Чувства: сомнение, боль, грусть, обида, потом надежда, озарение, радость, — все они соединились, смешались в какую-то непонятную смесь, которая уже через миг обратилась в слепую решительность.

— Да!

— Ах, братец, — Нергал, довольный, потер руки, — вдвоем мы с тобой сотворим такое… Такое, что заставит всех с нами считаться!

Забравшись на вершину холма, Мати, обхватив ноги, сидела в густой сладко пахнувшей траве и смотрела вниз. Повсюду, куда ни падал ее взгляд, царил зеленый сад, полный удивительных деревьев и сказочных цветов.

Странно, но, несмотря на всю завораживавшую красоту окружавшего ее мира, с некоторых пор душой девочки властвовала грусть. Она подкралась столь незаметно, что Мати не поняла, ни откуда она появилась, ни что стало ее причиной. Она даже не помнила, когда это произошло. Просто… Просто небо перестало быть лазурным, трава — изумрудной, а цветы — рубиновыми, золотыми и жемчужными. Цвета поблекли, потускнели. Из сердца ушла та радость, что влекла за собой в полет, зачаровывала чудом превращений.

Не было слышно пения птиц. Животные не подходили, смело глядя в лицо гостье, не звали за собой в леса. Младшие, нарезвившись, вдоволь наевшись самых вкусных и сочных плодов, которые они только могли себе представить, сидели в тени деревьев где-то у подножия холма, невидимые за густыми зелеными кронами и от этого Мати чувствовала себя совсем одинокой.

Может, то, что она ощущала в эти мгновения, было всего лишь усталостью. Эта мысль успокаивала, ибо в таком случае, после небольшого отдыха все вернется назад: и краски, и радость приключений, и восторг открытий… Однако… Ей почему-то не хотелось ни отдыхать, ни веселиться, ни сидеть, ни бегать. Совсем ничего. Словно желания оставили ее безвозвратно, оставив вместо себя лишь холодную безликую пустоту.

И вот она сидела на вершине холма, скользя скучающим взглядом по лежавшему у нее ног миру. Ей было грустно. И ничто не могло развеять эту грусть. Даже воспоминания, когда события последнего времени тускнели быстрее, чем краски мира, в котором они происходили. Что же до того, что предшествовало ее приходу в этот край… Время от времени, когда в памяти всплывали какие-то образы, столь тусклые, что казалось, будто они принадлежат древнему прошлому, ей казалось, что она знает, чего ей не хватало. Мати даже начинала понимать причину грусти. И не важно, что тени прошлого растворялись так быстро, что она не успевала их поймать, чтобы заглянуть в глаза и вспомнить тех, кто прежде был рядом с ней и того, что они значили для нее. Главное, среди них было нечто настолько большое, что его не смогла бы растворить в себе даже пустота.

Снежная пустыня. Этот образ был тем единственным, что хоть как-то связывал ее с прошлым, не давая окончательно оторваться от него и кануть в настоящем, словно в бездне. Она любовалась им, словно самым чудесным из цветков на лесной поляне, согревала в своих ладонях, защищая от бед и непогод, которые, казалось, притаились, дожидаясь своего часа где-то за гранью горизонта. Он сверкал камнем в талисмане, висевшем у нее на груди. Стоило ей коснуться его, как руки наполнялись теплом, а душа — покоем, стоило заглянуть — и она видела белесую снежную дорожку, или, может быть, нить, что соединяла воедино ее душу и сердце, стоило прислушаться, и до нее доносилась задумчивая песня ветров и скрытый за ней голос…

Она тосковала по пустыне. И ничто: ни безразличие, рожденное окружившими ее душу тенями, ни усталость, заставившая опустить руки, забыв о желаниях, отказавшись от всего на свете, — не могло этого изменить.

Мати вздохнула, провела непривычно теплой ладонью по лицу, смахивая невесть откуда взявшиеся слезы.

— Ты что это? — неслышно ступая по воздушной тропинке к ней поднялся бог сна, сел рядом на камень, наклонился, стараясь заглянуть в лицо девочке. — Никак плачешь? Тебя кто-то обидел?

— Нет…

— Что с тобой?

— Не знаю, — всхлипнув, Мати качнула головой.

— Тебе надоело здесь, — понимающе кивнул Лаль.

— Я… — девочке казалось, что, подтверди она это предположение, и Лаль обидится. Конечно, ведь это его мир. Он придумал его. Он думал, надеялся, что все будет чудесно, просто замечательно, что эта земля непременно всем понравится, ибо никак по иному и быть не может. И вот…

Ставя себя на его место, Мати знала, что непременно бы обиделась: так стараться для других и, вместо благодарного восхищения увидеть на их лицах лишь скучающее безразличие.

Нет, ей совсем не хотелось расстраивать Лаля, который был добр к ней и ее друзьям, забрав из прошлого, от которого веяло болью, страхом и смертью.

— Я… Здесь так чудесно, прекрасно, просто здорово…

— Не обманывай меня, маленькая смертная, — грустно улыбнулся тот. — Я ведь бог и знаю твои мысли.

— Прости… — опустив голову, сконфуженно прошептала Мати. Ее щеки зарделись стыдливым румянцем, она чувствовала себя провинившейся.

— Нет, ты ни в чем не виновата, — Лаль чуть коснулся ее плеча, дождался, когда гостья вновь взглянула на него, а затем улыбнулся, подбадривая. — Все в порядке. Я понимаю. Ты очень добрая девочка. Ты не хотела меня обидеть, — он огляделся вокруг. В его глазах вспыхнула грусть. Но она погасла так быстро, что Мати решила, что ей показалось. — Все в мироздании рано или поздно надоедает. И нуждается в переменах. Так?

— Так, — тяжело вздохнув, кивнула Мати.

— Ну что же, значит, пришло время изменений, — новый, незнакомый голос заставил девочку вздрогнуть.

Увидев вышедшего из тени Лаля незнакомца — высокого, кряжистого мужчину, — она скорее от неожиданности, чем страха отпрянула назад. Бог сна подхватил ее в тот миг, когда девочка уже была готова сорваться с вершины холма и кубарем покатиться по крутому склону вниз.

— О! — толи смешок, толи возглас наигранного удивления сорвался с губ незнакомца. — Никак я испугал тебя?

— Я просто… не ожидала… встретить здесь еще кого-то… — пробормотала та, глянув сперва вниз, представляя, каково бы ей было, не останови ее бог сновидений. Затем она посмотрела на гостя. Нет, конечно, он выглядел куда менее страшным, чем падение со столь большой высоты в миг, когда она была бы не готова, не способная взлететь в небо птицей.

Постепенно в ее глазах опасливое недоверие к чужаку начало сменяться любопытством.

Пришелец не мог не видеть этого. Однако еще какое-то время он продолжал молчать. И лишь дождавшись, когда любопытство усилится настолько, что вытеснит из души девочки последние отблески настороженности, он приблизился к ней, опустился рядом на корточки чтобы, разговаривая, не нависать над малышкой мрачной пугающей скалой, одним незначительным движением сокращая лежавшую между ними пропасть, одним этим поступком завоевывая доверие и доброжелательность девочки.

— Прости. В следующий раз я предупрежу о своем появлении, — его голос был низким, тяжелым, и, в то же время, не срывался в хрип или шепот, звуча ровным, сочным басом.

— Кто ты? — заглянув в глаза чужака, пытаясь разглядеть в них отражение души, но видя лишь кружившие вокруг мерцавшего огня серые тени, спросила Мати.

— Мой брат, — ответил за него Лаль.

— Брат? — девочка раскрыла рот от удивления. — Разве у тебя есть брат?

— Теперь — да, — улыбнувшись, проговорил чужак. — Меня зовут Эрра, — он протянул девочке большую, усыпанную кольцами руку, в которой маленькая ладошка Мати потерялась без следа. И, все же, девочка почти не почувствовала прикосновения, будто тронула тень, что-то неживое, лишенное и тепла, и холода. Ощутив некое подсознательное беспокойство Мати потянула руку, спеша вырвать ее из ладони этого странного мужчины… Но тот удержал ее, заглянул в глаза девочки:

— Тебе незачем меня бояться, маленькая. Я не призрак, а бог.

— Бог? — в ее взгляде сперва было недоверие, затем — восхищение. О, это было здорово — познакомиться еще с одним богом! — Ты тоже повелитель сновидений, как и Лаль? — спросила она.