— Хан, Хан! — смеясь, воскликнула Мати. — Ты такой славный!

Тем временем проснулась и Шуши. Увидев хозяйку, она, поскуливая от нетерпения, рванулась к ней, спеша погрузиться в объятья, подарить свою порцию ответной ласки. — Шуши, не так быстро! — девочка с трудом удерживала свою непоседливую подружку. Боясь, что та выскользнет у нее рук и, упав, ударится, Мати поспешила сесть в траву. Опустив Шуллат рядом, девочка с облегчением вздохнула, подставляя щеки: — Вот, теперь целуйся.

— Ладно, — хозяину каравана ничего не оставалось, как смириться с тем, что дочка прервала разговор взрослых. "Тем более, — бросив быстрый взгляд на Шамаша, подумал Атен, — что так оно и лучше…" — Пойду, раздобуду вам какие-нибудь плошки и молоко.

— Какой он… — Евсей потянулся было к волчонку, но тот вдруг, наклонив головку, раздувая щечки, предупредительно заворчал, выставляя напоказ маленькие острые клыки — совсем недавно прорезавшиеся первые молочные зубки. И караванщик, отдернув руку, отступил на шаг назад, с удивлением глядя на щенка.

Мати была поражена:

— Хан, это ведь мой дядя! Он добрый! Неужели тебе он не понравился?

Щенок, выслушав ее, взволнованно закрутил головой, пока, наконец, не встретился глазами с Шамашем. Лишь после этого он успокоился, взглянул на караванщика, всем своим видом показывая, что готов помириться.

— Он нелюдимый, — объясняя поведение своего подопечного, промолвил Шамаш. — Ничего не поделаешь — характер.

— Каким же он будет, когда вырастет…? - пробормотал Евсей. Ему вспомнились размеры взрослого волка — такому ничего не стоит загрызть взрослого человека. А в караване много детей…

— Не волнуйся. Он научится отличать своих от чужих прежде, чем у него сменятся зубы, — поспешил успокоить его колдун, читая беспокойство в глазах караванщика.

— Странно, — Мати с удивлением поглядывала то на Ханиша, то на ерзавшую у нее на груди, словно что-то ища, Шуллат. — А меня он стразу признал.

— Но ты же его не испугалась.

— Конечно, ведь… — умолкнув на полуслове, она подняла удивленные глаза на мага: — Не хочешь же ты сказать… — она с недоверием взглянула на Евсея: — Нет, дядя, нет! Ты не мог испугаться крошку!

— Это не крошка, — караванщик повел плечами. Его настороженный взгляд по-прежнему был прикован к замершему на коленях Шамаша малыша. — А священный волк.

Колдун нахмурился. Ему не хотелось, чтобы кто-то в караване, видевшемся ему одной большой семьей, испытывал страх перед своими новыми спутниками. — Погладь его.

Евсей послушно протянул руку, прикоснулся к мягкой податливой шерстке, покрывавшей такое хрупкое, ранимое тельце. Глаза зверя и человека встретились, и караванщик вдруг почувствовал, что тонет в волне тепла и покоя. Все, весь мир стал казаться далеким и крохотным, как звездочка в небесах. "Как я мог бояться его, я, все время так стремившийся к чуду? — он и не пытался понять происходившего с ним, всецело отдавшись во власть чувств, вошедших в его душу. — Я словно Гамеш, которого бог солнца привел в свою небесную страну… А, может, так оно и есть," — в этот миг он готов был поверить во что угодно, отказываясь от самого слова "сомнение".

Наконец, золотистое сияние глаз щенка покинуло его душу, возвращая на землю. Волчонок закрутился, бросил взгляд на свою маленькую сестрицу, задрал мордочку, чтобы встретиться взглядом с Шамашем и тихо, прося что-то скульнул.

— Да что с тобой, чего ты так вертишься? — Мати никак не могла справиться со ставшей вдруг такой быстрой, живой Шуши. — Тебе понравилось мое платье? Хочешь себе такое же? Что ты ищешь?… А! — девочка, смеясь, повернулась к магу: — Шамаш, она проголодалась! На этот раз по-настоящему. И она думает, что я — ее мама! Угомонись, Шуши! Сейчас, папа принесет молока и я накормлю тебя… Ну, перестань, пожалуйста, посиди немного спокойно… Я боюсь щекотки! — она попыталась снять волчонка, стала освобождать ее коготки и… — Ой! - зацепившись, нить потянулась, на ткани появилась дырочка… — Ну вот, из-за тебя я порвала новое платье! — она готова была заплакать. — Ты представить себе не можешь, как папа рассердится!

Шуллат, чувствуя себя виноватой, отпрянув, скатилась в траву. Поджав под себя хвостик, она сжалась, жалобно поскуливая, прося прощения.

— Нет, ты не виновата, — Мати была готова расплакаться, но вместо этого успокаивала малышку, — ты моя хорошая, — о на вновь взяла волчонка на руки и, позабыв о платье, стала поглаживать ее, нашептывать… Но малышка не успокаивалась. И девочка, не зная, что ей делать, бросила беспомощный, испуганный взгляд на мага: — Шамаш, я не хотела ее обидеть! — в ее глазах стояли слезы.

— Успокойся, — колдун спустился с камня в траву, садясь с ней рядом, — ей передаются твои чувства и она спешит разделить их, пережить. Ну-ка улыбнись, давай, ради Шуллат. Вот. Посмотри — и малышка больше не дрожит, — он посадил Ханиша в траву. — Отпусти ее к брату. Пусть поиграют. А мы с тобой пока починим твое платье.

— Разве можно заштопать такую тонкую ткань? — она тяжело вздохнула, уже смирившись с потерей.

— Ты видишь иголку и нитку в моих руках? — маг усмехнулся. — Вот что, давай договоримся: ты больше не станешь расстраиваться по пустякам, а я научу тебя чинить одежду, — он не дал ей опомниться, произнести ни звука, продолжая. — Коснись ткани пальцем.

— Каким?

— Все равно. Да не бойся, ничего страшного не случится… Теперь дунь и скажи: "Не было и нет, чего не видит свет, чего не помнит тьма, и даже я сама…" Ну, вот и все.

— Что "все"? — Мати с недоверием поглядывала исподлобья на мага. Конечно, она сделала все так, как ей велел Шамаш. В первый момент ей даже показалось это забавным, но не теперь, когда она вновь вспомнила о дырке на новом платье и том объяснении, которое ей придется давать отцу. И пусть это случиться не сегодня — он не станет ей портить день рождения, а завтра, но от этого ей становилось только хуже — лучше бы уж поскорее все закончилось и не рисовало в ее голове страшные картины ярости метели. Она захотела посмотреть, настолько ли велика дырочка, может быть, ей удастся как-нибудь прикрыть ее, утаить от отца. Мати убрала руку… и замерла, с удивлением рассматривая ткань, на котором не осталось даже следа от зацепки. Девочка не могла понять, поверить. Она стала рассматривать внимательнее, но нет, ткань была цела, совершенно цела, и это было правдой! — Как ты это сделал?

— Я? — рассмеялся колдун. — При чем здесь я? Ты и сама со всем прекрасно справилась.

— Но как…? - она все еще не понимала, хотя ее глаза уже сверкали близостью нового чуда. — Ведь я не… — ее рука прижалась к прятавшемуся под одеждами талисману. — Неужели этому можно просто научиться…? - спрашивали ее губы, но глаза задавали совсем другой вопрос: "Это из-за талисмана? Он помогает мне?"

"Нет. Ты все сделала сама", — мысленно ответил ей Шамаш.

"Это мой дар? Но почему он проснулся лишь сейчас, не раньше… не тогда, в пустыне, когда меня похитили разбойники?"

"Это всегда случается внезапно, неожиданно".

"И это не ты разбудил его? Я сама?"

"Да, малыш. Я лишь чуть-чуть помог тебе, указал путь, но первый шаг ты сделала сама…"

— Этому можно научиться, — продолжал он вслух, — хотя я бы не сказал, что это просто.

— Но ты ведь научишь меня? — она смотрела на Шамаша и в ее глазах была и решимость, готовность настаивать на своем, и не важно, придется ли ей умолять, сжимая кулачки, упрямится или, прибегая к последнему, самому проверенному оружию, выдавливать из глаз слезы. Но, оказалось, что ей достаточно лишь спросить.

— Конечно. Всему, чему смогу.

— Значит, вовсе необязательно обладать даром, чтобы творить чудеся…!

Это был не вопрос — радостное восклицание — и колдун промолчал. А девочка, завертевшись, стала выискивать на платьице еще какую-нибудь дырочку или зацепку, чтобы проверить, хорошо ли она запомнила первый урок магии, осталась ли с ней эта удивительная способность.

— Малыш, не надо! — остановил ее маг в тот момент, когда та уже начала было царапать, тормошить тонкую ткань. — Зачем специально портить столь дорогую вещь?