– Помочь мне «расположиться с комфортом», Мардж? – Джинни натягивает улыбку – для нее это обычное дело: носить маску любезности и только потом, подозревает Рита, кричать в подушку у себя в комнате. – Господи. Мне тридцать три, а не девяносто.

Мардж пропускает все это мимо ушей и косится на безымянный палец Джинни, будто проверяет, на месте ли обручальное кольцо.

Мысли Риты болезненно ухают в прошлое, в слякотный декабрьский вечер, когда она вложила свое собственное помолвочное кольцо в руку изумленного попрошайки на мосту Ватерлоо и зашагала вперед. Слезы катились по щекам. Чуть раньше она позвонила Фреду и во всем призналась. У нее в ушах до сих пор звенит его дрожащий голос: «Ты предала меня, Рита». А потом гудки: связь оборвалась, отрезая ее от будущего, которое еще недавно ждало ее дома.

– Я хорошенько проветрила дом, – продолжает Мардж. – Огонь в камине прогонит сырость, миссис Харрингтон.

– Теперь можете звать меня просто Джинни.

– Это обязательно? – после секундного молчания произносит Мардж едким, как уксус, тоном.

В прошлом году, вернувшись из лечебницы, Джинни настойчиво попросила Риту называть ее «по имени, а не по фамилии мужа». Поначалу было странно, но потом она привыкла. Рита вообще успела привыкнуть ко многим вещам, которые раньше казались необычными.

– Как вам угодно, Мардж. – Джинни пересекает комнату, цокая каблучками лаковых туфель, и поворачивается к большому старинному зеркалу над столиком. Она вздрагивает при виде своего отражения, как будто ожидала увидеть кого-то другого.

Мардж не спешит уйти.

– Вы будете здесь счастливы, миссис Харрингтон. Уж я об этом позабочусь, – решительно заявляет она, как будто добиться счастья – это все равно что отполировать паркет. Достаточно приложить побольше усилий.

– Благодарю вас. – Улыбка сползает с лица Джинни. Воцаряется молчание.

– А у детей, и глазом моргнуть не успеете, древесный сок побежит по жилам, – добавляет Мардж. – Вы не волнуйтесь, лес живо выбьет из них городские замашки.

Джинни широко раскрывает глаза. Рита стоит уставившись в пол, сдерживая нервный смешок.

– Ну, я примусь за ужин, – продолжает Мардж, не желая отступать. – Что скажете насчет ягненка? С картошечкой?

– Не утруждайтесь. Детям хватит простого ужина. Рита нам что-нибудь сообразит.

– Но мистер Харрингтон велел мне приготовить ужин. – Мардж бросает на Риту оскорбленный взгляд.

– Ну а я вам говорю, что не нужно. Вы и так уже столько всего сделали, чтобы подготовить дом к нашему приезду. Езжайте домой, ложитесь и отдохните.

Мардж упрямо стоит в холле, как будто глубоко пустила корни в пол.

– У вас такой усталый вид, миссис Харрингтон. Вы совсем худенькая, как жердь. Если хотите выздороветь, нужно как следует покушать.

– «Выздороветь»? – Джинни выдавливает тихий смешок и откидывает волосы, налипшие на шею. – Господ и.

– Ну, не буду вас больше задерживать, – говорит Мардж без тени раскаяния и поворачивается к выходу.

Рита следит за мутным отражением домработницы в покрытом крапинками зеркале. Как только она уходит, Джинни вздыхает:

– Боже, она ни капли не изменилась. Вот черт, Уолтер явно и ее завербовал в ряды своих шпионов.

Словно горячая вода, хлынувшая по трубе, Риту переполняют стыд и чувство вины. «Наш маленький договор». Где-то в доме бьют часы с кукушкой. Механизм визгливо подражает пению живых птиц за окном.

Джинни садится на нижнюю ступеньку лестницы, подпирает подбородок ладонями и смотрит на Риту снизу вверх сквозь длинные подкрученные ресницы.

– Нам пора поговорить, правда?

У нее внутри что-то переворачивается. Джинни все знает. Рита указывает наверх:

– Дети…

– О, переживут. – Джинни хлопает ладью по лестнице. – Садитесь рядом.

Рита тяжело опускается на ступеньку. Она испытывает одновременно ужас и облегчение при мысли о том, что ее разоблачили. Ничего не остается, кроме как признаться первой.

– Мне так жаль, Джинни.

– Жаль? Да о чем вы говорите? – Джинни озадаченно смотрит на нее. – Боже, какая вы все-таки странная, Рита. Я хотела сказать спасибо. За то, что вы поехали с нами. Честное слово, я благодарна вам от всего сердца.

Потеряв шанс во всем признаться, она не знает, что сказать. Ромбик рыжеватого, как ириска, солнечного света проникает в заляпанное окошко, подсвечивая вихрь пылинок, кружащихся в воздухе посреди холла.

– Не стану лукавить, Рита, вас ждет самое скучное лето в вашей жизни.

Она чувствует, как румянец расползается по шее, словно сыпь. Джинни смотрит на нее с озадаченным выражением, которое вскоре смягчается, сменяясь сочувствием.

– Вы с Фредом разошлись, верно? С этим вашим мясником. Что ж, по крайней мере, полагаю, вам больше не нужно ездить его навещать.

– Д-да, – выговаривает Рита, изумленная тем, что Джинни вообще запомнила имя Фреда.

Она всегда думала, что для Харрингтонов не существует никакой Риты за рамками ее работы. Может, так и есть. Ближе к концу их помолвки – хотя она еще не догадывалась, что скоро все закончится, – Фред часто говорил, мол, ее настолько затянула лондонская жизнь Харрингтонов, что своей собственной у нее не осталось; она приросла к этому семейству, как моллюск к борту «Титаника». Причины, по которым Рита не увольнялась, отчего-то казались ей слишком личными, поэтому она болтала о том, что зарплата – намного выше, чем в родных местах – позволяет ей откладывать деньги, на которые они однажды смогут купить домик. Рита знала, что он никогда не поймет, как пребывание в кругу семьи, пусть и в качестве прислуги, помогает ей подкрутить разболтавшиеся гайки своей души. Забота о чужих детях была для нее не просто работой. Без этого всего она теряла почву под ногами. Фред был хорошим парнем – да еще и на полдюйма выше нее. Но она о многом не могла ему рассказать.

– Здесь вы вряд ли найдете нового кавалера, – со вздохом продолжает Джинни. – Сразу предупреждаю.

Рита только рада. После того, что произошло с Фредом, она зареклась связываться с мужчинами.

Резкий стук. Они обе оборачиваются. В дверях стоит Мардж, держа в одной руке связку ключей, как у тюремщика, а во второй, высоко поднятой, – большие потертые кожаные берцы с развязанными шнурками.

– Решила захватить их из сарая для вас, Рита. Ботинки Робби, нашего лесника и плотника. Он их все равно не носит. Как я уже говорила, вам здесь понадобится обувь покрепче. Вроде как раз придутся впору, а?

Мужские сапоги. Как унизительно.

– Ну, теперь оставлю вас в покое. – Это вряд ли. Мардж не двигается с места. Потертые берцы лежат у ее ног, как псы, ждущие команды.

– Вы что-то еще хотели, Мардж? – натянуто произносит Джинни.

– Не знаю, уместно ли мне говорить об этом…

Так не говорите, безмолвно умоляет Рита, вспомнив, как миссис Пикеринг из тридцать пятого дома после такого вступления выдала: «Ничего, родишь нового, Джинни». Руки Джинни, лежащие у нее на коленях, начинают переплетаться. Они всегда ее выдают.

Мардж облизывает зубы.

– Я слышала, что случилось с вашей малышкой, миссис Харрингтон, – выпаливает она, будто заранее заготовила речь. – Глубоко сожалею о вашей утрате.

Молчание затягивается. Рита вспоминает утро после рождения малышки: как она убирала из хозяйской спальни месиво, в которое превратились газеты на полу, пропитанные кровью; забытая стопка испачканных полотенец на подоконнике; металлический запах, повисший в воздухе. Пустая колыбелька.

Мардж шаркающей походкой направляется обратно в коридор.

– Постойте, – вдруг говорит Джинни.

Мардж вытягивается по струнке. Рита готовится к неизбежному.

– Спасибо. – Руки Джинни замирают. Кольцо с бриллиантом поблескивает в землистом коричневатом свете. – За то, что не отрицаете существование моей малышки, как большинство.

Мардж расслабляется с почти осязаемым облегчением.

– О, я забыла. Еще кое-что.

Ну, все. Теперь она точно не уйдет, думает Рита.