Инга поджала губу, словно озадаченный знаток. Заценила.

– Вот тут осторожнее, пожалуйста, – я изобразил испуг, спровоцировав у приятелей рефлекс поозираться. – Это трёхгорлый вербалюд. Он, сука такая, плюётся хором в три горла. За вербалюдом испуганно наблюдает тузебра. Хозяйничает горбатый в общем вольере, нет на него управы. А над зоопарком возвышается единоног – самый огромный в мире зверь, чем-то похожий на избушку на одной большой и толстой куриной ноге.

– Со шпорой, – добавил Костя.

– Да, есть там такая. Бензопила размером со стрелу башенного крана.

Дуся впечатлилась:

– Такая пила нам в леспромхозе нужна!

– Обратная крайность, – невозмутимо продолжил я, – пониослик. Да, вот такой полезный копытный зверёк. Сам всего лишь с крупную кошку, но пару бутылок пива доставит, если что.

– А кто там отсвечивает в самой большой клетке? – провоцирует Костя.

– О, это прислонёнок, – небрежно бросил я, – не дай бог прислонится лично к вам. Мокрое место вместо вас гарантировано.

Мы вдохновенно ржали, пока унылый пейзаж взорванной ВДНХ плавно проплывал назад, ибо брели мы по широкой прямой аллее на выход. К троллейбусу.

– С бегемотами, пожалуй, всё ясно, – подхватила Инга. – Бегимонд – это монстр, который обежал по кругу земной шар.

– А если бегемоту болтами прикрутить к носу рог от буйвола… – мечтательно подхватил я.

– Получится носорог!

– Правильно! А бегемот, которому в ноздри вставили кольцо – носоринг. А вот и его верный широколобый соратник – лбык!

– Обожаю тебя, – в сердцах бухнула Инга.

Костя занервничал.

– Перейдём же к кошкам, – предложил он, чтобы плавно закруглить тему.

– Дристливым львом нас не удивишь, – напомнила Инга.

Но я и не собирался размениваться так дёшево.

– Можно долго и скрупулёзно домысливать, что за животное перед нами, – заинтриговал я уважаемую публику, – скажу лишь, что зовут этого млекопитающего гиппапапард. Смотрите, как ядовито злятся его маленькие глазки!

Инга с Дусей переглянулись. Но какие же разные это были улыбки!

– Знакомьтесь, квартигра, – невозмутимо продолжал я, – разновидность царь-кошки, специально выведенная для проживания в квартирах. Откуда они в зоопарке? Понимаете ли… Некоторые владельцы не выдерживают, отказываются от них. И приносят нам. А куда ещё их девать?

– Не в цирк же их сдавать, в самом деле! – подтвердила Инга.

– Ну неужели! – согласился я, скопировав тон героини Татьяны Васильевой из комедии «Моя морячка».

– А ветеринары в вашем зоопарке есть? – поинтересовалась Дуся.

– Только рогопед и копытолог, – стушевался я, – да и то на полставки. А так они в милиции служат. Специализируются по конторам типа «Рога и копыта».

– Тебе надо книжки писать, – искренне оценила Инга мой талант.

– Да что ты! – замахал я руками. – Прогресс-регресс-ГРЭС-мегрэ́-божоле́-девезрэ́с-расколба́с-мегареспектдралио́н-полите́с-варе́з-солтлэйкситикрайстчёрч – где я, и где вся эта графическая словесность? Как это совмещается?

В квартире невыносимо разило дихлофосом, словно он в ней размножался колбочками.

– Фу, как здесь во́нько, – скривилась Дуська.

То тут, то там, где застигло, лапами кверху валялись на надкрыльях дохлые прусаки. Впрочем, некоторые ещё дрыгали сочленениями жиденьких шарнирчиков.

– Ну что, блатте́лла, – вскричал я, – хана вам настала! Не взыщите! Дихлофос не регулируется парижской конвенцией о запрещении химического оружия. А ведь парадокс! Это такой же нервнопаралитический газ…

– Вот и не надо об этом кричать. А то зелёные услышат. Спохватятся. Коллег из Фонда дикой природы припрягут законы соответствующие лоббировать, – приложил палец к губам Костя.

– Молчу-молчу, – тут же задрал и я лапки кверху.

– Ребята, а это кто? – заорала Дуся, первой посетившая туалет.

На кафельном полу, сложив лапки ёлочкой, испустил дух огромный чёрный таракан. В царской России они были основными городскими домашними тварями, но уступили «плантацию» рыжим прощелыгам, завезённым в нашу страну позже.

– О, это бла́тта, – сказал Костя.

– Кто-кто?

– Бла́тта ориента́лис. Посконный руссиш таракан, в незапамятные времена занесённый к нам из Азии. Аналогично немцы зовут рыжих тараканов ру́ссен. Думая, что те припёрлись к ним из России. В то время как мы зовём их прусаками, будучи уверенными, что они приползли из Германии.

– Не-не, – поправил я его, – они, конечно, вольны называть кем угодно кого угодно, но вид рыжих тараканов на латыни называется именно germanica. Так что-с! А вы, Дуся, разве никогда не видели чёрных тараканов?

– Откуда? У нас в деревне за печкой только сверчки водятся.

– А как же детские книжки? – настаивал Костя. – Разве вам, Дуся, в детстве не читали «Тараканище»?

– Когда я была маленькая, у меня были только две книжки, – вспомнила Дуська. – «Филиппок» и «Золотой ключик».

– Заметьте, коллега, – прокомментировал Костя, – наша деревенская подружка вкушала сказки исключительно графьёв Толсты́х. Какой изысканный вкус!

– Да нет, – махнул я рукой, – просто повезло, что именно Толсты́х было трое. А представь, было бы трое Чуковских! Тогда каждая вторая детская книжка была бы про мух, тараканов и жужелиц со сверчками.

Инга рассмеялась, размахнулась тряпкой, смела́ жутконогих букашечек на пол. Аккуратно подмела пол, собрала тараканий хитин в совок и высыпала в ведро.

– Костя, тебе предстоит освоить новое амплуа, – сменил я тему. – Таскать мусорное ведро на помойку. Смотри, какая мышца у меня! Видишь? Я мусорные вёдра с пяти лет выношу. У нас-то мусоропровод отродясь заварен.

– Как понесёшь своё, так и за моим заходи, – выкрутился Костя.

Инга и тут засмеялась. Костя благодарно заблестел глазами.

Дуся забралась на подоконник, зафиксировала сутуловище в излюбленной позе и принялась болтать ногами.

– Куда ж ты теперь жуков этих поганых девать будешь? – запытала она Ингу. – Мусорница-то скотчем заклеена.

Мы замерли и, растянув рты в улыбке, переглянулись. До Дуси как до жирафа…

– А я им на свирели играть буду. Они дружною толпой отчалят сразу к праотцам, – нашлась Инга, продолжая сдержанно смеяться.

– Да-да, лёгким дымком, – примазался я. – Пшик и всё!

Дуся опять не врубилась. Пожала плечами. В смысле – поджала их под самые уши, по-грифьи втянув шею и традиционно скруглив спину. Нелепость её фигуры в такие секунды резко контрастировала с её же эталонным силуэтом в минуты иные, когда ей хотелось рисоваться, зарабатывать очки и притягивать сальные взгляды.

– Не ссы, Дуся, – скопировал я интонацию Кузьмы, – мы мусор где попало не бросаем.

– Ага, бросаем, где ни попадя, – парировала Инга и укоризненно покачала головой.

Бельмом на глазу оставалась плюшкина куча Костиного товара, который разросся, как сорняк, и заполонил практически всю Костину комнату. Именно в этой комнате временно проживала Инга, так как Костя с Дусей ночевали за стенкой в соседской комнате, ключ от которой забыл Кузьма. Старый диван был чересчур скриплым, мы вдоволь наслушались его рулад, пока Кузьма единолично не слезал с Дуси. Поэтому мои друзья спали на полу, куда Костя настелил буквально всё, что обнаружил в квартире: матрас с пролежнями, соседкино верблюжье одеяло, подстёжку от деревенского тулупа, дырявый надувной матрас и два ватных туристических спальника.

Инга же спала на старомодной Костиной кровати, оборудованной пружинной сеткой и стальными дугами спинок. Тяжеленная старинная перина поглотила ржавые пружины, которые задыхались под ней и были лишены возможности скрипеть, так как массив текстиля буквально затыкал им рот. Мне нравилось отдаваться объятиям этой кровати, когда мы перемещались из кухни в комнату и забирались на ложе с ногами. Больше сидеть было негде: все горизонтальные поверхности были захламлены товаром. Не только стулья и подоконники, но прежде всего паркет.

Пол, как ему и положено, был ограничен незыблемыми стенами. Взять больше пола было неоткуда. Товар расползался практически ежедневно, мешая нам, пришлым, просачиваться от двери к ложу. К Косте то и дело являлись клиенты: рыночные торговцы и хозяева ларьков. За дефицитным ширпотребом, который отсутствовал в магазинах, стекались друзья друзей и знакомые знакомых. Каждый норовил перерыть всю кучу целиком, которая неизбежно осыпа́лась и поглощала дефицитные квадратные метры.