– Здесь стоит гоночное итальянское сцепление. Педаль надо резко бросать. Но будь начеку. Машина тут же «прыгнет». Ничего, привыкнешь.

Кузьма справился с педалями, мотор взревел, пискнули шины. Рывками, да по кочкам, вырулили на Южнопортовую улицу и направились в Дубровку.

– А я еду, а я еду за дурманом, – подпевал мотору счастливый водитель, – за дурманом, сладким запахом травы.

На Таганке помахали Игнату Ипатьевичу.

– Неплохой бизнес, – поджал я губу. – Продал старую ниву по цене новой.

– По бывшей цене. По бывшей! – напомнил мне Костя.

– Тпру, Зоря! – скомандовал Кузьма, когда просочились подворотней во двор и чуть не наскочили на бордюр.

Ночью Кузьме снились кошмары, и он три раза бегал на кухню всматриваться в тёмный двор, заштрихованный в косую линейку стрелами дождя. Не спёрли ли у нивы колёса? Вдруг ландо уже на кирпичах?

Наутро новоявленный автовладелец схватился сначала за квадратную голову, а потом за раскиданные тут и там пожитки.

– Чё-то много у меня хурды-мурды накопилось, – пробормотал грустный Кузьма.

Небрежно затолкал шмотьё в сидор, наткнулся на стекло от фары и не знает куда сунуть. Кокнуть деликатную вещицу проще простого.

– И на хрена мне эта стекляшка сдалась? Лучше фару в сборе куплю.

Не мелочится Кузьма, играют мускулы его под жёваной майкой.

– Хочешь, я тебе брошюру подарю «Как выпрямить руки в домашних условиях»? – подколол добряк Костя.

Кузьма боднул плечом, но ссориться с братаном не стал. Наоборот! Стрельнул сотку взаймы на бензин и отчалил на родину. Жмём руки. Хлопает дверь.

Дуся не удостоилась не только прощального поцелуйчика, но даже элементарного кивка головой. Вскочила с подоконника, принялась мерить шагами кухню. Шаги длинные. Поступь тяжёлая. Пельменная диета даёт о себе знать. Излишняя неиспользуемая посуда в буфете недовольно дребездынствует.

– И куда ж ты теперь?

Запнулась на мгновение. Оценила молодые серьёзные чела́. Обвела взглядом тараканью сирь кухни.

– У вас останусь, – выкрутилась Дуся. – Я – девочка не расповаженная15, послушная. Хорошо буду себя вести. Авось не выгоните?

– Да ты ж одни несчастья приносишь! – напрягся Костя.

Он понял, что «у вас останусь» – значит, у него. Мне-то забирать Дусю некуда. Тахта и прикроватная тумбочка – это то, что определяло понятие «моего угла», в которое посторонняя женщина, а тем более столь откровенного содержания, не вписывалась.

Инга появилась в Костиной квартире поздним ознобливым вечером где-то в самом конце октября. Её притащила Дуся. Инга была полной противоположностью Дуси. Удивительно, как судьба могла свести столь непохожих существ. Но свела не судьба, а, как водится, нужда. Уступив нашим расспросам, Инга несколько раз путано говорила о том, что с ней произошло. Повторяя, что не хочет вспоминать. Стандартная история: жили-были, любили… разлюбил-изменил… узнала-прозрела… Проревела. Разобрались по-людски: доскандально. Чемодан, вокзал, Кандалакша. Это её родной город. Вот такая жизель весёлая.

Дуся перехватила Ингу на «родном» Ленинградском вокзале, куда, гонимая приобретёнными по непутёвости выбранной профессии мазохистскими наклонностями, забрела в поисках бывшего, нокаутированного Кузьмой, которого, впрочем, не нашла. Перехватила бывшую товарку – та, увлекаемая напористым клиентом с христоматийным акцентом, обронила, что «прокололи ножичком». Домысливать Дуся не стала, зато напоролась на медитирующую под информационным табло Ингу. Точнее, на её жёлтый чемодан.

Грязно выругалась в традициях своего учителя из славного городка Камызяк под Астраханью. Но тут же умилилась тем, какой жалостливый и заискивающий взгляд кинуло на неё добрейшее существо, не желавшее ей и толики зла. Соотечественницы по языку, они некоторое время подбирали ключики к словарному запасу друг друга, который сильно отличался у обеих беглянок. Так или иначе, состоялся контакт, тем более что девушкам было совершенно нечего делать, а в карманах усохла дохлая мышь.

Дуся не отличалась деликатностью, прозорливостью и чем там ещё? Да ничем, кроме фигурки, она не отличалась… Ей и в голову не пришло, что она – приживала, и приглашать ещё одну девчонку туда, где сама пребывает на птичьих правах, мягко говоря, бестактно. Но гораздо удивительнее, как ей удалось уговорить Ингу, создание практичное и рассудительное, последовать Дуськиному приглашению в какую-то незнакомую квартиру, к каким-то незнакомым ребятам? Видать, она действительно пребывала в тот момент в состоянии полного отчаяния, брошенная посреди сутолоки вокзала. Без средств, без знакомых, без перспектив.

Дуся явилась в своё время для нас полной неожиданностью, и мы долго привыкали к ней, к её присутствию в доме, прежде чем она окончательно одомашнилась. Инга же и вовсе свалилась как снежный ком на голову, разрушив некое подобие бесперспективной хиппозной идиллии.

Дуся была неотёсанной инфантильной деревенской бабонькой с бластулой самородного ума и фантастически гармоничным, но неспортивным и сутулым телом, облечённым в посредственную, шершавую, угреватую и бородавчатую кожу, траченную к тому же шрамами от затушенных об неё клиентами сигарет. Голая Дуся на ощупь была неприятной. Но, облечённая в сексуальное боди, ажурные чулки и туфли на высоченных каблуках из Костиных запасов, затмевала Клавдию Шифер и Полину Рубероид. Буквально производила самое неизгладимое впечатление, ибо натянутые совершенными косточками тёплые нейлон и лайкру хотелось гладить и гладить. Силуэт высокой, эталонно скроенной Дуси был волнующим и запоминающимся. Если, конечно, напомнить ей про сутулые плечи, которые она тотчас поспешит расправить.

Мы пользовались её расположением к нам, но никогда не переходили границ и не обижали человека. До Дуси я уже больше года не был с женщиной, с тех пор, как, ускорившая темп своей жизни, Рита меня окончательно бросила. Нашего легкоатлетического клуба московского «Динамо» больше не существовало. Ритка перешла в «Луч». Карабкалась по каменистой заминированной вертикали списка лучших легкоатлеток России по тройному прыжку. Аккурат, как я и предсказывал в далёком и таком нереальном отсюда восемьдесят восьмом. Выезжала на соревнования за рубеж. Советская лёгкая атлетика стала историей. Бал правила лёгкая атлетика российская. Склочная, корыстная и допингоориентированная.

Инга представляла собой абсолютно доселе неизвестный мне тип женщины. Она была невысока. Не стройна, но и не полна. Какая-то нескладная и угловатая, но по-своему изящная. Секрет этого изящества раскрылся в одной из бесед, когда Инга призналась, что все школьные годы занималась классической хореографией. Она обладала потрясающей гибкостью и лёгкостью. Дуся была и выше и тоньше, но своим грузным походоном вгоняла в тоску. Инга же порхала. И даже в стоптанных тапках производила впечатление грациозной особы с идеально поставленной спиной. Кроме того, она обладала кожей невинного младенца и неожиданным звонким ручьистым тембром голоса. Но самое главное – это, конечно, лицо.

Легко всё это писать много лет спустя. А тогда мы присматривались, постигали и раскрывали эту неординарную девушку, к которой нельзя было привыкнуть. Она – как тот луч солнца сквозь колышащуюся занавеску, предварительно миновавший и лёгкий грим перистых облаков, и трепещущую на ветру тополиную ветвь. Тёплый, утонченный и неуловимый. И такой разноликий! Инга лучилась теплом, дружелюбием и добротой, обладала сотнями разных улыбок, тысячей ужимок, ухмылок, прищуров, насупистостей и прочего, и прочего, и прочего, что делало её лицо бесконечно подвижным. И ещё она была умна. Тем умом, который не выпячивался, не навязывался, не самоутверждался поверх всех. Тем умом, которым она награждала только близких друзей.

Не подпасть под обаяние Инги было нереально. Костя поплыл уже через три дня. Я упирался-упирался, но через неделю осознал неизбежное – Инга покорила и моё сердце. Вместе с тем мы продолжали жить вчетвером, словно ничего не произошло. Дуся была то с Костей, то со мной, а Инга… Нет, Инга нашей не была. Она тактично и деликатно выстроила дистанцию. Это не мешало ей взъерошивать костин чуб, мягко обвивая рукой его шею, когда вечерние беседы на кухне затягивались за полночь. Костя перехватывал её ладонь, целовал пальчики, и Инга не отдёргивала руку.