– Эй, – сказала ему Натка, – ты помнишь, что должен сделать?

Сын буркнул и хлопнул дверью туалета.

– Завтрак готов, – сказал Лаголев.

Натка выключила фен.

– Ты давай к холодильнику примеряйся, – сказала она.

– Вот вы уйдете…

– Мы, может, до обеда не соберемся, – Натка с феном прошла к кухонному столу и, наклонив голову, оценила яичницу и сервировку. – Хм, Лаголев, ты чего это вдруг разошелся? Думаешь, я о деньгах забуду? Или о том, что развестись хочу?

– Нет.

– Ладно.

Фен оказался у Лаголева в руках. Натка села за стол. Лаголев ссутулился рядом, как досадное недоразумение.

– Что ты стоишь? – спросила Натка.

– Выйти?

– Садись. Побудем примерной семьей. Игорь!

Сын вышел вместе со звуком клокочущей, захлебывающейся в сливе воды. Мотнул отросшей челкой.

– Чего?

– Руки мой – и завтракать!

– Да я это… не особо хочу.

– Слышали мы, как ты вчера ночью холодильник разорял.

– Ничего я не разорял.

– Садись! – прикрикнула Натка.

– Сейчас.

Игорь на несколько секунд закрылся в ванной, в кухне показал матери розовые, отмытые ладони. Лаголев выключил вскипевший чайник, обратно на полку положил фен.

– Садись, садись, – сказал сыну.

– Папа-то у нас как без денег, так сама доброта и предусмотрительность, – прокомментировала с усмешкой Натка.

Ели, игнорируя Лаголева напрочь. Вроде вместе, вроде за одним столом, но муж и отец как бы отсутствовал, был прозрачным. Натка почистила огурец, разбавила им яичницу. Сын вяло поковырял колбасу, потом зацепил ломтик, зажевал, шмыгая носом.

– Простыл? – спросила Натка.

– А-а, – отмахнулся Игорь.

– Сначала зайдем к Поляковым, – наклонилась к нему Натка, – а потом уже в центр. Ты помнишь, где твои кроссовки стояли?

Сын кивнул.

– Ага. На втором этаже.

Лаголев ловил на своей тарелке помидорные ошметки. Идиллия, с горечью думал он, все ниже склоняя голову. Мать и сын. А меня нет. Я – пустое место. И что мне делать? Настойчиво лезть в разговор, чтобы заметили? Улыбаться, угождать, предупредительно держать салфетку у чужих губ, чтобы вовремя их промокнуть? Так заметят, заметят, только скажут: «Заткнись, сядь, не отсвечивай».

Господи, сдохнуть что ли?

– Эй, ты не заснул там? – стукнула его в плечо Натка.

– Нет, – сказал Лаголев.

Вилка в его руке дрогнула.

– Готовься к труду и обороне, готовься, – сказала Натка, вставая. – Игорь, за тобой полы, и идем.

– Мам, блин! Может после? – заныл сын.

– Сейчас!

Лаголев повернул вилку, большой палец уперся в изгиб. Ткнуть в бок, чтобы до крови. Чтобы поняла. А если не поймет, бить еще и еще. И еще. И еще, и еще! В руку, в грудь, в щеку, в выставленную ладонь.

Господи! Он сморгнул. Вилка, выпав из пальцев, зазвенела на полу.

– Лаголев, ты чего? – со смехом спросила Натка. – Совсем старый стал? Я с тобой возиться не буду.

– Не обращай… внимания.

Лаголев нагнулся за вилкой. Натка не ушла, стояла, раздумывая.

– В общем, – сказала она, – предварительно все из холодильника вытащи. Там кости для бульона, рыба и фарш. И с полок. Легче будет. Стоять он должен где-то здесь, – ее рука указала на цветочный рисунок на обоях, – а стол, соответственно, придвинешь к окну, а туда, на освободившееся место, поставишь стул. Или даже два стула.

– Я понял, – сказал Лаголев.

Натка посмотрела как-то странно. То ли с жалостью, то ли с желанием сказать очередную гадость.

– Справишься?

– А у меня есть выход? – поднял голову Лаголев.

– Ну, не знаю, – сказала Натка, потрогав волосы, высохли ли, – ты можешь сделать и так, чтобы я окончательно в тебе разочаровалась.

– А ты еще не окончательно?

– Нет, но очень близко.

Натка придавила стол пальцем, словно точку поставила. За ее спиной с ведром, перегибаясь, будто оно весило тонну, прошел в свою комнату сын. Этаким вчерашним дежа вю. Шваброй он отталкивался, как костылем.

– Мой хорошо! – крикнула ему Натка и обернулась уже к мужу: – Все, Лаголев, я пошла собираться, ты можешь приступать. Да, за завтрак спасибо.

Лаголев кивнул. Он дождался, пока Натка выйдет, сгрузил грязную посуду в раковину и встал у двери, оценивая пространство кухни. Вилка так и прилипла к ладони. Себе что ли всадить, расковырять бедренную артерию?

Мысль показалась перспективной. Он вполне сдохнет к тому времени, как они вернутся. Правда, тогда и Кярим Ахметович будет свободен от обязательств.

Лаголев вздохнул. Где-то внутри, как фурункул, созрело ощущение бесполезности всего и вся, всех усилий, жизни. Дожил. Все обрушилось, и я шебуршусь в обломках. Глупо бедро расковыривать, но вот в окно выскочить, выброситься с криком… Плагиат, конечно. Много таких, которые из окон. А что делать?

Лаголев поймал себя на том, что смотрит в просвет между домами. Там была удивительная синь, подсаженная на кончики веток деревьев едва видимого сквера. Правда, наплыв белого дыма из трубы котельной тут же ее сбил, расстроил.

– И там протри, – услышал Лаголев и вздрогнул, словно сказали ему.

Ладно, что у нас?

Он сосредоточился на кухне. Завернул рукава простой рубашки и первым делом передвинул стол к плите, освобождая рабочее пространство. Загнал к мойке стулья. Снял мешающую транспортировке холодильника полку с выставленными на ней фарфоровыми фигурками. О фигурках вспомнить было нечего – где куплены, по какому случаю. Баянист, расписанный под гжель, корова под нее же. Натка, видимо, самостоятельно приобретала. Это раньше они на двоих жили, обставляли квартиру, обговаривая, советуясь друг с другом. Сейчас все как-то мимо. С кроссовками сыну Лаголев был просто поставлен перед фактом: кроссовки покупаются, вопрос о цене не стоит, с тебя – денежный взнос.

Лаголев сел на стул, примеряясь к дальнейшим шагам. Холодильник походил на кряжистого, пузатого борца, изготовившегося к схватке. Чувствовалось, что просто с ним не будет. Может, повалить набок?

За спиной в коридоре звякнуло ведро. Потом послышался шлепок.

– Все, иди, иди, – раздался Наткин голос, – руки кривые, как у отца. Одевайся.

Лаголев усмехнулся.

– Что, уже устал? – заглянула к нему Натка.

– Нет.

– Из розетки холодильник не забудь выключить прежде, чем двигать.

– Спасибо за напоминание.

– А вам, полоротым, что напоминай, что не напоминай… – уже из прихожей, накидывая плащ, донесла свою мысль Натка. – Все равно умудритесь что-нибудь наворотить. Я надеюсь, – она поправила в зеркале макияж, – когда мы придем, мне не придется вызывать кого-нибудь с нормальными руками.

– Похоронную команду! – крикнул оказавшийся рядом с ней сын.

И получил подзатыльник. Правда, успел втянуть голову в плечи, и рука Натки прошла вскользь по волосам.

– Ты-то куда!

– Да я так, за компанию.

– За компанию ты мог бы мне помочь, – сказал Лаголев, полуобернувшись.

Щелкнул дверной замок.

– Не, у вас же это, междусобойчик, – насмешливо сказал сын. – Вдвоем на одного – это не по-мужски.

– Иди уже! – сказала ему Натка.

Хлопок двери обрубил звуки шагов, шелест одежды, обиженный, оправдывающийся голос Игоря: «Ну я же и так...». Сделалось тихо. Лаголев покрутил головой, прислушиваясь. Тикали часы. Шумела вода в трубах. Шумно задребезжал, завибрировал железными боками холодильник, словно разогреваясь перед схваткой.

Вот мы и остались одни.

– Вдвоем на одного – не по-мужски, – негромко повторил за сыном Лаголев.

Только вот Натка-то его мужиком как раз и не считает. Мужик – что? Мужик должен в первую очередь деньги в дом приносить. Мешками. Самосвалами. Вагонами. Чтобы хватало и на еду, и на кроссовки, и на отели с ресторанами. На красивую, яркую, совершенно пустую жизнь. На шубы, блин, и яхты.

Не окончательно разочаровалась...

– Я не умею – вагонами! – крикнул Лаголев.

От собственного крика, отразившегося от тесных стен и потолка, зазвенело в ушах. Нельзя же становиться чудовищем, подумал он. На черта мне тогда семья? Ни поддержки, ни отдыха, ни спокойствия. Давай, давай, давай, давай. Изо дня в день. Деньги, деньги, деньги.