Было бы неисторично предполагать — к чему могут склонить изложенные выше замечания, — что любой временной период обладает стандартно расчерченной структурой. Однако столь же неисторично было бы представлять тот или иной период в истории архитектуры временем невиданных или неограниченных возможностей, подобным эпохе Перикла. Одни цели были уже достигнуты, и проступили очертания других возможностей. У людей из поколения Мнесикла едва ли был иной выбор, нежели перейти с только что занятой позиции на следующую — видимую им как профессионалам, оценивающим вероятность успеха или неудачи у современной им публики.

Немногочисленный тип многогранных людей, вступающих в дело в благоприятный для входа момент, объединяется и еще одним качеством — способностью занимать в быстро движущейся последовательности большое число доступных позиций, предвосхищая тем самым своих последователей на несколько поколений вперед и даже намечая новые ряды еще до завершения того, в который входят они сами. Самый заметный среди таких художников-провидцев — Микеланджело. Еще одним, возможно, был Фидий. Такие люди за считаные годы работы намечают ряды, которые будут медленно и кропотливо разрабатываться несколькими поколениями: необычайной силой воображения они могут предначертать будущий форм-класс с относительной полнотой. Для их современников эта сила не так уж заметна. Но в глазах историков, которые обозревают панораму прошлого спустя много времени, она приобретает отчетливость и наводит на мысль, что изменения можно преждевременно вызвать к жизни усилиями подобных исключительных индивидов.

Можно выявить и другие биографические паттерны в среде художников. Их число невелико — возможно, лишь потому, что в мире сохранилось совсем немного жизнеописаний художников и ремесленников, но, скорее, еще и из-за того, что жизни изобретательных людей сами по себе незначительно варьируются по типу. Например, Хокусай напоминает Уччелло как одержимый художник того же типа, к которому относятся Пьеро ди Козимо, Рембрандт и Ван Гог — одинокие и замкнутые люди, для которых живопись составляла смысл всей жизни. Это не сосредоточенные труженики и не многогранные провидцы. Это одиночки, ни с кем не разделяющие ту позицию, которую предоставила им совершенно особая точка входа. В их числе есть и зодчие, чья работа требует навыка командной работы: так, Франческо Борромини и Гварино Гварини входят в эту группу одержимых странной, пламенной и всеобъемлющей реальностью, в которую они облекли свои одинокие воображаемые миры.

Контрастный тип представляет евангелист, видящий свою миссию в улучшении зримого мира путем привнесения в него своих собственных чувств. Ни один крупный архитектор нынешнего века не смог бы работать, не примерив на себя этот образ евангелиста. Художник-миссионер часто является блистательным педагогом и плодовитым писателем, проявляющим себя лучше всего, становясь во главе академии своего искусства. Примеры здесь — законодатель французского архитектурного вкуса Жак-Анж Габриэль, Фрэнк Ллойд Райт, Джошуа Рейнолдс. Каждый из них проповедовал самовластный вкус, основанный на избранных конвенциональных особенностях, которые Габриэль и Рейнолдс почерпнули в аристократической традиции, а Райт — у Генри Гобсона Ричардсона и Луиса Салливана.

Наконец, в истории искусства есть два типа новаторов. Редчайшие из них — первопроходцы вроде Брунеллески, Мазаччо или Донателло, чья изобретательная сила встречает подобающий для нее вход не чаще, чем раз в несколько столетий, когда их усилиями открываются новые области знания. Другой тип новатора — это бунтарь, отрывающийся, чтобы проложить себе путь, от своей традиции, либо меняя ее характер, как Караваджо, либо оспаривая всю ее значимость, как Пикассо. Первопроходец может одновременно быть сосредоточенным или одержимым художником, как Сезанн. Не будучи бунтарем, он спокойно закладывает новые основания в старой вотчине. У него может не быть подражателей: он всегда sui generis [2*], тогда как бунтарь является в окружении толпы, так как его путь служит легким предметом для подражания. Первопроходец намечает формы новой цивилизации, бунтарь обозначает предел распадающейся.

Настоящий первопроходец обычно появляется на сцене провинциальной цивилизации, где люди долгое время перенимали, а не зачинали новый образ жизни. Бунтарь вроде Пикассо находит себя в сердце метрополии. То, что делает первопроходец, обязательно должно быть новым; то, что делает бунтарь, — старым. Первопроходцам приходится вынашивать свой труд в старых цеховых условиях, подобно Гиберти, ходившему в подмастерьях у ювелира, или растить его на дне общества, подобно творцам раннего кинематографа. Напротив, бунтари живут на задворках общества, которое презирают, но их долг — сформировать условия новой цивилизации в поисках единства жизни и творчества. Самый наглядный пример — Гоген, особый случай художника — буржуазного изгнанника, живущего романтическими условностями парижской богемы среди первобытных таитян.

Эти шесть типов художественной карьеры — первопроходцы, hommes à tout faire [3*], одержимые, евангелисты, сосредоточенные труженики и бунтари — сосуществуют все вместе в современном западном обществе. Разумеется, все они не могут вписываться в одни и те же формальные последовательности. Каждая последовательность предоставляет возможности своего системного возраста только той группе, которая соответствует условиям благоприятного входа в нее по своим особенностям темперамента. Так, телевидение сегодня требует от своих режиссеров одного темперамента, но через десять лет ему понадобится другой и тем, кто сегодня мог бы стать телережиссерами, лучше будет обратиться к другой театральной форме, более подготовленной к тому, чтобы предоставить им вход.

При рассмотрении других обществ и более ранних времен документально подтвердить какие-либо варианты карьер оказывается невозможно. Так, тип богемного художника появляется лишь в Европе и Китае XVII века, а ранее не встречается нигде. В старых обществах границы между типами карьеры были, по-видимому, куда менее очевидными, чем сегодня, так что сосредоточенные и одержимые сливались воедино так же, как первопроходцы и бунтари или универсалы и евангелисты; такого четкого разделения между ними, как в наше время, не существовало. В Средние века отдельный художник оставался невидимым за корпоративными фасадами церкви и гильдии. Только в истории греко-римской Античности и Китая мы найдем подробные жизнеописания художников. Лишь несколько имен и строчек — вот все наши знания о ремесленниках династического Египта. Письменные источники других древних цивилизаций Америки, Африки и Индии не говорят о жизни художников ничего. Однако археологические данные регулярно свидетельствуют о наличии сопряженных рядов изделий, быстро меняющихся в городах и более медленно — в провинции и сельской местности. Все это свидетельствует о существовании персон, которых мы можем назвать художниками. Не все они процветали вместе в одно и то же время, как это происходит сегодня в крупнейших городах основных государств, где форм-классов сосуществует больше, чем имеющих способности к ним талантов. Прогрессивная живопись, например, влечет сегодня в основном бунтарей, в то время как первопроходцы и сосредоточенные труженики либо работают незаметно, словно в камуфляже, защищающем их от успеха, либо состоят в гильдиях вроде сообществ сценографов или рекламных дизайнеров, где их особые предрасположенности более востребованы, чем в живописи для модных дилеров. В старых обществах одновременно развивалось меньше последовательностей, а потому и возможности для всего спектра темпераментов были скромнее. ПЛЕМЕНА, ДВОРЫ И ГОРОДА

Теперь появляется предварительное объяснение быстрых и медленных перемен в истории вещей. Вмешательство людей, для которых искусство является карьерой, людей, тратящих всё свое время на производство бесполезных вещей, вызывает переход от медленного хода событий к быстрому. В племенных обществах, состоящих из нескольких сотен семей, каждая из которых должна тратить бóльшую часть времени на то, чтобы добывать пропитание тяжким трудом в суровых условиях, никогда не возникнет излишков, превышающих жизненные потребности, в достаточном количестве для формирования специализированных гильдий ремесленников, избавленных от необходимости выращивать продовольствие. В таких обществах изделия тоже меняются, но их изменение — это изменение случайного дрейфа, накопленной привычки, рутинного повторения с мелкими вариациями, изменение, чей характерный паттерн сохраняется на протяжении поколений.