Я не повысил голос.

Ни единого грубого слова не произнес, когда она набросилась на меня.

Несмотря на то, что я желал избить её до потери сознания. Сдержался. Пальцем не пошевелил.

Даже когда разрыдалась.

Нет. Я не тронул её.

Мой секрет прост – я предоставил Уолтеру выполнить за меня всю грязную работу.

Я никогда не испытывал особого удовольствия от обучения рабынь. Неблагодарное это ремесло – ломать человека, будь то мужчина или женщина. Я предпочитал торговать послушным товаром, нежели быть тем, кто принуждает их к дисциплине.

Это как дрессировка собаки.

В ответ они огрызаются, кусаются и дерутся, вопят и плюются в тебя, проклиная последними словами.

А Уолтер – идеальный дрессировщик покорных рабов. Он выполняет тяжелейшую работу, и я хорошо за это ему плачу.

Для воспитания образцового секс-раба одной недели мало. Даже двух не хватит. Но некоторые покупатели специально просят не доводить «товар» до совершенства, предпочитая воздействовать и ломать их своими силами и методами.

В случае с малышкой Аддерли, мне была необходима безоговорочная покорность. Кроткая. Молчаливая. Смиренная. Так пожелал её новый хозяин.

И Уолтер трудился над этим «не покладая рук». Как бы жутко это ни звучало, в реальности – было ещё хуже.

У него получилось. Несколько «сеансов» с ним хватило на то, чтобы она, рыдая, звала меня по ночам, бессознательно выкрикивая моё имя.

Так что же самое дьявольское в манипулировании будущей рабыней?

Девушкой, личность которой хочешь разрушить до основания?

Всё просто – каждая из них станет видеть в тебе великодушного благодетеля, когда будет уверена, что чудовище вовсе не ты.

До тех пор, пока держишься ниже критичного уровня боли, причиненной им в течение дня (в данном случае, Уолтером), тебе практически всё сойдёт с рук. И они будут молить о твоём появлении, с надеждой ждать, что ты придёшь и избавишь их от страданий.

Совсем скоро его работа будет выполнена, и он вернётся в Колумбию по делам картели. Интересно, будет ли малышка Аддерли так же плакать по мне без его умеренного, но регулярного физического воздействия. Не уверен, но поживем – увидим.

Хочу ли я позабавиться с ней? Вероятно. У меня будет на это несколько недель, пока я довожу «товар» до совершенства; в то время, как её новый хозяин терпеливо ждёт в предвкушении; а её отец надеется, что сможет успеть закрыть вопрос деньгами, поэтому суетливо ищет их.

Только они мне нах*р не нужны. Не теперь.

Остались считанные недели. Я отдам малышку Аддерли покупателю и верну, наконец, своё.

Ева

Чувствую, как ОН ведёт пальцем по моей спине. Медленно. Отсчитывая позвонки. Едва касаясь, скорее дразня. Между тем, даже скупая ласка после очередного прожитого дня лечит покалеченную душу.

Пусть ещё не верится, пусть страх ещё леденит кровь, сжимает внутренности, а сердце – стонет и болит, и будто просит о помощи, словно молит его: помоги!

Двадцать часов – озноб, издевательства и пытки. И только двести сорок минут на возможность забыться. Это не передышка, а всего лишь один из воспитательных этапов, после которого всё начнётся сначала.

Вот его палец достигает верхнего края пижамных шорт, замирает, и на секунду я задерживаю дыхание.

Надеюсь…

На что?

Молюсь…

О чём?

Хочу, чтобы всё зашло дальше… чтобы ОН подцепил резинку моих шорт и проник-провёл-скользнул… Чёрт! Пусть выберет из этих действий любое! И коснётся меня… там.

Хочу. Отчаянно.

Разве не догадывается? Неужели не знает, что ночью я жду не только его бесшумных шагов по паркету? Не одних лишь спасительных объятий после тяжелейшего адского дня!

Спина продолжает болеть. Запястья по-прежнему ноют. Ладони горят и зудят после того безумия, с которым я тёрла их мылом, чтобы содрать вместе с кожей тошнотворные ощущения, оставленные членом Уолтера, побывавшем в них.

Не позволяю себе думать об этом. Иначе снова сорвусь в ванную, чтобы опять вымыть руки.

Таблетки дарят облегчение.

В еде, что дают мне, наверняка, что-то есть. Иначе, зачем женщине, которая работает в этом доме, следить за тем, чтобы я доедала всё до последнего кусочка?

После ужина голова тяжелеет, сознание притупляется. И тогда оставшиеся крохи разума, те, что каким-то чудом за день не выжгла боль, перестают сопротивляться желанию, которое навязано легчайшими возбуждающими прикосновениями.

Разрешаю никому меня не жалеть, и сама себя не жалею, потому что да, я позволяю Келлану Дагеру меня касаться.

Если выбирать из двух зол, то, по крайней мере, пусть на моём теле буду его руки, чем Уолтера.

На мгновение его указательный палец замирает, словно ОН раздумывает, стоит ли ему зайти дальше. Однако, нет, если она и была, то внутренняя борьба с самим собой закончилась; и его палец, поочередно обведя ямочки на моей пояснице, вновь заскользил, только теперь уже вверх по позвоночнику; следом за ним потянулись мурашки.

От чувственности.

От интимности.

От раздражения.

Из-за понимания того, что он ничего не сделает. Как этой ночью, так и следующей. И я догадываюсь почему.

Понимаю, что он задумал. Осознаю в полной мере, что, невзирая на волнующие прикосновения и его нежную заботу ночью, ОН манипулирует мной. Но мне это уже безразлично. После того, как Уолтер перешёл от хорошей порки к другим безнравственным «делам»; не насиловал, но заставил меня дотрагиваться; сомкнул мои пальцы вокруг своего члена и начал онанировать моей рукой.

Не хочу, но помню это ощущение у себя в ладонях – как кожа ходит туда-сюда. Премерзкое.

Я думала, что готова к подобному. Единственная жизнь, которую я знаю, со всеми её извращёнными сторонами – та, что мне дал отец. Казалось, его чёрствость, жестокие воспитательные меры и бесчеловечное окружение, должны были сделать меня сильнее. Но этого не случилось.

Я не подготовлена. Не собрана. Я ненавижу собственную слабость.

А ещё я недостаточно опытна, чтобы манипулировать Келланом Дагером так, как он мной. Но я попытаюсь.

Заставлю себя быть послушной.

Тихой.

Молчаливой.

Покорной.

Я ещё не сдалась и собираюсь выбраться отсюда.

Губы сами растягиваются в широченную улыбку, но я прячу её в подушку.

Интересно, ОН, так же как я, осознаёт, что когда у меня всё получится, то вероятность ситуационного секса со мной сведётся к его собственной мастурбации; даже смешно об этом подумать. Он обязан понимать, что если хочет меня, то брать надо сейчас.

Поскольку однажды меня здесь не будет.

И что тогда он будет делать?

Возможно, кто-то заменит меня.

Может, другая девушка начнёт желать его прикосновений также, как я сейчас.

Кусаю губу. До боли. Чтобы отвлечься. Сейчас мне действительно не хочется думать об этом.

В этот момент его руки добрались до моих плеч, и ОН принялся разминать их.

С моих губ сорвался благодарный скулёж.

Надавил чуть сильнее, и я застонала громче. ОН тихо рассмеялся, едва я расслабилась под его сильными руками, гулявшими теперь по моим лопаткам.

Пальцы с нажимом спустились к пояснице, и я громко выдохнула, когда ноющая боль отступила.

Но ОН не всегда так ласков.

И я хорошо усвоила, что борьба с ним – напрасная трата сил и времени.

Моё неповиновение всегда заканчивается одинаково – лицом в подушку; а в промежность упирается твердая эрекция, когда он всем своим весом наваливается сверху.

Но на этом останавливается. Всегда.

Ненавижу его за это.

Бесит то, как его руки тянутся к моей шее и болезненно сжимают её сильными пальцами, сдавливают, чтобы не извивалась.

Как же сильно ненавижу злое рваное дыхание, что шевелит волосы на моём затылке, в то время, как я, задыхаясь, приоткрываю рот.

И вот когда легкие разрывает от нехватки кислорода, а его пальцы сжимаются почти до хруста моих позвонков, он наклоняется ближе к моему уху и шепчет: