хватило бы. Однако, дышу, скорее поверхностно, не пытаясь испытать на себе его удушливую прочность.

Уолтер проверяет надёжность крепления, пристёгивает короткий поводок и поднимается на ноги, делая шаг к двери, зная, что я ползу следом на четвереньках.

Вчера мы уже практиковались с этой его новой забавой.

Если в первый день я пыталась упрашивать. Умолять. Плакать. Кричать. Во второй – сбежать. То в третий и последующие, когда тело оцепенело от побоев, горло иссохло от жажды, губы потрескались и кровоточили, я прекратила тупить и подчинилась. Нет, даже не Уолтеру или Дагеру, а собственному неистовому желанию выжить.

Тем не менее, в тот момент, когда я проползаю на четвереньках мимо охранника у дверей и вижу лишь безупречно отполированные мысы его ботинок, у меня всё равно возникает практически непреодолимый порыв остановиться, прижаться к его ногам и умолять помочь мне. Позвать Дагера.

Зачем?

В этом доме нет секретов. Ему не нужно самому выбивать из меня покорность. ОН поручает другим делать эту работу за него.

Моя челюсть настолько сильно сжата, что начинают болеть зубы.

НЕ ПРИКАСАЙСЯ КО МНЕ… НЕ СМЕЙ ПРИКАСАТЬСЯ КО МНЕ!

Я хочу кричать, осуждаю и ненавижу его, но ночами позволяю ему утешать меня. Возможно, дело в таблетках. Или в том, как сильно я истощена. Наверное, и то, и другое. Но есть и иная причина, ещё более ужасная, чем первые две: кажется, за все мои восемнадцать лет жизни, руки Келлана Дагера – самые нежные из всех тех, что когда-либо до меня дотрагивались.

ОН

Именно в тот момент, когда мои ладони обхватывают горло Паулы, и я, расположив большой палец на её гортани, ощущаю, как она тяжело сглатывает, – отчётливо слышу, как малышка Аддерли шаркает на четвереньках.

Мимо моей комнаты.

Мне отлично знаком подобный звук. Глухой. Однообразный. От которого волосы на руках встают дыбом.

Казалось, я давно его забыл…

Именно так обязаны были передвигаться рабыни в доме, где я рос. Отняв дурной бизнес отца, я не перенял этот его особый подход к унижению человеческого достоинства; нет, я не был этому ярым противником, и в то же время видел его недостатки. Мой собственный способ помогал достигать поставленных задач гораздо быстрее.

Почему Уолтер вдруг решил поменять свой подход – вообще изменить свои действия и одеть собачий ошейник именно на малышку Аддерли, я не понимал.

Вот уже несколько дней она послушна. До приторности. Именно так, как мне нравится.

Разве разумно с его стороны подходить к проблеме столь радикально?!

Многочисленные ссадины и гематомы на её теле только-только начали сходить. На протяжении всей недели её колени были иссиня-чёрные – превратившиеся в один сплошной синяк… как она вообще может передвигаться подобным способом?!

Уже не впервые, за время её пребывания в моём доме, мне приходилось вынуждать себя вернуться к реальности. Я прямо-таки с мясом воспоминаний вырывал сознание из мерзкого и липкого прошлого, заставляя себя не думать о сестре.

Возвращаю сосредоточенность и смотрю прямо в глаза Паулы, наблюдая, как она борется с паникой от невозможности дышать. Разжимаю пальцы на её горле – всё это время моя рука перекрывала ей воздух. Тем не менее, она послушно не отводит своего взгляда. Ни разу.

Развожу ноги шире и накрываю её затылок ладонью, рывком прижимая к паху – насаживая ртом на стояк. Сразу задав правильный темп, вколачиваюсь в плотное кольцо припухших губ. До хрипа. До постыдного женского скулежа. С нажимом.

Рвано выдыхаю и прикрываю глаза.

Девчонка Аддерли снова будто в голову залезла; в ней просто не остаётся никаких посторонних мыслей – одна рефреном – прямая, как линия – мне дико, до воя хочется в её рот.

Этим странным осознанием припечатывает и сердце лупит под кадыком.

Ту, что передо мной на коленях, я вижу насквозь и на три метра вглубь, а другую – никак не могу; только представляю, как она запрокидывает голову, глядя на меня снизу-вверх, облизывая взглядом своих больших серых глаз с пляшущими выпускной вальс чертями на дне расширенных радужек.

Сжав волосы на затылке Паулы, рву её голову на себя, толкаясь членом в горло. Кончаю. И ослабляю хватку.

Она задыхается, но пытается максимально продлить мой оргазм; обхватывает ствол ладонью, мажет по нему губами, скользит кольцом пальцев и, зажимая головку в кулаке, посасывает с влажным звуком – совершенно по-бл*дски.

Паула не рабыня. Всего-навсего любовница одного из моих уважаемых партнёров по бизнесу. Девушка, которой я пользуюсь втайне от него. Впрочем, не без её на то согласия.

Она в последний раз засасывает головку в рот и медленно выпускает, позволяя члену выскользнуть. Облизывает губы от спермы и, не поднимая на меня взгляд, кладёт ладони на обнаженные бедра, а ноги подгибает под себя.