Вот так и живем! Малую толику для себя же не можем сделать, а о большом и говорить не стоит!

– Может, придет к власти кто другой и все изменит к лучшему? – тихим боязливым голосом спросила Валентина Ивановна. – Коммунист какой-нибудь настоящий. А что, начали дело, пускай и доводят его до задуманного.

– «Вот приедет барин, он нас и рассудит!» Так что ли? Опять надежда на хорошего царя? – Лиза насмешливо посмотрела на мать.

– От руководителя много зависит, – решила постоять за свои убеждения Валентина Ивановна. – Иван Грозный, Петр Первый, Екатерина Вторая, Сталин…

– Все-все-все! Не продолжай дальше!

– Почему, не продолжать? И при Брежневе неплохо живем. Есть, конечно, за что упрекнуть, так это с каждым такое может быть, страна-то, вон какая огромная. Климат суровый, снег да пески со скалами сколько места занимают. Это почему-то многими не учитывается. Вот дай им море с пляжем, дай им апельсины-мандарины да вина заморские…

– А что в этом плохого? Разве не имеет права человек отдохнуть по-человечески после труда? Потрудился хорошо – отдыхай на все сто! Или отпуск загубить работой на грядках?

– Не знаю, – отмахнулась Валентина Ивановна, – мы раньше так не думали!

– Вот и плохо! – подловила на слове дочь. – Если б подумали, то нам бы теперь иначе жилось. Лучше бы жилось.

– Так делайте, если такие умные да резвые! – твердости своего голоса удивилась Валентина Ивановна. – Сделаете, и вашим детям будет сладко жить! Но и мы не зря жили! Попробуйте хоть десятую долю того сделать, что сделали мы! Говорить все горазды.

Валентина Ивановна уволилась, так, решили они, будет лучше: и дети пристроены, и Лиза работает, и пенсия, какая-никакая, есть. Должны прожить безбедно. Домик на берегу решили не продавать пока, а использовать под дачку в летнее время. Детишек много, им нужен простор, приволье, да и самим в земле поковыряться тоже нелишне. Глядишь, какой огурчик с помидорчиком со своей грядки на стол попадет, копейка сэкономится.

Через год Лизу посватал сорокадвухлетний майор из военкомата, она, даже не посоветовавшись с мамой, отказала. Дома проговорилась через год.

– А что, он совсем никудышный? – спросила Валентина Ивановна.

– Да нет. Нормальный. Как многие, – безразлично ответила дочь.

– Не поторопилась с отказом? – осторожно полюбопытствовала мать. – Офицер все же, детей надо воспитывать, самой без мужа жить с двадцати лет… Надо было подумать хорошенько.

– Вот я и подумала. Отец детям он относительный, муж для меня – нелюбимый. Остается – офицер. Через три года он уже пенсионер, офицер, но запасной. Вот и весь расклад.

– Тебе, доченька, видней, – тяжело вздохнула Валентина Ивановна. – Я ведь тоже рано осталась без мужа, знаю, как это плохо. Да, я сильно любила твоего папу, и сейчас часто вспоминаю, только не каждый понимает, как тяжело приходить в пустой дом и знать, что никогда сюда уже не войдет дорогой тебе человек. И так изо дня в день. Выть от тоски хочется, а нельзя: ребенок все видит, все понимает. Клянешь себя долгими ночами, что не все делала для него, что излишне невнимательной была к его интересам. Многое всплывает, есть за что себя упрекнуть, но поздно. Нет его, чтобы попросить прощения, и никогда уже не будет.

Дочь обняла мать, крепко прижалась щекой к ее щеке, горькие их слезы слились в один вдовий ручеек.

– Ох, уж эта бабья доля! – виновато улыбнулась Валентина Ивановна, размазывая слезы по щекам.

– Мы маемся, но хоть живем, – глядя в пустой и темный угол, сказала Лиза, – а их нет. Молодых, здоровых, веселых, шумных нет, и никогда уже не будет. Вот это горе!

– Не будет, – чуть слышно отозвалась Валентина Ивановна.

– Каждая вещь напоминает о них, а это страшнее всяких ссор. Вот чем плох брак по любви. Любимого забыть невозможно, он постоянно с тобой, в твоей душе, в твоей совести. Хотел бы сделать что-то не то, ан нет! Совесть тут как тут, смотрит на тебя с укором.

10 ноября 1982 года умер Леонид Ильич Брежнев. Был пасмурный день. Отпраздновали 7 ноября как-то вяло, без грома и оваций. Пронесся слух, что Брежнев очень болен, но не верилось, что так уж сильно он болен, чтобы придавать этому значение. Кто-то, может быть, и задумался о его судьбе, о его значении и роли в государстве. Прошел войну в окопах Малой Земли, не был трусом; любили ли его, или только уважали солдаты и офицеры, трудно сказать. Политотдельцы как-то в стороне были от масс, они вроде бы и в массах живут, вроде бы знают подноготную народа, но как-то однобоко. Знают беды людские, но оставляют люд один на один с этими бедами? Как-то не вяжется со смыслом. А вот что касается мировых революций, то они тут доки, каких свет мало видал. Брежнев, молва идет, прост был в обращении с низшим сословием, а кто к нему обращался из малоземельцев за помощью, если обращение доходило до него, всегда помогал.

Перед обедом в отдел кадров зашел майор Крутиков, он все еще надеется заполучить руку Лизы, присел на стул, закинул ногу на ногу, долго смотрел на затылок склонившейся над бумагами Лизы.

– Что, Елизавета Анатольевна, ждать нам теперь? Какие потрясения ожидают страну? – спросил майор, не дождавшись, когда Лиза обратит на него внимание.

– А какие могут быть потрясения? – в свою очередь поинтересовалась Лиза. – Страна верным курсом идет к коммунизму.

– Скажу вам как военный, на проторенной дороге чаще всего ставят враги мины. А врагов у нас не убывает, а прибывает.

– Значит, мы сильные и успешные, а это не всем нравится.

– Да, сильные и успешные, – после минутного молчания повторил Крутиков. – Такие сильные и успешные, что даже не верится. Афган с крестьянами в опорках на босу ногу, с дедовскими кремневыми ружьями не можем покорить за три года. Представьте теперь, если бы мы связались с НАТО? Не связываемся только потому, что страшно.

– Почему тогда НАТО не нападает на нас, если мы такие слабые, а они сильные?

– Они для этого достаточно умные.

– Какие же умные, если не видят выгоды?

– Вся беда их в том, что они понастроили небоскребов, это ж сколько мусора после них убирать.

– Ядерная война? Я правильно поняла?

– В недогадливости вас не упрекнешь.

– Спасибо за комплемент, Андрей Андреевич. А что вы думаете о ближайшем будущем нашей страны? Рассвет нам ждать или закат?

– И то, и другое не исключаю. Мы на макушке шара, с одной стороны рассвет, с другой – закат. Наше положение неустойчивое, это из физики, вот куда свалимся, там и будем.

– Не хитрите, Андрей Андреевич, – погрозила Лиза пальцем, оторвавшись на миг от бумаг. – Говорите начистоту, чтобы мне не обмануться. Не то брякну где-нибудь несуразицу.

– Если хотите, мой совет: нигде, никогда, никому, ничего не брякайте. Спокойней жизнь будет. Удивляйтесь, хихикайте, глазки закатывайте, ничего и никого, кроме погоды и американцев, не ругайте.

– Вы мне прямо жизнь премудрого пескаря предлагаете.

– Из-за любви к вам. Другому даю право выбирать свой путь самому. А вас мне жаль.

– Нет причин, Андрей Андреевич, для жалости. У меня все хорошо. Есть мама, дети, крыша над головой, есть голова. Все есть.

– Счастливый вы человек, Елизавета Анатольевна! Ну, что ж, Бог вам в помощь. И все же, надумаете, скажите, буду рад хоть чем-то помочь.

– Спасибо, Андрей Андреевич! – крикнула Лиза в спину уходящего Крутикова.

У подъезда своего дома Лиза встретила Валентину Ивановну с детьми. Коля и Кира возвращались после занятий в школе, а Толика и Василису Прекрасную бабушка вывела на улицу погулять, пока погода позволяет, заодно и в гастроном забежала, хлеба и молока прикупила. Молоко и хлеб – самый ходовой продукт в доме. Кира и Коля, а с ними и Толик с Васютой, пьют кружка за кружкой молоко в прикуску с хлебом. Хлеб любой идет за милую душу, а батон с изюмом – лакомство!

– Мама, надо детей приучать к мясу, – как-то посоветовала Лиза Валентине Ивановне. – Мясо надо для роста и развития мозга.