– Вы, наверное, с сыном моим служили, – сказала она, так с деньгами в ладони и хромая сквозь арку во внутренний двор.

– Нет, не довелось.

– Мой сын погиб в Афганистане.

Лаголев не знал, что сказать. Он промолчал.

– У него было много друзей, – старуха вздохнула. – Часто могилку навещали. Теперь уж нет. У всех семьи, дела.

Они прошли двор и оказались у подъезда старого пятиэтажного дома. Дом давно не красили, кое-где он облез до штукатурки, подъездные двери украшали цветные рекламные объявления о покупке металла и поездках в Турцию за кожаными куртками. Внутри пахло старостью и кошачьей мочой.

– Подниметесь? – спросила старуха, кое-как уложив деньги в карман пальто.

Лаголев пожал плечами.

– Как скажете, так и сделаю.

– Второй этаж.

– Хорошо.

Он принялся подниматься.

– Так вы не знали моего Юрика? – спросила старуха.

– Нет, – сказал Лаголев, смиряя шаг, чтобы не торопить собеседницу.

– Жалко. Он был хороший человек. Вы бы подружились.

– А что у вас с рукой?

Старуха посмотрела на замотанную ладонь.

– А что с ней? Ничего. Заживает плохо.

Она долго возилась с ключом у простой, обитой дерматином двери. Ключ никак не хотел попадать в замочную скважину. Лаголев предложил помощь и легко справился с задачей. Замок щелкнул два раза.

– Славик! Славик, к нам гости!

Старуха засеменила в терпкий, желтоватый сумрак квартиры.

– Стойте, стойте здесь, – сказала она Лаголеву на пороге.

– Хорошо.

Он взглянул на светлые, выцветшие обои, на ветхий половичок под ногами, на этажерку в простенке и вздохнул, ожидая. В глубине квартиры послышался скрип кроватных пружин, за этим скрипом вспыхнул отрывистый, резкий кашель, потом слух Лаголева уловил два голоса, старушечий и иной, хриплый. Разобрать, о чем шел разговор, он не смог, слишком уж тихо общались между собой жильцы.

– Я все же думаю, что вы как-то с Юрочкой связаны, – сказала, появляясь, старуха.

Она повесила пальто на вешалку к такой же старой, потрепанной, замызганной одежде и набросила на плечи платок. Вспорхнула, ударилась куда-то в темноту моль.

– Сюда, – пригласила старуха Лаголева.

Он прошел на бедную, тесную кухню с холодильником в одном углу и узкой раковиной в углу наискосок и поставил пакет на пустой стол.

– Ну, все, я побежал.

– А чай?

Старуха застыла перед пакетом. Нагло выкатился на девственную поверхность помидор-разведчик. Встала вымпелом куриная нога.

– Нет-нет, не могу, – сказал Лаголев.

– Так и уйдете?

– Я к вам забегу завтра или послезавтра. Руку вашу посмотрим.

Лаголев шагнул в коридор и очутился перед плотным, заросшим стариком в телогрейке, в коричневых штанах и в тапках на босу ногу. Старик посмотрел на пакет на кухонном столе и свел к переносице седые брови.

– Спасибо. Но что бы вам Галина не говорила, квартиру мы вам не продадим, – прохрипел он.

Лаголев улыбнулся.

– Мне и не надо.

Остров, кажется, грел его весь день. Даже в восемь вечера, когда Лаголев добрался наконец до своего дома, он чувствовал в себе его отголоски. Он впитывал в себя мир, его неправильность и его красоту. Он улыбался солнцу, застывшему на коньке крыши, и ребенку, взирающему на него из коляски большими, испытующими глазами. Он слушал пьяный ор с площадки за кустами и колол сердце об использованные шприцы у бетонной ступеньки. В груди вибрировала, раскачивалась, звенела душа.

О плохом Лаголев думал: ничего, это ничего, это уйдет.

Он почему-то точно знал, что в скором времени все изменится. Остров не возникает просто так. Это предвестник. Предтеча иных событий. Другого порядка. Может, он пророс не только в их квартире. Это было бы замечательно и чудесно. Но даже если остров – единственный в своем роде…

– Саша!

Натка бросилась к нему с поцелуем, едва он ступил на порог. В одной руке у нее была прихватка, в другой – деревянная лопатка.

– Что готовим? – спросил Лаголев.

– Гречу.

– Ага. – Лаголев покопался в кармане куртки и достал огурец. – Сойдет как дополнение для стола?

– Конечно. Раздевайся.

– Погоди.

Лаголев покопался в другом кармане и вытащил помидор. Натка прыснула.

– И сколько в тебе таких сюрпризов?

– Еще один.

Вручив жене овощи, Лаголев предъявил деньги от Кярима Ахметовича.

– Все, мой муж и лев, – торжественно сказала Натка, – тебя ждет гора гречи. Она твоя и только твоя. Заработал. Мы ее недостойны.

Глаза ее смеялись.

– Но хоть с маслом? – спросил Лаголев.

– А как же!

– Слава богу!

– А потом, без масла, десертом, пойду уже я.

Натка обернулась и посмотрела на Лаголева так, что у того мгновенно разыгралось нескромное воображение. Вот ведь, без масла и без одежды, вся, льву и мужу, эх, помедленнее кони, на кой черт тогда греча?

– Нат, – повесив куртку, он последовал за женой на кухню, – я еще потратил рублей двести пятьдесят. Помог там с продуктами…

Натка, не оборачиваясь, потрясла в воздухе лопаткой.

– Я знала, знала. Яблоня от яблочка недалеко падает.

– Я думал, я – лев, – сказал Лаголев.

– И яблоня.

– Прости.

Натка положила лопатку и оказалась рядом.

– Дурак, – сказала она, обняв его, – помог, и хорошо. По-моему, это правильно. Главное, чтоб не зря.

– Не здря! – сказал Лаголев.

Натка, смеясь, ткнулась ему в плечо.

– Муж мой нездряшный. Я, кстати, без острова уже три часа.

– И как?

– Хорошо. Но тянет. А ты?

Лаголев гордо выпрямился.

– Я уже день могу!

– Многие мужики так говорят.

– А я не мужик, я – яблоня.

Натка захохотала.

– Но Поляковым-то хватит долг отдать?

– И даже нам останется, – сказал Лаголев.

Чудесные дни! Просыпаешься в счастье, засыпаешь в счастье. Даже тревожно. Хотя, наверное, назвать это чувство счастьем было все же нельзя. Лаголев, поразмыслив, определил свое состояние ощущением цельности, правильности, внутреннего согласия.

Поставили тебя на два костыля. Один костыль – страх, неуверенность, слабость. Другой – правила, границы твоего существования, обозначенные экономическими отношениями, государством, людьми. Ковыляй, болезный, по жизни.

А тут вдруг – раз! – и ты пробуешь идти собственными ногами, сам. Первый костыль уже отбросил. Но на второй еще опираешься. Не эфирное существо все-таки. Не слепец. Был бы только костыль по руке.

В понедельник вечером Игорь объявил, что по вечерам теперь будет мыть помещения в школе на втором этаже. Триста рэ в месяц. А первый этаж девчонка из соседнего класса моет. С ее подачи, собственно, и устроился.

– Это вроде не совсем законно, – сказала Натка.

– Ну, там как бы мать у девчонки моет, а мы помогаем, – сказал Игорь.

– И директор согласился?

Игорь фыркнул.

– За такие деньги кого он еще найдет?

Доедали сосиски с купленными в гастрономе макаронами. Тепло, идущее от острова, Лаголев теперь чувствовал, сидя от него в двух метрах, то спиной, то плечом, а то и словно приложенную ко лбу или к горлу горячую ладонь. Остров будто проверял у него температуру. Или просто хотел убедиться в его наличии рядом.

А может быть это просто ему казалось.

Как, например, казалось, что у его лотка с журналами и газетами с утра толпится больше народу, чем у трех остальных. И близостью к остановке не объяснишь, третий в очереди лоток, и от дорожки к рынку он стоит чуть в глубине. Но подходят, смотрят, берут – календарики, телепрограммы, кроссворды, спортивные и даже местные, копеечные газетки. Лаголев был рад каждому. И словно передавал с прессой из рук в руки часть островного тепла.

«Комсомолку»? Пожалуйста. «Гороскоп»? Конечно, сию минуту сообразим. «Смену»? Куда ж без нее? «Смену» на смену. Ничего особенного вроде бы не делал, но замечал улыбки и разгладившиеся, посветлевшие лица.