— Но ведь перед любой дорогой нужно хотя бы на миг остановиться. Иначе не будет пути.

— Кигаль, я никогда прежде не прибегал к помощи силы, замедляющей течение времени, и делаю это сейчас не от хорошей жизни…

— Конечно.

— У меня нет выбора. Я должен найти дракона прежде, чем случится что-то еще.

— Ты говорил. И повторяешь так часто, словно стремишься убедить в этом самого себя. Выходит, ты не уверен, что поступаешь правильно. Или это я не права?

— Не знаю, — он опустил голову на грудь, глядя на снежинки, искрившиеся у него под ногами столь пристально и внимательно, словно считая их.

— Не знаешь? Свышние, но кому, как не тебе знать, ведь это твой путь! — воскликнула Кигаль.

— Я говорю правду, женщина. Я поступаю так, как должен. Но при этом не знаю, правильно делаю или нет. Ведь я был рожден иным миром. Этот же до сих пор остается чужим для меня… И я для него…

— Этот мир, другой мир — разве не все они частицы единого целого? Как можно быть чужим в одной из комнат своего родного дома? Хотя… — она заглянула в лицо Шамаша, его черные, глубокие как бездны глаза, на дне которых горел пламень, способный, вырвись он наружу, сжечь все сущее… Кигаль не могла не признать, что время от времени он действительно казался совершенно чужим, не похожим ни на богов, ни на демонов, ни на смертных, — ни на кого, известного ей. — Возможно, ты прав, — прошептала она. — Пусть лучше я ошибаюсь… Шамаш, — она коснулась рукой его плеча, — все происходит так, как должно произойти. Иначе ничего бы не было, нет и не будет…

— Мне очень хочется, чтобы ты оказалась права.

— Так и будет. Я же сказала: не сомневаешься. Это просто усталость. Она мешает тебе поверить в правильность поступков.

— Не усталость… Или, вернее, не только она. Усталость — не главное.

— Что же тогда?

— Невозможность…

— Невозможность? — услышав это, она удивилась. — И что же тот, кому подчинено пространство и время, считает для себя невозможным?

— Идти в один и тот же миг двумя путями, быть и там, — он качнул головой куда-то в сторону, — и тут…

— Знаешь… — Кигаль задумалась. Ее губ тронула теплая, добрая улыбка, хотя и с тенью грусти. — Кажется, я начинаю тебя понимать. Дело ведь не в драконе. Вернее, не только в нем. Сейчас ты куда больше беспокоишься о своих спутниках, особенно — детях. Да, ни один из миров не жесток к ним так же, как этот. Люди видят во всем волю судьбы, не пытаясь ей противостоять. А мы, боги, ничем не можем помочь малышам до тех пор, пока они не вырастут, не найдут нас в своей душе, не обретут ту дорогу, что соединит нас… Ты боишься. И бежишь от страха за детей к страху за дракона, прячась в одном от другого, убеждая себя, что все наоборот…

— Я не признаю обман. Меня так воспитали. Неужели же я, отвергая его в одной ипостаси, приму в другой? Когда говоришь правду другим, нет смысла обманывать и себя.

— Значит, я ошиблась… Прости…

— Ты права.

— Как же так? — она озадаченно уставилась на него.

— Верна мысль. Но не вывод.

— Ты… Ты ищешь дракона, потому что боишься потерять своих нынешних спутников.

— Стремясь отыскать его, я ищу себя.

— И до тех пор, пока не найдешь, не сможешь помочь этому миру, — она понимающе кивнула. Ей стало легче на душе. Вот только… — Как найти того, кого в реальности никогда не было? И как в мироздании искать себя — не свое место, свое призвание, а…

— Ты считаешь, что мои поиски напрасны, потому что цель невозможна?

— Не знаю… Может быть, когда-нибудь ты и встретишь своего дракона…

— Но не теперь?

— Почему-то мне кажется, что нет… — она на мгновение опустила взгляд погрустневших вдруг глаз вниз, но затем, вскинувшись, заставила себя улыбнуться: — Но, может быть, я ошибаюсь. Ладно, давай не будем об этом. К чему опускать руки? Когда не ищешь точно никого не найдешь… Я достаточно хорошо понимаю тебя, чтобы усомниться, что ты способен отступить, даже столкнувшись с непреодолимой преградой.

— Да уж, — колдун горько усмехнулся, — это, наверно, мой самый большой недостаток.

— Стремление прошибить лбом стены?

— Да. Упрямство.

Та рассмеялась, затем облегченно вздохнула:

— Наконец-то! А я уж стала бояться, что больше никогда не улыбнусь. Спасибо.

— Я и не пытался рассмешить тебя.

— Знаю. Тот разговор, что мы вели, был серьезен. Дело не в этом, а в нас с тобой. Свышние, мне кажется, я знаю тебя целую бесконечность!

— Если бы у меня была сестра, она была бы такой же, как ты

— Спасибо.

— Кигаль, я имел в виду не только то, что мы похожи. Но и то, что я не вижу в тебе богиню.

— Однако мы боги: и Гештинанна, и Нергал, и маленькая Айя, и я, и ты. Все мы — боги этого мира.

— Но вы ведь были ими не всегда?

— Это длится уже вечность, так что все позабыли, с чего начинали свой путь.

— А ты помнишь?

— Да, ведь я богиня смерти… Шамаш, каким ты представляешь себе лежащий перед тобой путь: дорогой, ведущей через поле, извилистой горной тропинкой, то поднимающейся вверх, то спускающейся вниз, или лестницей?

Колдун качнул головой. На этот вопрос было действительно трудно ответить.

— Раньше я считал, что это дорога, на которой достаточно оглянуться, чтобы увидеть то, что было позади, и можно смотреть вперед, туда, где будешь завтра. Но теперь… Теперь мне начинает казаться: то, что представлялось ровным на расстоянии, на самом деле является ступенями лестницы.

— И то, что нам дано предвидеть, знать — не вся дорога, а лишь ступенька, на которой стоим. Мы понимаем, что лестница бесконечна, но не помним, сколько ступенек уже позади и лишь поднявшись на вершину поймем, сколько их всего. Нам кажется, что вершина над нами, что мы лишь в шаге от нее. Но это не так. Она — как горизонт все время удаляется…

— Да.

— Ты считаешь себя чужим в этом мире, потому что не был в нем рожден. Но тогда и мы все такие же чужаки, как и ты. Мы были сотворены иной землей. Ты ведь понимаешь: нельзя быть всевластным богом того мира, который видел тебя беспомощной пылинкой. Разница между нами и тобой лишь в том, что мы пришли сюда вместе, объединенные общим прошлым и надеждами на общее будущее. И еще — это было давным-давно, так давно, что мы даже стали забывать… Когда мы нашли этот мир, он был дик, лишенный разума, мы дали ему нашу веру, помогали ему расти и взрослеть. Люди… На заре они были такими же животными, не знающими ни речи, ни будущего, ни души, как снежные крысы. А сейчас они — сильный и гордый народ, который не просто живет на этой земле, но и создает в своей душе иные миры. И не наша вина, а наша беда, что у нас что-то пошло не так и конец оказался куда ближе, чем должен был.

— Может быть, все дело в вере. В ней нет дороги.

— А ты думаешь, мы сразу все осознали? — смешок сорвался с ее губ. — Да прошла уже половина вечности, прежде чем мы поняли… Поняли всё, да не все!

— Прости, Кигаль, но давай вернемся к этому разговору потом. Сейчас я не в силах думать о чем-то еще.

— Да, у тебя хватает проблем и в настоящем, чтобы думать о будущем, — несколько мгновений они молчали, затем, оглядевшись вокруг, Кигаль качнула головой, недовольная, что они так медленно приближаются к цели, достигнув которую можно было бы ставить другую. — Шамаш, я понимаю: мы шли, потому что нам нужно было поговорить. Но теперь можно уже и воспользоваться силой.

— В этом нет необходимости.

— Нет необходимости двигаться так, словно мы — смертные, меряя пространство шагами, а не движеньями ока. Почему ты столь странно относишься к силе, избегая прибегать к ее помощи, всякий раз отвергая ее тогда, когда можно обойтись и без нее?

— Возможно, это привычка, вынесенная из родного мне мира, или нечто иное — опасение, что эта земля не примет мой дар, чуждый ей, и тогда то, что должно было принести спасение, обернется погибелью.

— Или ты просто не хочешь растрачивать силу по пустякам?

— Нет. Было бы глупо бояться этого, особенно зная, что та сила, которую хранишь, уменьшается, а та, что отдаешь, возрастает.