– Это не так работает, – сказал Лаголев, нарезая картофелины на кубики.

– Ага, вы на себя посмотрите!

Натка и Лаголев переглянулись.

– Мы как-то… – начали они хором и умолкли.

Лаголев, кашлянув, жестом дал слово Натке.

– Сынок, с нами что-то не так? – спросила она.

Игорь набрал воздуха в грудь.

– Вы… вы – веселые! – выпалил он. – Понятно? Как под травкой!

– Это под марихуаной что ли? – уточнил Лаголев.

– Да!

– Но мы же не хихикаем.

– Я слышал!

– Это по другому поводу! – быстро отозвалась Натка.

– Ага! Конечно!

Сын возмущенно засопел. Натка обнаружила вдруг, насколько он вытянулся за последний год, поразилась угловатому, угрюмому лицу, отросшим вихрам, почувствовала его настороженность, неверие, отчужденность. Взрослый, подумала она. Изо всех сил хочет таким казаться. Пыжится. Саша – не авторитет, я – не авторитет.

Я покупаю его кроссовками, поняла она. Получаю любовь, послушание на сдачу. Только разве это правильно? Разве это ему на самом деле нужно?

– Игорек!

Натка качнулась обнять сына, но тот, уловив движение, отпрянул. Конь норовистый! Что он обо мне думает? Любит ли он меня? У него как раз в это время, наверное, начался непростой период, он пытается встроиться во взрослую жизнь. А это, должно быть, сейчас особенно тяжело. К тому же свой собственный опыт подразумевает отрицание старого. А старое – это мы с Лаголевым, родители, которые кажутся ему несовременными, несвоевременными, замшелыми ретроградами. Глупенький!

Натка улыбнулась.

– Что? – тут же вытаращился сын. – Я в ваши игры играть не буду!

Лаголев фыркнул. Звякнула крышка – кастрюля к сосискам заодно приняла и гарнир. Несколько эклектично, зато практично.

– Вы что, уже и в кастрюлю что-то подсыпали? – отшагнул к порогу Игорь. Глаза его сделались совсем дикими. – Хотите и меня на эту дрянь подсадить?

– Все проще, – сказала Натка.

– И сложнее, – добавил Лаголев.

– Да?

– Ты не убегай, а вымой руки и садись за стол, – сказала Натка, добавив командных ноток в голос. – Мы тебе все расскажем.

– Я гулять хотел… – неуверенно произнес сын.

Лаголев кивнул.

– Без проблем. Поешь, и гуляй.

– Серьезно?

– Это обычные сосиски и обычная картошка, – сказала Натка.

– Вы все равно какие-то странные, – сказал Игорь и пошел в ванную мыть руки.

Лаголев подпер щеку ладонью.

– Удивительно, – сказал он, – он послушался. Это наше с тобой воспитание или вид психологической реакции? Большинство людей, оказывается, во время стрессовой ситуации не способны мыслить разумно. Это я из журнала, если что, цитирую. Их поступки инстинктивны, а некоторые и вовсе впадают в ступор. Но мыть руки… С нашим сыном, похоже, что-то не то.

– Психология на марше, – сказала Натка.

– Я все слышу! – крикнул из ванной сын.

– Ты это… воду включи! – посоветовал Лаголев.

Натка рассмеялась.

Простой, ни о чем, в сущности, разговор вдруг стал приносить радость. Ну не странно ли! Когда она нормально с Лаголевым общалась в последний раз? Ага, попытайся вспомнить, прежней Натке не до этого было. Она ж лошадь – удила закусила, шоры нацепила сама себе… Натка задумалась. У них, получается, действительно уже год, наверное, а то и больше, все разговоры между собой происходили в денежной плоскости. Заработок, дорожающие продукты, цены, экономия должна быть экономной, долги, квартплата, даже Игорь обсуждался именно как объект денежных трат. Джинсы, трусы, носки, кроссовки. А впереди предстояло как-то еще отбить его у армии.

Тоже бешеные деньги, по словам Прокоповой. У нее сыну уже девятнадцать. Она чуть ли не пятьсот долларов военкому занесла. Игорь, конечно, об этом еще не думает, обмолвился тут, что ничего страшного, пойдет и отслужит, ну а Лаголев в своем репер...

Ох! Натка бросилась за холодильник. Что ж в ней злости-то столько? Просто фабрика по производству.

– Опять? – спросил Лаголев.

Прежняя Натка рявкнула бы: «Заткнись». Та же Натка, но в исключительно хорошем настроении, сказала бы: «То, что человек на девяносто процентов состоит из воды, – вранье. Он целиком состоит из внутреннего дерьма. Ты, Лаголев, тоже».

Нынешняя Натка сказала:

– Прости.

– Работает?

– Да.

Натка закрыла глаза. Вот оно, тепло. Шелестит, течет по жилкам. Целый мир. Целый остров. Как чудесно, что он нашелся.

– Мам.

Пришлось со вздохом выглянуть из убежища.

– Я здесь, сынок.

Лицо Игоря выразило глубокое сомнение.

– Что ты там делаешь? – спросил он.

Лаголев, негодяй, подмигнул. Мол, объясняйся, раз опять попалась. Натка незаметно для сына показала ему кулак. Лаголев развеселился еще больше. Покашливая, он встал к плите на проверку готовности сосисок с картошкой.

– Ты садись, – сказала сыну Натка.

– Вы по-уродски стол поставили, – сказал Игорь, не трогаясь с места.

– Садись, садись.

Лаголев одну за другой ловко, накалывая вилкой, сбросил невозможно-розовые сосиски в общую тарелку. Потянулся вверх ароматный парок. Разве можно устоять перед таким аппетитным зрелищем? Игорь осторожно подвинул стул.

– Вы прятки кончайте, да? – буркнул он.

– А вот папа тебе все объяснит, – мстительно сказала Натка.

Она медлила, стараясь провести на острове лишнюю секунду. Хотя бы одной ногой, бедром, рукой, мизинцем. Придет послезавтра на работу и скажет: а я, дорогие мои, отдыхала на острове. Угадайте с трех раз – каком? Не Тенерифе, не Куба, не Мальорка. Хотя Мальорка – ах, давняя мечта, бирюзовое море, песок, солнце. Но этот остров – лучше.

Лаголев тем временем слил из кастрюли воду.

– Могу и я объяснить, – сказал он, рассыпая горячие картофельные кубики по тарелкам. – Но, наверное, после, когда поедим. Натка, ты чего? Садись тоже.

– Мне две сосиски, да? – спросил Игорь.

– Да, – сказала Натка, подсаживаясь с краю стола.

Так остров оставался для нее в шаговой доступности. Если что.

– Супер.

Вооружившись вилкой, сын тут же перекинул две сосиски себе в тарелку.

– Слушай, Нат, – поместив опустевшую кастрюлю в раковину, Лаголев открыл холодильник, – у нас вроде бы еще соленый огурец оставался. Который вырвиглаз. Помнишь, его деть было некуда? Сейчас настрогали бы...

– Я съел, – сказал Игорь.

– Когда? – удивился Лаголев.

– Ну, ночью.

– Это ты погорячился.

Игорь вдруг надулся и механически разделал одну из сосисок на три части ребром вилки.

– Да я это… Я аппетит нагулял. А пришел, мама меня сразу спать погнала. Я бы оставил, если б знал.

– Так себе оправдание, – сказал Лаголев.

– Бедный огурец! – вырвалось из Натки.

– Кто? – удивился Игорь.

Лаголев захохотал. Натка сначала крепилась изо всех сил, но потом не выдержала и сама. Ей представились это сморщенное, бледно-зеленое, пупырчатое существо, доживавшее свой соленый век в банке в дальнем углу холодильника, переставшее даже гадать, когда его пустят на салат или рассольник, и сын, под голодным взглядом которого даже сухари и галеты каменной твердости приобретали гастрономическую ценность.

– Смейтесь, смейтесь, – обиделся, склонился над тарелкой сын.

Лаголев тронул его за плечо.

– Прости. В нас сейчас дури много.

Игорь выпрямил спину.

– То есть, это все-таки дурь?

Он набил рот, но не успел прожевать и теперь говорил с надутой, как у больного флюсом, щекой. Все, я не смеюсь, сказала себе Натка.

– И где вы ее взяли?

Сын краснел, когда горячился.

– Мы тебе все расскажем, – сказал Лаголев и показал глазами на тарелку. – Ты ешь давай.

– А вы?

– Мы тоже.

Лаголев начал с картофеля. Натка отломила хлеб. Игорь, ко всем телодвижениям родителей воспылавший нешуточной подозрительностью, с великолепной трагической паузой, воскликнул:

– А сосиски?

– Пожалуйста, – пожала плечами Натка.

Секунд пять сын с недоверием наблюдал, как она жует, отделив ножом кусочек пахучего розового мяса.