Василий хмыкнул, сказав, что это как раз неправильно, а если бы…

– Ну, какие если? Это же человек так от бессилия поступает.

– От бессилия? А если бы он действительно что-то сделал?

– Человек либо делает, либо говорит.

– А если бы он не говорил, а делал?

– На этот случай у меня перцовый баллончик. – Она сказала это с таким же равнодушным тоном, как говорила бы о том, что в кармане у неё билет на метро или корм для кошек.

Парень искоса посмотрел на девушку уже совершенно другим взглядом.

Сотрясение было средней тяжести, дольше сидели в очереди на приём. Елизавета расспрашивала, где он учится или где работает, раз не учится. Впервые было стыдно, он ощущал, как уши багровеют, хотелось вскочить и убежать.

На его мнимо равнодушное пожатие плечами, она посмотрела на него искоса, он не мог не уловить этого. Уловил. Смутился. Понял, что разочаровал. Разочаровывать не хотелось. Зачем-то открыл рот и поток оправдательных фраз, которые при этом напыщенном равнодушии казались дерзкими и напыщенными.

Дома было всё так же без каких-либо изменений. Гора тряпья в коридоре, стол облеплен пустой, грязной посудой, пьяные, барахтающиеся на ветхом, поскрипывающем диване родители.

Раньше это всё было обыденным, просто обстоятельства, просто так есть, просто вот такая жизнь. Сейчас он смотрел на это с грустью, с той же тяжестью, что думают о понедельнике, когда не любят свою работу или идут удалять зуб, потому что спасти его нельзя, а он пульсирует болью. Аккуратно сложил одежду на стул, так же стопкой, как протянула Ядвига Дмитриевна. Наверное, он впервые позаботился о том, чтобы сложить свои вещи, не швырнуть на тот же стул, а аккуратно сложить. Подтянул книгу, протёр обложку, расправил, погладил, снова открыл на первой странице, пробежал глазами пару строк, и отправил её обратно под кровать, отвернувшись набок к стене.

О чём он думал? О потерянном друге. О том, был ли он ему другом. Надо было ли так поступать и как можно было поступить по-другому. Вот, он же сам начал. Но он всегда ведёт себя как дурачок. Прямо совсем кретин, но хороший и добрый. Но она, хрупкая и добрая, хоть и с перцовым баллончиком в кармане. Да, она не сможет даже воспользоваться им. Это мысль пришла резко, кольнула остро. Его словно подбросило на кровати, Василий перевернулся на другой бок и уставился в пустоту.

Фрагментами он вспоминал кухню, на которой провёл, оказывается, три дня, а помнит разве что день, когда рвало и утренний завтрак. Захотелось пойти на собственную кухню и привести её в порядок, но первый раз сдержался, потом подумал ещё раз и на третий раз было ринулся в бой. Спихнул охапку стаканов и стопку тарелок в жёлтую раковину, покрутил в руках металлическую пепельницу, вытряхнул содержимое в ведро, источающее какой-то смрад. Сел на подоконник закурив. Выкурил сразу две подряд и был таков, на этом кухня была снова забыта, а плоская кровать с мятой простынёй притянула его обратно.

Несколько дней Василий обдумывал, позвонить ли другу, нет, не тому, что зарядил ему бутылкой в лицо, а другому, тому, что был действительно другом, а не дурачком. Нет, пока не хотел.

Думал и о том, чтобы пойти и поблагодарить заботливых хозяек, которые всё же низвергли его с пьедестала героя-спасителя, но приютили.

– Крёстная, привет!

– Привет! – Голос был недовольным и своей интонацией демонстрировал снисходительный тон беседы.

– Скажи, как отблагодарить того, кто помог тебе?

– Устройся на работу.

– Что?

– А ты про что?

– Мне было плохо, мне помогли. Очень. Как теперь отблагодарить?

– Вот, это да! Василий Терехов, кого-то хочет поблагодарить за помощь, что я слышу!

– У тебя что-то случилось?

Он знал обычно такой колкой она бывает, когда её бросает очередной мужчина, ну или она его бросает, потому что он оказался хроническим алкоголиком, которого она не смогла подстроить под себя и заставить хотя бы не пить. Хотя был как-то мужчина, который перестал пить и спустя пару месяцев вернулся к бывшей жене. Тогда его крёстная люто ненавидела всех вокруг. Уточнить причину столь плохого настроения, Василий не стал, прекрасно осознавая, что это как объявление войны. Перебив её нотации, коротко рассказал историю, очень коротко, буквально лишь проговорив, что заступился за девушку и получил сотрясение, а они его вы́ходили и даже врача вызвали.

– Купи торт лучше вафельный, это нейтрально. Не надо всех этих бисквитов с розочками, просто вафельный с орешками и сходи к ним.

– Я думал цветы.

– Ты что на свидание идёшь! И вообще, лучше дарить, что можно съесть, если же повод грандиозный, тогда можно и цветы. Только никаких сувениров.

– Думаешь торт.

– Думаю торт.

– Займи пятьсот рублей.

– Так и знала. – Она пыхтела гневом, так что слышно было, как она гневно выдыхает.

– На торт. – Промямлил. Он уже обшарил карманы и свои, и родителей, обшарил углы и все альтернативные места для заначки, но после получение ренты прошло уже больше двух недель, поэтому денег не было и никаких сомнений быть не могло. Для его родителей, две недели обладание деньгами, слишком длительный интервал.

Крёстная открыла накрученная на бигуди, в повыцветшем халате, который был возможно, когда-то лазурным с яркими пионами, сейчас же был зеленоватым с тусклыми как её настроение оттенками цветов.

– Заходи! – Скомандовала она. – Ухты, как подсветили-то тебя. – Она оттянула его лицо к свету, рассматривая синяк.

– Уже сходит.

– Сходит… А вот если бы прибили?

– Не прибили же.

– Точно прибьют, точно! Не своей смертью умрёшь. Вот торт. – Она подпихнула коробку на столе.

– Спасибо, – парень уцепился за коробку и уже обернулся к выходу.

– И что, даже денег не попросишь?

– Ты же дала торт.

– Так, серьёзно, за тортом пришёл? – Василий кивнул в ответ. – Вот, это чудеса, а ну, садись. Рассказывай.

– Что?

Крёстная налила кофе, плеснула себе туда немного Бейлиса, ему же налила чай, сказав, что ни кофе, ни алкоголя при сотрясении нельзя. Уселась, напротив, подперев подбородок пухлой рукой.

– Красивая?

– Кто? – Василий перепугался, что крёстная сейчас начнёт изливать ему душу о своём неудачном романе, а зашла она с темы, красивая ли девушка. – Красивая. – Парень пожал плечами, скромно, не свойственно его обычному поведению.

– Красивая. – Ухмыльнулась крёстная, сделав глоток и плюхнув ещё Бейлиса в освободившееся пространство.

– Хорошая и добрая.

– Ух ты, Василий, Терехов, ты ли это? Девушка, хорошая, добрая. Да, я ж забыла сотрясение.

– Ну, перестань.

– Да я ж никогда не слышала, чтобы у тебя кто-то был хорошим и добрым. Ты как ёжик всегда щетинишься, всё у тебя дураки да придурки.

Он пожал плечами и даже не пыхнул на шутку про сотрясение. Они побеседовали ещё чуть больше часа. Крёстная выкурила три сигарету и выпила две чашки кофе с ликёром, он съел бутерброды и доел вчерашний салат. Она рассказала, что выгнала очередного дармоеда и снова зареклась прожить остаток жизни одна.

– Не подпушу больше к себе никого, даже не взгляну. Вот, совсем.

Василию хватило ума не сказать, как в прошлый раз: «в сотый раз слышу», а выбрать теперь иную тактику, то есть промолчать и кивнуть.

Под уход она расцеловала его в обе щеки, ещё всучила коробку конфет:

– Дорогущие, мне клиентка одна привезла из Бельгии. Ей нужно было на мероприятие, и я две записи перенесла ради неё. Думаю, оценят. Надеюсь, что оценят.

И уже, когда он был в дверях, пихнула ему в карман две тысячи.

– Пригодятся.

Василий был доволен и даже подумал всё же купить цветов, но торта и конфет показалось достаточно, и на сигареты деньги теперь есть.

Доехав с двумя пересадками с Ломоносовского до Баррикадной, прибыл в столь манящее место, когда уже совсем стемнело. Дверь в подъезд оказалась предательски заперта, не впуская парня. Пришлось стоять, потирая раскрасневшиеся и уже достаточно промёрзшие руки. Может, назло, а может, судьбоносно, но после оттепели пришли холода, и никто не хотел выходи́ть, и уж точно странно, что и желающих войти также не было.