— Да, госпожа, — видя, чувствуя, что тому необходима поддержка, проговорил Евсей, — позволь нам идти… Ри с Сати… Они, конечно, достойны. Но они так молоды, что могут не найти тех слов, которые помогут, убедят…

— А еще моя дочь недолюбливает Асанти…

— К тому же, она понадобится здесь. Ведь у девочки дар целительницы, и… — летописец замолчал, ожидая, когда Шамаш произнесет решение, которое, казалось, уже было предопределено.

Но бог солнца молчал. Вместо него вновь заговорила Кигаль, которая, казалось, даже не заметила, что смертные не просто прервали ее, остановив в тот момент, когда она должна была перейти от слов к действиям, но осмелились с ней спорить, сомневаясь в правильности принимаемых ею решений:

— Все это не имеет ровным счетом никакого значения. Важно другое — чтобы все произошло именно так… — затем Кигаль взмахом руки подозвала к себе призраков. — Сейчас, когда вы знаете, что происходит и какова цена поражения, я спрашиваю вас: вы готовы помочь?

— Да, госпожа! — без колебания ответили тени, склонились перед своей повелительницей в низком поклоне. — Приказывай, мы все исполним!

— Нужен проводник, который указал бы странникам по просторам сна нужные врата. Один из вас однажды в своей жизни уже проходил через них…

— Я укажу путь, госпожа! Я буду рядом с ними…

— Ты должен будешь лишь довести их, — она качнул головой в сторону Ри и Сати, — до врат. Это все, что от тебя требуется. Не переступай черты. Дождись странников и помоги вернуться назад тем, кого они выведут из края Лаля.

— Да, госпожа.

Затем Кигаль повернулась к молодым караванщикам, которым предстояло ступить на тропу мира сна.

— Когда человек засыпает, он забывает о мире яви, — проговорила она тем вкрадчивым голосом, который проникал в саму душу, заставляя ее внимать словам и запоминать их навеки. — Но память уходит не навсегда. Она может вернуться. Для этого нужно, чтобы во сне зажегся огнем, указующим путь, некий образ. Призрак — вот ваш знак. Он отправится за вами в край сна, он найдет вас и, явившись, напомнит о том, что вам предстоит совершить… Важно, чтобы все случилось именно так, а не иначе, ведь изменение может стать брешью в ткани пространства… — видя, что сон начал одолевать молодых караванщиков, она жестом велела Атену и Евсею поднять их. — Перенесите их к другим спящим. Пусть все они будут рядом…

— Это жестоко! — спустя несколько мгновений безликой тишины сорвалось с губ богини врачевания.

— Жестокий мир, жестокое время, — вздохнув, качнула головой подошедшая к ней Гештинанна. Хранительница памяти, она давно смирилась с тем, что история пишется кровью несчастных по бумаге бед.

Что же до Нинти… Разум требовал, чтобы она забыла о сочувствии, жалости, сострадании, обо всем, думая лишь о грядущем, но сердце… оно не настаивало, просто повторяло вновь и вновь: "Какое же может быть грядущее, если у настоящего отнять то зерно, из которого оно родится".

— Все так и не так… Все так, как должно быть, и, в то же время, этого быть не должно…

— Ладно, я и не ожидала от Кигаль ничего другого, — не унималась Нинти, — но Шамаш мог бы уменьшить эту жестокость, вместо того, чтобы увеличивать ее! — ей было больно это говорить, но она не могла промолчать.

Кигаль вырвала Нинти из самого радостного и светлого оазиса на земле, привела в мертвый холод снежной пустыни, по дороге рассказав массу такого, чего ей менее всего хотелось знать, скрывая свою ранимую душу под защитой святого неведения. И вот теперь еще и бог солнца, столько сделавший для нее, тот, которого она почитала, любила, возносила, ради которого была готова на все что угодно, в решающий для его спутников миг стоял в стороне и, как ей казалось, с полным безразличием, даже холодом взирал на происходившее со спутниками, о которых заботился бы любой, даже самый черствый и жестокий демон. — Как он мог поступить так? — она скользнула взглядом по стоявшей поодаль Кигаль, словно видя в ней причину и виновницу этой странной и такой страшной перемены. Может быть, Шамаш поддался каким-то чарам сестры? Или случилось что-то еще? Но если так, он нуждается в ее помощи. И она поможет, даже если он, не осознавая, что происходит, не позволит ей сделать это.

— Как "так"? — голос Гешти заставил ее на мгновение отрешиться от прошлого и будущего, чтобы вернуться в настоящее.

— Среди спящих младший брат Сати. Жестоко отнимать у родителей обоих детей, — она говорила тихо, чуть слышно, чтобы ее не услышали смертные, для ушей которых не предназначались разговоры, хранившие в себе тень несогласия младшей богини с поступками великой повелительницы.

— Они еще не мертвы, — качнула головой богиня памяти.

— Но ты ведь знаешь: это случится, если все будет идти так, как идет!

Гештинанна качнула головой. Она хотела сказать: "Тебе не известно и половины происходящего…" — но промолчала. В конце концов, кто она такая, чтобы учить других? И, к тому же, то, что Шамаш не поддержал ее, внесло некоторое смятение в ее душу. А что если она ошиблась? Ведь зеркало времени не всегда прямое, а значит отражения настоящего и прошлое могут не совпадать.

— Если ты считаешь нужным, останови, — словно случайно обронила она.

— Нет! — в ужасе прошептала Нинти, и в глазах, и в голосе которой отразился страх, — я никогда, воистину никогда не осмелюсь пойти против воли Шамаша! Я здесь лишь затем, чтобы сделать для него все, что могу! Просто… Пойми… Эти молодые караванщики… Ри и Сати… Я знаю их, знаю, что им пришлось пережить в моем городе. Они прошли через самое ужасное испытание, которое только может придумать судьба, и достойны того, чтобы дальше их ждало лишь счастье. И более никаких опасностей, никакой боли… — она вздохнула. — Ты скажешь — это только чувства…

— Да, чувства, которым сейчас нет места, — проговорила присоединившаяся к ним богиня смерти.

— Но, Кигаль, ведь есть еще и разум! — воскликнула Нинти. — Можно было поручить эту миссию кому-то другому…

— Почему же ты молчала, не говорила об этом раньше?

— Как я могла! Когда? Все случилось так быстро! Словно уже было предопределено… И, потом, кто я такая, чтобы спорить с вами: вы — великие боги, а я…

— Если бы ты этого действительно хотела, тебя ничто бы не остановило, — холодно проговорила Кигаль. — И раз ты не сделала этого — о чем сейчас говорить?

Ее слова показались Нинти безжалостно жестокими. Они словно окатили ее с головы до ног ледяной водой, а затем еще и обдали безжалостным морозным ветром. А самое ужасное — Кигаль была совершенно права. Почему богиня врачевания ничего не сказала Шамашу? Почему вместо этого стала обсуждать его поступки с другими богинями, судача, словно старая клуша? Ей стало стыдно.

— Девочка моя, — Кигаль подошла к ней, обхватила за плечи, словно младшую сестру, стараясь успокоить. — Не суди себя. Но и нас не осуждай. Поверь мне: мы не заслуживаем этого. И Шамаш — меньше чем кто бы то ни было. Он сделает все, что в его силах, даже более того, когда поймет, как должен поступить. Он согласился с избранным мной путем лишь потому, что не видит иного. Ему нужно время. Время, которого нет. Поэтому мы не должны ждать, нам нужно действовать, возможно, помогая ему понять…

— Но Кигаль, ведь ты рассказала мне обо всем! Или есть что-то, чего не знает он? Так скажи же ему!

— Что? — вздохнув, она качнула головой. — Если б я знала, что именно поможет в его поисках, а что, наоборот, помешает…

— А Ри и Сати? Это был твой выбор или случая?

— Ни то и ни другое.

— Как это?

— Все дело в том, что кроме этих двоих никто просто не сможет пройти во владения Лаля.

— Но почему?!

— А разве караванщики не дают обет верности Айе, выбирая ее повелительницей своих снов? Да они не способны даже имени Лаля запомнить!

— Есть же еще рабы…

— Дети никогда не послушают того, что станут говорить им рабы, скорее сделают все наоборот. Так что, Нинти, это, конечно, жестокое решение. Но единственно возможное.