— И…?
— Рабыне стало только хуже.
— Странно, — Атен нахмурился. Ему как никому другому было известно, насколько искусен взятый ими в умиравшем городе врачеватель. Он вылечивал даже тех, кого другие люди его ремесла признали бы безнадежными.
Следивший за их разговором Евсей насторожился, заметив, как сошлись брови на переносице Атена, похолодел взгляд, помрачнело лицо. Он уже начал думать, что караванщик почувствовал опасность, но тут заметил, каким гневом и злостью сверкнули глаза брата.
— Ты думаешь, все это лишь уловка? — спросил он тогда.
— Возможно, — глядя себе под ноги, хмуро бросил тот. — Еще одна попытка остаться. Во всяком случае, она более изобретательна, чем прежняя.
— Атен, может быть, ты думаешь о них хуже, чем они есть на самом деле? — Евсей не мог поверить, что услышанный им полный боли и мольбы о помощи крик был всего лишь обманом.
— Не знаю, — караванщик наклонил голову. — Но мне легче так думать о рабах, чем предполагать, что здесь есть что-то несущее нам смертельную опасность, — он бросил на брата взгляд, словно пытаясь высказать с его помощью то, чего не мог передать словами.
"Мы не пришли в этот мир, — Евсею показалось, что он прочел мысли Атена, настолько они были отчетливы и ясны. — Нас привел Шамаш. Сказка это, мираж, или действительно страна благих душ во владениях госпожи подземного мира — не важно. Все что угодно, но только не земля беды. Шамаш всегда заботился о нас, и не стал бы подвергать наши жизни опасности…"
— Что случилось? — они резко обернулись, услышав голос мага. Тот, укрывшись черным плащом, словно отрезом темноты, сливался с мраком ночи, казался тенью небес, ложившейся на землю во свете костров.
— Дозорный сообщил нам, с одной из рабынь что-то не так, — ответил Атен. — Кажется, ее ужалила змея…
— Здесь? — его брови удивленно взметнулись.
— Рабы уже раз пытались укрыться в лесу, надеясь остаться в этих землях. Возможно, сейчас, ради достижения той же цели, они прибегли к обману.
— И, все же, я хотел бы взглянуть на больную.
— Пойдем, — хозяин каравана и не думал о том, чтобы спорить с Ним. Поскорее исполнить волю повелителя небес — вот все, чего он хотел.
В отличие от брата, Евсей покуда еще не ослеп в пламени веры, хотя ее огонь уже и наполнил душу теплом: — Шамаш, это всего лишь рабыня… — начал он, но умолк, встретившись с твердым взглядом немигавших черных глаз.
"Нет ничего удивительного в том, что тот, кто спасает жаждущего твоей смерти врага только потому, что когда-то уже сохранил ему жизнь, собирается помочь рабам!" — подумал он и двинулся вслед за Атеном и Шамашем к повозке рабынь.
Увидев мага, рабыни, мгновенно притихнув, подались назад, не смея поднять глаза. Они, расстроенные неудачей своей безумной попытки остаться в землях мечты, измученные теснотой маленькой повозки, тяжелыми холодными цепями, сковывавшими их ноги и непрекращавшимися стонами и криками больной подруги, были не в силах хотя бы взглядом показать свою благодарность тому, чьего прихода они так ждали и, все же, не верили, что это произойдет.
— Почему они в оковах? — в глазах колдуна плавилась тоска и боль — он слишком привык к тому, что подобным образом обращались лишь с наделенными даром и теми, кто им помогал. Голос шуршал, как ветер, сдерживавший бурю — несмотря ни на что, Шамаш не хотел, чтобы из-за него караванщики меняли свои законы даже в этом.
— Они пытались убежать… — проговорил хозяин каравана, весь вид которого говорил: если уж гнев бога солнца и должен на кого-то выплеснуться, пусть падет на него одного.
Однако Шамаш и не думал сердиться. Он принимал все таким, каким это было, не ища виноватых.
— Здесь некуда бежать, — качнув головой, негромко проговорил он. — Этот мир ограничен пологом шатра, — он подтверждал то, до чего собственным опытом уже дошел Евсей. — И негде пытаться остаться — лишь придет полночь, все исчезнет, словно сон.
— Я думал, так будет лучше, — промолвил Атен, чувствуя свою вину уже в том, что ему не удалось угодить богу.
Что же до Шамаша, то он лишь пожал плечами: — Это твой караван, — колдун не видел причин для спора. — Однако, — продолжал он, — мне кажется, ничего не случится, если с этих людей снимут цепи и позволят выйти из повозки, в которой им предстоит провести жизнь, — это не был ни приказ, ни просьба — брошенная фраза, которую тот, кому она была адресована, должен был понять так, как сам считал нужным.
Атен сделал знак дозорному, который быстро открыл кольцо, вбитое в дно повозки. Цепи со звоном спали. Женщины, втянув головы в плечи, словно ожидая удара плетей или стыдясь чего-то, двинулись к пологу, чтобы, выбравшись наружу, остановиться рядом с повозкой, не смея сделать и шага, когда это место, еще минуту назад казавшееся страшной темницей, теперь стало единственным прочным элементом в текучем мире стихий.
— Хозяин, — одна из рабынь, со страхом поглядывая на свою больную подругу, единственную оставшуюся в повозке и лежавшую теперь, постанывая, замешкалась возле полога. — Рамир не обманывает! Ей действительно очень плохо! — в глазах уже немолодой женщины плавились горькие капли слез.
Сказав это, она, искоса глянула на хозяина каравана, боясь, что тот рассердится за столь невиданную вольность — заговорить первой, да еще с Шамашем — и строго накажет ее, чтобы другим было неповадно.
Но Атен молчал. Как и его помощник. Внимание обоих было привлечено к больной рабыне.
На ее лицо упал отблеск факела, который, освещая мрачное чрево повозки, держал в своей руке дозорный. Бледность кожных покровов переходила в болезненную синеву, губы распухли, покрылись сухими трещинами, ранками и капельками застывшей темно-бардовой крови, глаза воспалено мерцали, дыхание, резкое и порывистое, прерывалось тяжелым, надрывным стоном.
В повозке витал сладковатый пугающий запах смерти.
"Она на самом деле умирает, — мелькнуло в голове Евсея. — Никто бы не смог так притворяться…"
С ней рядом сидел лекарь-раб, пытавшийся, раз уж был не в силах спасти, хотя бы облегчить страдания несчастный.
На миг глаза мага и врачевателя встретились. Затем последний проговорил:
— Это страшный яд, действующий медленно, но верно. Господин, ты знаешь сей мир. Что это могла быть за тварь?
Шамаш молчал. Несколько мгновений он пристально смотрел на больную, затем, забравшись в повозку, опустился с ней рядом, окликнул:
— Послушай меня, девочка, — его голос был тих и, в то же время, так пронзителен, что, казалось, мог докричаться даже до мертвого. Рабыня подняла на него взгляд измученных глаз, с трудом заставляя себя что-то видеть и слышать, не скатываться вновь и вновь в холодную пронзительную бездну боли и страха, — ты здорова, — он не обращал внимания ни на караванщиков, замерших, боясь шевельнуться и разрушить невидимое ими, но, несомненно, существующее, заклинание, ни на встрепенувшегося, услышав последние слова Шамаша, ни на лекаря уверенного в своем диагнозе, видя все симптомы… — яд, убивающий твой организм, исходит от мыслей, а не от чего-то другого.
Рабыня испуганно глядела на него, забыв от боли. Она не могла поверить… Но ведь эти слова были произнесены Шамашем, а Рамир сама слышала, как маленькая хозяйка говорила, будто колдун никогда не лжет. Но как это могло быть правдой?
Маг же продолжал:
— Ты не боишься смерти, возможно, даже зовешь ее. Этот мир, подобный сну, представляется твоей душе настолько прекрасным, что она не хочет его покидать, — голос Шамаша стал более твердым и резким. Теперь он не звал, не влек к себе, а, подчинив, приказывал. — Ты не можешь так умереть. Ты не просто призываешь смерть, а убиваешь себя, возможно, не столь осмысленно, как вскрывая ножом вены или набрасывая на шею петлю, но так же верно. Эрешкигаль, — к удивлению всех и, в первую очередь той, к кому обращались эти слова, он назвал богиню подземного мира ее полным, заклятым именем, как равную, а не госпожу и повелительницу души, — наказывает самоубийц не менее строго, чем тех, кто посягает на жизни других. Ты ведь не хочешь, чтобы твою душу ждали вечные муки? — и Евсей, и Атен знали, что Шамаш, хоть он и прочел все легенды, не принял веры этого мира, оставшись приверженцем своих неведомых богов. Но в этот миг его слова были полны неведомой простым смертным убежденности, что была способна укрепить в вере кого угодно, даже самого закостеневшего скептика.
