Натка одела кофту.

И снова к окну. Фонарь у автостоянки логично освещал автостоянку. Еще один фонарь освещал проезд между домами. Что же за тварь методично уничтожает лампочки у подъездного козырька? Натка щурилась: не Лаголев ли сидит на скамейке, закрываясь чертовой рябиной? На детской площадке – ни огонька сигаретного, разбежались.

Зашумело в ушах. Пальцы застегнули пуговицы. Несколько секунд во времени вдруг выпали, и Натка обнаружила себя в легком пальто уже на пороге квартиры – вот-вот отщелкнутся крупные зубы дверного замка. Ах, да! Не хватало еще за Лаголевым его глупости повторять и оставить семью в неведении. Натка прошла в комнату, выдернула лист из тетрадки и написала: «Буду через полчаса». Ну, вот, поспокойнее.

Бумм!

Входная дверь распахнулась, и кривящий губы, мрачный сын влетел в квартиру. Он содрал куртку и скинул ботинки.

– Игорь! – крикнула Натка, когда сын направился в свою комнату.

– Что? – обернулся тот.

По беглому осмотру – вроде бы не дрался, синяков нет, царапин тоже, а угревая сыпь – так без нее никуда, возраст. Губы только коричневые. Шоколад что ли ел?

– Ты где был? – спросила Натка.

– Где надо, – буркнул Игорь.

Интонации один в один Лаголевские.

– Тебе поздно никто не разрешал черт-те где шляться.

– Это мое дело.

– Стой! – окриком остановила сына Натка. – Как ты со мной разговариваешь?

– Нормально я… – сразу понизил тон Игорь.

Глаза – в пол. Челка – защитным частоколом. Руки живут своей жизнью – трут джинсы, цепляют швы, крючат пальцы.

– Что?

– Ботинки протекают! – выпалил сын. – А вы не можете мне вшивых кроссовок!.. – Он посмотрел с вызовом. На шее проступили жилы. – Меня в классе вообще уже бомжом называют! Понятно?

– Завтра купим, – сказала Натка.

– Ага!

Вселенское неверие прыгнуло в голосе, обозначилось междометием. Сын резко двинул плечами, продавил грудью дверь своей комнаты.

– Игорь! – Натка вошла следом. – Посмотри, какой у тебя бардак!

– Это моя комната! – проорал в лицо ей сын.

Кровь бросилась Натке в голову.

– Нет! Это моя комната! Моя! – заорала она в ответ, щепотью из трех пальцев клюнув себя в грудь. – И если ты слишком взрослый и самостоятельный, изволь оплачивать ее сам. Сорок процентов квитанции! Давай, я жду! А если ты все еще хочешь считаться моим сыном, то прибери свой свинарник! Я за тебя это делать больше не буду! Иначе ни кроссовок, ни карманных денег ты больше не получишь!

– Ну и пусть!

Игорь рухнул на раскладной диван, зарылся головой в постельный ком из простыни, подушки и одеяла. Весь разобиженный!

– Что? – Натка встала над ним. Напряжения, скопившегося в руках, опушенных в карманы, не выдержала нижняя пуговица на пальто, со звоном выстрелила в пол. – Я тебе сказала? Сказала. Хочешь кроссовки? Будь добр прибраться. И вымыть пол!

– Еще пол? – выдохнул из-под кома сын.

– Вылизать! Быстро!

Сын тряхнул ногой и что-то буркнул.

– Я не слышу! – наклонилась Натка.

– Хрош.

– Не поняла. Громче.

– Хорошо, – отчетливей повторил сын.

– Прекрасно. Ведро и швабра сам знаешь, где. И давай, не откладывай.

– Сейчас.

Игорь пошевелился и сел.

– А кроссовки точно будут?

– Будут, – кивнула Натка. – Завтра идем. У отца – холодильник, у нас – кроссовки. Давай-давай, – она глазами показала в сторону двери, – вперед, скоро уже спать ложиться.

– Сейчас.

Натка вышла в прихожую. Пока прибирала ботинки, сын прошел мимо. В ванной зашумела вода. Через несколько секунд Игорь с ведром и шваброй, показывая, как ему это неприятно и тяжело, проковылял к себе.

– Отца-то не видел? – крикнула ему вслед Натка.

– С чего? – спросил сын.

Ведро звякнуло в комнате.

– Вообще-то он тебя искать пошел.

– Ага, отец найдет, жди. Он ни хрена найти не может.

Громко шмякнула швабра.

– Мой давай, – сказала Натка.

– Я мою.

Нет, расстегиваться было рано. Лаголев, конечно, та еще пародия на человека, но все ж не совсем чужой. Чуть ли не двадцать лет совместной жизни. Это какая бы свадьба была? То ли хрустальная, то ли фарфоровая. Не дотянем.

Натка втиснула ноги в сапожки, тоже старые, дешевые, того и гляди развалятся. Лет пять им уже, наверное. Год-то точно.

– Я выскочу минут на десять! – крикнула она сыну.

– За отцом, что ли? – отозвался Игорь.

– Ты комнату мой.

На лестничной площадке было светло, а вот пролет уже терялся во тьме. На всякий случай Натка, спускаясь, то и дело ладонью касалась стены. Во тьме, слава богу, не было видно, грязная ли стена, что на ней написано и чем. И все ради Лаголева, от которого подобного не дождешься. На черта вообще? Подумав это, она чуть не поднялась обратно.

У почтовых ящиков под светом тусклой лампочки, заплывшей больной желтизной, сунув руки в карманы джинсов, мерзла невысокая фигура.

– Лаголев?

Муж мгновенно стал похож на фрица, которого застали врасплох. Вжался в простенок между ящиками, лицо сделалось испуганно-пустым.

– Я это…

Он рванул к подъездной двери.

– Стой!

Лаголев обернулся.

– Я сейчас еще по дорожкам…

– Не надо, – сказала Натка.

– Почему? Игорюшка нашелся? – Лаголев побледнел. – Его нашли? Он где, в мили… в полиции?

Натка вздохнула.

– Ты почему здесь стоишь?

– Грелся, Нат. Холодно. Я до Серого переулка дошел, потом до стройплощадки. Везде темно, Игоря нет.

– Он дома, – сказала Натка, хотя ее так и подмывало послать его по какому-нибудь заковыристому маршруту, чтобы пострадал, померз, потерзался.

– Как? – удивился Лаголев.

– Уже с полчаса.

Натка повернулась и зашаркала наверх. Объяснять ему еще! Раздражение к мужу вернулось. Хорошо, хоть сам не потерялся. А мог. Она тоже – с чего вдруг подпрыгнула и побежала искать? Дура набитая.

– Ты серьезно? – спросил снизу Лаголев.

Натка через перила посмотрела вниз, на его задранное лицо. Из-за расстояния и света оно выглядело пятном с провалом рта.

– Да.

– Как же он мимо меня?

Этот вопрос ответа не требовал. Господи, ну, слепой ты, слепой, чего об этом спрашивать? Зрение лечи.

В коридоре поблескивала свежая лужа, в ванной ведро и швабра были кинуты как попало, полотенце для рук лежало на полу.

– Игорь!

Скинув сапожки, Натка зашла к сыну. Вымыто, конечно, было плохо, но, по крайней мере, она увидела, что пол в центре и под столом протерт, а прежний бардак уменьшился в размерах, переместившись частью, скорее всего, в шкаф и под кровать.

– Все, я вымыл, – сказал сын, отвернув голову от телевизора с присоединенной приставкой.

Он играл. По экрану бегал непонятный человечек.

– Я вижу, – сказала Натка. – Но углы, я смотрю, сухие.

– Там шваброй не дотянешься.

– Что ж, завтра перемоешь.

– Ма-ам, – заныл Игорь, щелкая кнопками, – я же сделал все, что ты сказала!

– Перемоешь.

– Ну, бли-ин!

Сын отбросил джойстик, и тот брякнул об пол.

– Утром перемоешь, я проверю, а потом идем за кроссовками, – сказала Натка.

– Тогда и за мороженым!

– Хорошо. Выключай все.

Натка вышла, закрыла дверь. В прихожей уже возился Лаголев, пристраивая свою куртку на вешалку.

– Я спать, – сказала ему Натка.

– Мне снова на кресло? – спросил Лаголев.

– Разумеется.

– Ну, я так спросил. Думал, вдруг...

Натка сузила глаза. Неуклюжий тупица!

– Неужели героем себя почувствовал? В подъезде постоял, и я тут же должна и место под боком тебе устроить, и сексом одарить?

Лаголев покраснел.

– Я просто…

– Все!

От злости едва не свело челюсти. Натка шагнула в большую комнату, которую вынуждена была делить с Лаголевым. А как? А так! Все-таки муж и жена. Может, к сыну его переселить? Вот будет цирк.

– Не входи пока.

Она притиснула дверь плотнее, подняла сиденье дивана-книжки. Скрежетнул, клацнул механизм. Лаголевские простыню и плед, достав из диванной ниши, она швырнула ему на кресло и, надавив, заставила диван разложиться в кровать. У Лаголева вечно с первого раза не получалось. Ну, на то он и Лаголев.