– Вы серьезно? – спросила Натка.
– Разумеется.
– Я замужем, Максим Сергеевич.
– Этим вы мне и нравитесь, Наталья, – сказал Максим Сергеевич. Замечательный баритон, волнующий, и нотки иронии. – Вы честны. Вы сразу ставите перед мужчиной препятствие, которое он должен преодолеть. Так и знайте, я преодолею! Только это может помешать нашей встрече?
Натка вздохнула.
– И я уже старая, Максим Сергеевич. Вам, наверное, для ваших намерений стоит подобрать кого-нибудь помоложе, – сказала она, мягко оглаживая шею.
Складки, складочки, вот они. Еще немного, и оформятся в безобразные морщины. И жалко, честное слово, жалко, что Максим Сергеевич прятался где-то восемнадцать лет, а всплыл только сейчас. Лаголев ладно, обойдется. Куда деть Игоря? Что будет с таким нервным парнем, стоит ему объявить, что они теперь…
Впрочем, вилами, вилами по воде.
– Ах, Наталья, не наговаривайте на себя, – возмутился тем временем Максим Сергеевич. – Ваш возраст я знаю. Вы, извините, всем этим молодым сикухам сто очков вперед дадите. Умные люди, – выделил он голосом, – женщину не по формам или длине ног выбирают, а по совсем другим качествам.
– Например, по каким? – спросила Натка, разглаживая платье на бедре.
– А как в военном деле, – сказал Максим Сергеевич. – Я все время, даже неосознанно, прикидываю, пошел бы я с тем или иным человеком в разведку или от греха подальше в тылу бы оставил, да там и забыл.
– И со мной пошли бы?
– Без сомнения.
– А муж?
– Что муж?
– Как вы его собираетесь устранить?
Максим Сергеевич помолчал.
– Я думаю, – ответил он наконец, – это будет зависеть от вас. Вы же еще не согласились сходить со мной в ресторан?
– Нет, – сказала Натка.
– Значит, какие-то чувства у вас к нему имеются. Не буду врать, что меня это радует. Но с другой стороны, я могу поставить себя на место вашего мужа. Что, если бы кто-то звонил моей жене вот как я? Что я подумал бы, уже как телефонный собеседник, согласись вы сразу и без малейших угрызений совести? Мне все же кажется, Наталья, что вы вышли замуж не по расчету, а по любви.
– Так и есть, – тихо сказала Натка.
– И сейчас чувства угасли.
– Потому что он сделался идиот.
– Люди меняются, – мягко сказал Максим Сергеевич.
Натка фыркнула.
– Как раз нет.
– Живет прошлым?
– Да, и за это, честно, иногда его хочется прибить.
– Ну-у, – протянул Максим Сергеевич, – постарайтесь без эксцессов, Наталья. Я буду в городе во вторник и среду, если надумаете, мы с вами сходим в «Ковбой». Там готовят лучшее мясо на ребрышках, что я когда-либо ел.
– Хорошо, я подумаю, – сказала Натка.
– Отключаюсь.
Телефон забил ухо короткими гудками. Натка положила трубку на рычажки.
– Это кто?
Лаголев, неслышно отворивший дверь, каким-то гротескным, карикатурным персонажем застыл, сутулясь, в проеме. Муж-ревнивец с перекошенной физиономией. Ох, далеко ему было до Максима. Что у нас здесь в наличии? Тренировочные штаны и майка, прикрывшие бледное, худое тело. А там? Строгий темный или серый костюм. Подтянутый, уверенный в себе, обеспеченный человек.
Контраст, как говорится, разительный. И, казалось, даже в трусах Максим Сергеевич не потеряет брутальности и шарма, даст Лаголеву сто очков вперед. Впрочем, как иначе? Разные весовые категории.
– А ты не подслушивай! – сказала Натка.
– То есть, за моей спиной…
Натка не дала мужу договорить.
– Да! – крикнула она в моргающее нелепыми глазками лицо. – Шашни строю! Ничем другим заниматься не могу!
– Вот как, – произнес Лаголев.
В нем вдруг проступило какое-то незнакомое ожесточение, он словно оброс иглами, волосы встали торчком, рот расползся в жуткой, широкой – все зубы напоказ – улыбке, правая ладонь сжалась, словно охватывая невидимый предмет, а глаза сделались пустыми, но через мгновение перед Наткой вновь был уже прежний Лаголев, нелепый, загнавший показавшегося уродца глубоко внутрь.
– Иди ты…
Он развернулся и ушел в комнату.
– Сам иди! – крикнула Натка.
И выдохнула. И отвернулась к окну в ожидании, когда холодок от выглянувшего из Лаголева не-Лаголева сойдет сам собой. Ах, черт, даже зубы стукнули. Лаголев, пожалуй, и страшненьким может быть. Бр-р-р. Натке захотелось вдруг набросить что-нибудь на плечи, платок или кофту, но для этого необходимо было пройти в комнату, где приглушенно бормотал телевизор и сидел муж. Нет, пожалуй, стоит выждать.
Натка вытерла стол, потом подмела там, где сидел Лаголев. Он, конечно, не мог не насвинячить, просыпав несколько гречневых зерен. В горле пересохло. Натка включила газ под чайником, хоть он и был, согретый Лаголевым, достаточно горяч. С минуту смотрела на холодильник, прикидывая, куда его лучше подвинуть. Может, к другой стене вообще? Там тоже есть розетка. Под вентиляционную решетку. Будет, конечно, несколько неудобно, зато в углу место освободится, хоть пой и пляши там. По большому счету холодильник вообще стоило выкинуть и купить новый, но у них и так долги, дай бог, к следующему лету накопить получится. А до следующего лета еще дожить.
– Зил, – произнесла Натка, разглядывая значок на дверце, – завод имени Ленина. Или нет, имени Лихачева.
Холодильник был еще советский, подаренный родителями, кажется, на первый год их с Лаголевым семейной жизни. Прямоугольный, шумный и иногда бьющий статическим электричеством, если подходишь к нему в шерстяных носках.
Натка попробовала его сдвинуть и не смогла. Вот пусть Лаголев завтра и мучается. Авось метр пропердохать его хватит.
Натка помедлила и повернула голову к дверному проему.
– Лаголев!
– Что? – донеслось из комнаты.
– Иди сюда.
– Скандалить?
– Нет.
Натка оттерла следы грязных пальцев с холодильника. Шлепая босыми ногами, Лаголев появился с кружкой наперевес.
– Чего еще?
Это был прежний унылый Лаголев. Холодок страха увидеть другого Лаголева растворился где-то под сердцем.
– Скажи, где лучше. Здесь? – Натка встала ближе к двери, сместив Лаголева вглубь кухни. – Или здесь?
Она шагнула наискосок, под вентиляционную решетку.
– Для холодильника? – спросил Лаголев.
– Для твоего чучела!
Лаголев вздохнул.
– Мне без разницы.
– Это «ЗиЛ», – сказала Натка. – Он под сто кэгэ. Смотри, тебе его ворочать. Я о тебе беспокоюсь, вобщем-то.
– Тогда лучше там, – указал Лаголев на первую точку.
– Понятно. Тебе, что меньше работы, то и лучше. А дверца, если открытая, проход будет загораживать.
– Решай тогда сама.
Натка посмотрела на Лаголева.
– Самоустраняешься? Я и так все решаю сама. Как кормить, чем кормить, чем одевать, где деньги брать, у кого до зарплаты можно в долг перехватить. А ты, значит, только у телевизора полеживать будешь?
– Перетащу я твой холодильник, – сказал Лаголев. – Куда скажешь, туда и перетащу.
– Он не мой! – взвизгнула Натка. – Не мой! Это ваша жратва! Чтоб вы с голоду не сдохли! Жрать же каждый день хочете?
– Нат, тебе что ни скажи…
– Иди! Иди от греха!
Натка дождалась, пока Лаголев, эта пародия на мужчину, потоптавшись, уберется в комнату, и опустилась на стул. Сил никаких нет. Она прижала ладони к лицу. Хотелось то ли зарыдать, то ли расхохотаться и сойти с ума. Довел Лаголев. Вроде ничего не сделал, а добился, умелец, что чуть-чуть и затрясет.
Натка выдохнула. Как жить? Раньше не смотрела в будущее, жила и жила, а сейчас, как не подумается, так хоть в петлю. Темнота, мрак. Может, и Лаголев-то не так плох, просто время его прошло, может, общее их время. Кончился социализм, развалился, не осталось ни благодушия, ни гарантий, ни льгот, ни справедливости, ни человеческой доброты. Человек человеку – волк. И деньги. И ничего впереди. Ни единого просвета. Квартплата растет, бюро вот-вот прикроют, и она, как и Лаголев, тоже пойдет на вольные хлеба. Кто ее куда возьмет? А из каждой щели долдонят: замечательные перспективы! С новыми кредитами МВФ мы – ого-го! Всем малоимущим – натовские пайки! Вкладывайте! Богатейте! Грызите друг друга или ползите на кладбище. Только там тоже не богадельня, даром не похоронят.
